Чудесное зрелище для доктора Лепсиуса! Кажется, сколько он ни смотри на мало заметный, с пухлую точку, бугорок на среднем позвонке («вертебра медиа», по его терминологии), доктор не насытится созерцаньем. Еще бы, все дело его жизни, все наблюдения зрелых лет подтверждаются этой странной деформацией, встречающейся все чаще и чаще — и только у определенной категории людей!
— Надо, надо в гимнастический зал, ваше величество. Без тренировки вы рискуете… гм, гм… занять несколько горизонтальное положение при передвижениях, затруднительное при нашем европейском костюме.
Старичок издает свистящий звук — он терпеть не может гимнастического зала. Но доктор неумолим. На сцену вызывается верный Тоби.
— Поможешь его величеству натянуть трусики, — строго приказывает Лепсиус, — и проведешь с ним цикл вертикальных упражнений. Да смотри, если ты после побежишь через улицу к кондитеру и заведешь с ним разные разговоры, я продам тебя военному министерству на пушечное мясо. Возьми мой фартук, я должен ехать.
Отдав нужные распоряжения сиделке, Лепсиус вышел, сел в поджидавший его автомобиль и приказал шоферу ехать к доктору Бентровато, имевшему образцовую клинику и рентгеновский кабинет.
Он делал это не совсем охотно. Он боялся, что его открытие выкрадут у него из-под самого носа. Ворча сквозь зубы, Лепсиус поднялся по лестнице и попал в руки двух молодых девиц с карандашами и блокнотами.
— Сорок, — промолвила одна девица.
— Сюда, — подтвердила другая, подставляя ему ящик, битком набитый деньгами.
— Дорогие мои, — мягко ответил Лепсиус, — я беру больше.
И, отстранив их рукой, он прошел прямо в гостиную к своему коллеге.
У Бентровато шел прием. Множество людей дожидались его, развлекая себя всевозможными занятиями, приспособленными к услугам пациентов в комнатах для ожидания. Тут были книги на всех языках, домино, шахматы, вышиванье и вязанье для дам, игрушки для детей, прохладительные напитки.
Пройдя в соседний зал, а оттуда в рентгеновский кабинет, Лепсиус остановился.
В кабинете было полутемно. Красная лампочка тускло освещала комнату. За ширмой перед экраном стоял человек, подвергнутый действию рентгеновских лучей. Лепсиус не мог разглядеть его внутренностей и видел лишь тень от небольшой и продолговатой головы да руку, небрежно закинутую за спинку стула и выступавшую из-за ширмы.
Лепсиус сел равнодушно в кресло, дожидаясь конца сеанса. Он рассеянно смотрел туда и сюда, испытывая неодолимый приступ зевоты. Как вдруг, совершенно случайно, глаза его задержались на вышеупомянутой руке.
Что такое… Где, — черт возьми! — где видел доктор Лепсиус эту руку, худую, слабую, с припухшими сочленениями?
Но сколько он ни напрягал память, ответа не приходило. Пальцы лежали все так же безжизненно, потом внезапно скрючились, будто схватились за что-то, скользнули и исчезли.
Бентровато выпустил своего пациента из боковых дверей кабинета.
— Здравствуйте, здравствуйте, Лепсиус. Чем могу?
— Здравствуйте, Бентровато. Кто это у вас был?
— Вы хотите проверить, соблюдаю ли я профессиональную тайну?
Лепсиус с досадой покосился на коллегу.
— Я заехал к вам, достопочтенный друг, с просьбой произвести рентгенизацию одного дегенеративного субъекта. Чем скорее, тем лучше.
— Хорошо, в первый же свободный час. Постойте-ка, запишем: «28 августа будущего года в 4 1/2 часа дня».
Бентровато занес это к себе в блокнот и копию записи с улыбочкой протянул своему коллеге.
Широкое лицо Лепсиуса не выразило ничего, кроме благодарности. Но на лестнице он сжал кулаки, побагровел и со свирепой миной подскочил к швейцару:
— Кто тут сейчас прошел, а?
Швейцар флегматически повел плечами:
— Многие проходили… Фруктовщик Бэр… Профессор Хизертон… Штурман Ковальковский…
Лепсиус сел в автомобиль, тщательно похоронив у себя в памяти три услышанных имени.
17. СОВЕЩАНИЕ НА ВИЛЛЕ «ЭФЕМЕРИДА»
— Миссис Тиндик, — сказала горничная Дженни сухопарой особе в очках и с поджатыми губами, — миссис Тиндик, что это вы день и ночь хвастаетесь сиамскими близнецами, как будто сами их родили?
Дерзость Дженни вызвала в кухне отеля «Патрициана» одобрительное хихиканье.
— Девица Дженни, — ответила миссис Тиндик ледяным тоном, — выражайтесь поосторожнее. Я не думаю хвастаться. Я констатирую факт, что сиамские близнецы доводятся мне двоюродной группой и что ни у кого из людей, кроме меня, не может быть двоюродной группы. Двоюродных сестер и братьев сколько угодно, но «группы» — ни у кого, никогда.
