Все новые кувшины, которые каждую ночь придумывал её муж, она по-прежнему увозила на рынок в столицу. Деревенских это немного обижало, но свою досаду они старались не показывать:
- Если городским деньги девать некуда, то пускай покупают. А нам без надобности.
Жена горшечника от этих разговоров за спиной и косых взглядов давно бы в город уехала, но глину впрок запасти было нельзя: уже на другой день волшебная сила пропадала, а оставить мужа одного жена опасалась. Потому и решила устроить новоселье как положено: кто знает, сколько ещё жить в деревне придётся, лучше не пока ссориться.
От приглашения никто не отказался. Люди в селении были, в общем-то, неплохие и чужому внезапному богатству хоть и завидовали, но совсем немного, не то, что в иных местах.
Столы пришлось накрывать во дворе. Жена горшечника расхаживала среди гостей, словно императорша. Селяне искоса поглядывали на неё, пряча усмешки в чашах с вином, да за кусками пирогов.
- Кушайте, кушайте, — приговаривала жена горшечника. — Когда ещё такое попробуете, — а сама с беспокойством следила за тем, как в прожорливых глотках исчезают горы заготовленной снеди. Наконец не выдержала, убежала в дом, растолкала мужа, успевшего напиться вина ещё до застолья.
- Еда кончается! — злобно прошипела жена.
- Ну, и что?
- Скажут, богатством похваляются, а накормить толком не могут.
- Ну, и что? — пьяно повторил горшечник.
- Всё тебе "нуичто"! Вставай. Уже ночь на дворе. Бери глину, превращай в пищу!
- Нельзя! — вмиг протрезвев, вскинулся с ковров горшечник. — Лис строго-настрого запретил!
- Много он понимает, этот твой лис. Не ему здесь жить.
- Нет, нельзя.
- А я говорю — можно. Лис и помногу расходовать запрещал, а ты сколько глины за ночь изводишь?
- Эй, хозяева, а что-нибудь ещё выпить есть? — раздался в дверях голос бывшего самого богатого в деревне человека.
- Сейчас, сейчас! — засуетилась жена горшечника и пихнула мужа ногой. — Давай быстро, иначе всем расскажу, какой из тебя на самом деле гончар.
Эх, эх! Пир, начавшийся с вечера, продолжался всю ночь. Но едва на востоке показался краешек солнца, как в то же мгновение рухнул новый дом горшечника, обратившись кучей глины, а во дворе, похватавшись за животы, завыли-закричали от боли гости. А громче всех — жена горшечника. Ещё бы, столько глины съела.
Когда умер охотник Мон, в маленьком доме на склоне горы остались его жена Мон-У и сын Кан. Кану шел всего четырнадцатый год и потому он довольно быстро свыкся с тем, что отца больше нет. Совсем иначе Мон-У. Смерть мужа, казалось, и ее лишила жизненной силы. Подобно бледной тени прежней Мон-У бесцельно бродила она по дому и могла часами стоять у порога, словно поджидая своего любимого супруга. Из деревни, вначале часто, а потом все реже и реже, к ней приходили подруги, пытаясь хоть как-то помочь Мон-У, облегчить ее горе. Мон-У их едва замечала. Она разговаривала, отвечала на вопросы, но при этом глаза ее были пусты.
"Сходи к старухе Вэй, — сказала как-то одна из женщин Кану. — Может, она даст тебе каких-нибудь трав или снадобий для Мон-У, а то, ты все равно, что круглый сирота при живой матери."
Старуха Вэй, колдунья, жила у дальнего горного озера в хижине из камней, почти в пещере. Едва приметив Кана, Вэй замахала руками: "Иди, иди. Я не могу тебе помочь. Нет у меня таких трав и снадобий, чтобы они заставили Мон-У позабыть о муже. Впрочем, — старуха мерзко хихикнула, — Позабыть-то она позабудет, но ведь тебе не это нужно?" "Не это, — подтвердил Кан, — Может быть, ты подскажешь, у кого мне искать помощи?" И он протянул старухе Вэй шкуру черной лисицы. "О!" — воскликнула старуха, и глаза ее жадно сверкнули. Протянув руки, она выхватила шкуру, зарылась носом в густой мех. "У кого мне искать помощи?" — повторил Кан. "Спроси у Царя Обезьян, — неохотно пробормотала колдунья, — Только он властен над живыми, заблудившимися в Царстве Мертвых." "Где мне его найти? Где живет Царь Обезьян?" "Не знаю!" — ответила старуха и попыталась спрятаться в доме. Но Кан подскочил и вырвал лисью шкуру. "Не отдам, пока не скажешь!" "Мои бедные старые кости! Им так холодно и сыро в каменном доме!.." Кан спокойно выслушал причитания и сделал вид, будто хочет уйти. "Погоди! Я научу тебя, только обещай, что не скажешь Царю Обезьян, кто подсказал тебе дорогу." "Обещаю." "Дай лису… Поднимись на вершину самой высокой горы и изо всех сил подпрыгни девять раз, приговаривая, "Царь Обезьян, к тебе гость пришел". На девятом прыжке тебя подхватит облако и отнесет к замку Царя Обезьян… Я тебе даже больше скажу, потому что ты мне сразу понравился, и я вижу, как ты заботишься о своей матери. Царь Обезьян, если он согласится тебе помочь, будет предлагать тебе много разных волшебных зелий, но ты не бери. Проси у него Дождь Забвения." "Что за дождь такой?" "Все, все! Уходи!" Колдунья испуганно взглянула на небо и засеменила к хижине.
