Всеведас тем временем продолжал:
– О машине, которая думает, действует и чувствует, никем к тому не понуждаемая. У нее растет борода, она стареет и умрет, когда кончится заданный ей срок. Но мы остаемся машинами – я, ты, все. Машиноградос – город науки, где все счастливы… – Он горько улыбнулся. – Однако мы – не более чем машины, подобные тем, которыми мы пользуемся. Никто этого не знает, кроме меня. Если бы остальные узнали, они бы обезумели от горя. Как я, единственный, кто несет в себе эту муку… Как ты теперь. Но никто ничего не узнает: это тайна, и тебе не удастся поделиться ею с другими.
Он нажал кнопку – и все двери зала автоматически закрылись.
– Что ты задумал? Ты хочешь убить меня?
Лежа на кровати в комнате, прилегающей к залу Великого Инженера, Клориндо ждет разряда электронных лучей, которые навсегда зачеркнут то, что он услышал.
Но пока еще он знает: люди давно вымерли, остались одни машины. И он тоже машина – такая же, как стиральная, как холодильник, как телевизор, только более совершенная.
А стрелка на циферблате все бежит. Впереди у него двадцать секунд, девятнадцать…
И папа с мамой оказались всего лишь машинами. Тепло их мягких губ, целующих его каждый вечер, – ласковое напутствие в мир снов – искусственное тепло. А папины глаза, такие светлые и умные, – не что иное, как фотоэлементы.
«Что со мной? Я плачу?» —спрашивает он себя.
Всеведас, тот, понятно, никогда не плачет: слезами ничего не изменить. Он владеет тайной, этим и объясняется вечная его грусть. «Глупый, ты ведь не человек, почему же ты плачешь? Ты смешон: машины не плачут».
Десять секунд, девять… Еще целых восемь секунд агонии.
«Я всего лишь машина! Глупо, смешно так мучиться. Зачем я мучаюсь? Это мысли машины, это думает мой гениальный электронный мозг. Какой абсурд – мучиться, как человек, и не быть человеком!»
Стрелка продолжает свой путь. Пять секунд, четыре… Разряд электронных лучей – и все будет кончено. Смерть? В некотором роде – да, ведь он вернется домой, не помня, о чем у них был разговор с Великим Инженером. Всеведас ему объяснил: он, Клориндо, будет жить, как жил раньше, только забыв обо всем, что узнал.
По дороге домой он встретит знакомых.
«Здравствуй, Клориндо».
«Добрый день, господин Росси».
Они поговорят: «О, ты был у Всеведаса! Ты заметил, какой он грустный? Почему бы это?»
Им никогда не узнать почему, как не узнать никогда, что они машины… Две секунды.
«Папа, мама, у меня для вас сюрприз! Я был у Всеведаса! Я показал ему свое изобретение – этого механического человека. Он меня очень хвалил. По его совету мне осталось лишь кое-что изменить…»
«Молодец, Клориндо, молодец, – похвалят сына родители. – Трудись, может быть, он выдаст тебе патент».
Но сейчас Клориндо еще знает, что ничего у него не получится.
Пройдет секунда – и он все забудет. Забудет, что он машина, и опять будет счастливым, как все в Машиноградосе.
Да, поистине Машиноградос – лучший город на свете.
ЦАРСТВО ХУДОЖНИКОВ
Один совет: если вы когда-нибудь попадете в Рафаэлию, не вздумайте разгуливать по городу с фотоаппаратом, иначе все будут смотреть на вас с нескрываемым сочувствием, как на математика, решающего алгебраическую задачу на счетах. Предположим, вам понравится панорама города или один из его живописных уголков и вы захотите запечатлеть его на память. Сделайте милость, только не прибегайте для этого к помощи фотоаппарата, а напишите картину или, на худой конец, ограничьтесь рисунком. В Рафаэлии так принято. Если кто-то говорит вам: «Я хочу сделать ваш портрет», то он подразумевает настоящий портрет, написанный масляными красками на холсте, а не карточку, на которой вы сфотографированы по грудь или по пояс. Даже на документы здесь вместо фотографий приклеиваются изящные миниатюры – написанные маслом автопортреты. Красивые вещи, говорят в Рафаэлии, нельзя оценить при помощи какого-то там аппарата: человеческий глаз, а тем более глаз художника, совершеннее любого объектива.
И еще один совет: не дарите детям погремушек, кукол или плюшевых мишек. Малыши и смотреть не станут на такие подарки. Не успев появиться на свет, они уже мечтают о цветных мелках, об альбомах для рисования, о книжках для раскрашивания.