— А вам-то какой толк от этого?
— Девица Дженни, я не говорю о «толке». Я кон-ста-ти-рую факт. Я не виновата, что люди завидуют своему ближнему.
— Вот уж ни чуточки! — вспылила Дженни. — Плевать мне на вашу группу, когда я видела самого черта!
В кухне отеля «Патрициана» воцарилось гробовое молчание. Дженни была известна как самая правдивая девушка в Нью-Йорке. Но увидеть черта — это уж слишком.
— Верьте — не верьте, а я видела самого черта! — повторила Дженни со слезой в голосе. — Я прибирала в ванной, а он въехал мне прямо с потолка на затылок, потом попятился и исчез через стену.
Миссис Тиндик торжествующе оглядела все кухонное общество: было очевидно, что Дженни лжет.
Несчастная девушка вспыхнула как кумач. Слезы выступили у нее на глазах:
— Провалиться мне на месте, если не так! И черт был весь черный, голый, без хвоста, с черным носом и белыми зубами.
— Эх, Дженни, — вздохнул курьер, пожилой мужчина, мечтавший о законном браке, — а ведь я на тебе чуть было…
Но тут с быстротой молнии, прямо через потолок свалился на плечо миссис Тиндик голый черный черт без хвоста, подпрыгнул, как кошка, и исчез в камине. Миссис Тиндик издала пронзительный вопль и упала в обморок. А неосторожный Том, проклиная свою неловкость, со всех ног мчался по трубе на соседнюю крышу, а оттуда спустился на Бродвей-стрит, прямехонько к зданию телеграфа.
Прохожие кидались прочь от стремительного трубочиста, локтями прочищавшего, или, вернее, прочернявшего, себе дорогу. Наконец он наверху, в будочке главного телеграфиста, и останавливается, чтобы отдышаться.
Меланхолический Тони Уайт, с белокурым локоном на лбу и черным дамским бантом вместо галстука, взглянул в окошко, узнал Тома, придвинул к себе чистый бланк и тотчас же поставил в уголке две буквы: «ММ».
— Ну? — поощрил он Тома.
— Телефон испортился, Тони, а Мик нам нужен до зарезу, — объяснил Том, тяжело дыша. — Подавай в первую очередь.
— Ну, диктуй. — И Тони написал под диктовку трубочиста:
«МИДДЛЬТОУН, МИКУ
Публика собирается сегодня девять часов вечера вилле Эфемерида Кресслинга важное совещание будут все».
Том продиктовал это шепотом и удрал, как молния. Тони Уайт справился, скоро ли починят миддльтоунский телефон, разрушенный ночной бурей, и, узнав, что через час, сам сел к телеграфному аппарату. «М. М.», — выстукал он в первую голову. Буквы побежали по линии, все телеграфисты и телеграфистки тотчас же вскакивали, бросая работу, и срочно передавали телеграмму. Сделав свое дело, Тони свернул бланк в трубочку и сжег его, а потом появился с другой стороны будочки, где его поджидала длиннейшая очередь ругавшихся нью-йоркцев.
Через четверть часа бойкий почтальон города Миддльтоуна, разнося депеши, зашел для чего-то и на деревообделочную фабрику. Увидев, что рабочие одни и никого из начальства нет, он сунул в руку Тингсмастера белую бумажку, прикурил и поспешил дальше. Мик прочитал и сжег бумажку. Потом дал кое-какие распоряжения в гуттаперчевую трубку, не отходя от станка, и продолжал изо всех сил работать, насвистывая песенку.
А между тем наступал теплый майский вечер. После ночной грозы Миддльтоун освежился и распушился. По главному шоссе в горы то и дело ездили сторожевые мотоциклетки — это Джек Кресслинг поджидал к себе гостей. Высоко в горах, чуть стемнело, засияло сказочное море света, похожее на полчище гигантов-светляков или на горсть брильянтов величиной с пушечное ядро. Это сияла знаменитая вилла «Эфемерида», построенная по специальному проекту Морлендера, вся из железных кружев, тончайшей деревянной резьбы и хрусталя, насыщенного электрическим светом.
Джек Кресслинг создал себе «царство света», как говорили почтительные газеты, издававшиеся на его средства. Он нашел способ обходиться без людей. В его сияющей вилле все подавалось и принималось бесчисленными электрическими двигателями, а лучезарные комнаты оживлялись только любимыми друзьями Кресслинга — обезьяной Фру-Фру, английской кобылой Эсмеральдой, двумя молодыми крокодилами, которых он привез из Египта и держал в золотом бассейне, да бывшей секретаршей Элизабет Вессон, ныне безутешной красавицей-вдовой Морлендера. Этого общества Кресслингу было вполне достаточно. По его мнению, люди были слишком нечистоплотны, и он не находил в двуногой твари ровно ничего забавного. Джек Кресслинг презирал человечество.