Итак, первый подарок в жизни, который получают малыши, – это цветные мелки: ведь Рафаэлия единственный в мире город, где взрослые разрешают детям рисовать на стенах. Мальчикам и девочкам чуть постарше дарят разноцветные карандаши. Следующий подарок – акварельные краски, а в шесть лет дети получают мольберты, этюдники, палитры, масляные краски и набор кистей.
Родители отдают детей в первый класс не для того, чтобы их учили писать палочки. В первом классе маленькие художники учатся писать настоящие картины. С удовольствием ходят в школу и старшеклассники, не знающие, что такое экзамены, трудные билеты и дополнительные вопросы: перед летними каникулами в класс приходит комиссия, которая знакомится с выставкой картин, написанных в течение учебного года (как правило, картины бывают настолько талантливы, что почти на всех рамах приклеены таблички: «Продано»).
Школьники Рафаэлии знают историю живописи не хуже, чем историю родного города. Попросите любого из них сказать, в каком году Пабло Пикассо переехал из Испании в Париж, и вы услышите безошибочный ответ – в 1904-м. Где родился Рафаэль, один из величайших художников эпохи Возрождения? В городе Урбино. Кто из современных итальянских художников иллюстрировал поэму Данте Алигьери «Божественная комедия»? Ренато Гуттузо.
Но не думайте, что в Рафаэлии все только и знают, что стоят перед мольбертом. Рафаэльцы живые люди и умеют отдыхать. По воскресеньям на улицах выстраиваются очереди за билетами. В этом городе так любят театр и кино, спросите вы? Ничего подобного! В театры и в кино никто не ходит, все отдают предпочтение художественным галереям. Чтобы попасть в музей в праздники, приходится заказывать билеты не позже чем за месяц, точь-в-точь как на персональную выставку какой-нибудь знаменитости.
Все маленькие рафаэльцы – страстные коллекционеры. Но о том, что можно собирать марки или этикетки от спичечных коробок, они даже не слышали. Они собирают небольшие картины, гравюры, рисунки и репродукции. Как все коллекционеры, они меняются: «Я тебе – репродукцию Пикассо, а ты мне – два эстампа Гуттузо», «Меняю книгу о Рафаэле на полную серию открыток Караваджо»…
Царство красок, царство вдохновения, Рафаэлия – самый веселый город на земле. Здесь есть дома всех цветов – красные, голубые, фисташковые в желтую полоску, дома с сиреневыми балконами, бордовыми крышами. Здесь есть мозаичные мостовые. Благодаря витражам в каждой квартире радует глаз удивительная игра света. Обращают на себя внимание яркие плакаты на улицах. Разумеется, это реклама, но не такого-то стирального порошка или оливкового масла: рафаэльцы народ серьезный, и рекламируются здесь исключительно произведения искусства.
Что за великое счастье – жить в этом городе! Все прямо-таки помешались на красках. Вы бы посмотрели, как здесь одеваются! Люди привыкли выражать свои чувства красками, и если человеку грустно, он выходит из дому в строгом сером костюме, а если весело, надевает желтый пиджак в красный горошек. В дни карнавала, когда город превращается в огромную выставку, на всех художниках – костюм Арлекина: какое это удивительное зрелище – маскарад, пир красок, радужная палитра Рафаэлии!
ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС
Дочь художника и художницы, Донателла рано осталась сиротой. У нее были добрые светлые глаза, полные любви – любви к прекрасному. Она смотрела на мир с восторженной жадностью, ее взгляд радовали мягкие переливы радуги на голубом после дождя небе, изумрудный газон, человеческая улыбка. Донателла родилась в Рафаэлии – и, значит, родилась с душой, художника и не мыслила жизни без искусства. Она бесконечно гордилась тем, что в одном из лучших городских музеев современной живописи представлены три работы ее отца и две картины кисти ее матери. Часто копируя в музее произведения больших мастеров, Донателла каждый раз хоть на несколько минут забегала в зал, где висели эти дорогие ее сердцу пять холстов.
Как это нередко случается с людьми искусства, слава родителей Донателлы была посмертною славой, и дорога к ней далеко не всегда вознаграждала их за покорную преданность любимому делу. Однако они зарабатывали достаточно, чтобы не отказывать себе и единственной дочке в самом необходимом. Когда же в доме появлялось немного больше денег, чем обычно, семейные поездки на этюды превращались в чудесные путешествия, откуда мама и папа привозили замыслы и эскизы будущих картин, а маленькая Донателла – то перламутровую морскую раковину для натюрморта, то чешуйчатую шишку пинии из тенистой рощи под Равенной, где гулял шесть столетий назад великий Данте, то альбом для рисования с флорентийской лилией на кожаном переплете.