На другой день Кан попросил мать испечь мешок лепешок. Мон-У, не спрашивая, зачем сыну так много еды, и вообще ничего не говоря, растопила очаг и замесила тесто.
"Я ухожу и наверное надолго, — сказал Кан на пороге, — Сейчас за тобой придет твоя сестра, поживи пока у нее в доме." Мон-У не ответила. Она смотрела на горную тропинку, по которой Мон всегда возвращался с охоты, и глаза ее были пусты.
Много дней добирался Кан до самой высокой горы Подлунной империи. Давным-давно кончились лепешки, которые испекла ему в дорогу мать, а места кругом были такие, что даже птицы их стороной облетали. Много дней добирался Кан до самой высокой горы Подлунной империи и еще столько же карабкался на вершину — так он ослабел от голода и жажды. И когда вытянутая вверх рука не нащупала опоры, силы оставили Кана."Как же я смогу подпрыгнуть девять раз?" — только и успел он подумать.
И снится Кану, что на белоснежном облаке спускается к нему Царь Обезьян. Халат его сшит из золота, пояс украшен жемчугом, застежки на туфлях алмазные.
"Знаю твою беду, — говорит Кану Царь Обезьян, — и знаю, чем тебе помочь. Но прежде ты должен выполнить три моих задания, разгадать три моих загадки и трижды рассмешить меня. Согласен?" "Да," — пытается ответить Кан, но пересохшее горло не издает не звука. "Не слышу. Согласен?.. Э-э, да у тебя горло пересохло! На, попей." И протягивает Царь Обезьян хрустальный сосуд, водой — не водой, а словно туманом наполненный. "Это Дождь Забвения, — говорит Царь Обезьян, — От любой жажды избавит. Пей."
И снится Кану, будто берет он хрустальный сосуд и к губам подносит, а туман, что внутри, вдруг начинает клубиться, вырывается из сосуда и облаком окутывает Кана. И так легко вдруг становится Кану, так спокойно, словно сидит он на веранде своего дома и смотрит на цветущие персиковые деревья. И выходит из дома мать. Уже не в белых траурных одеждах и рукава распущены. Улыбается.
Вдруг откуда-то налетает черный ветер, обрывает бело-розовый цвет с персиковых деревьев, ломает ветви. И нет уже ни веранды, ни дома, ни матери. Есть только холодные острые камни вершины самой высокой горы Подлунной империи, есть боль в избитом израненном теле и боль в сердце.
"Ха-ха-ха!" — услышал Кан. С трудом открыл глаза, смахнул рукавом слезы. "Рассмешил ты меня, человек, — сказал неизвестно откуда — может быть, из сна — появившийся Царь Обезьян. — С первого глотка! С одного-единственного глотка! Ха-ха-ха! Мне бы так… Однако, с первым заданием ты справился. Посмотрим, как со вторым. Да! И передай старухе Вэй, что… привет передай!" С этими словами Царь Обезьян притопнул по облаку ногой в шелковой туфле с алмазной застежкой и в одно мгновение исчез.
"Постой!" — закричал Кан и попытался встать, но тут над ним раздалось хлопание могучих крыльев, и на вершину горы приземлился гигантский орел. "Садись мне шею, — недовольно кося глазом, произнес орел, — Повелитель приказал отнести тебя в долину." И добавил: "Еще он сказал, что Дождя Забвения всего на четыре глотка. Один ты уже выпил."
Кан, прижимая к груди драгоценный сосуд, неловко взобрался на орла и одной рукой вцепился в перья. Он не запомнил полета, и не понял, как долго они летели. Об одном только беспокоился Кан: не уронить бы сосуд.
Орел доставил Кана к небольшому озеру у подножия горы. "Повелитель приказал пожелать тебе удачи, — проклекотал орел, — Так вот, желаю удачи."
Оставшись один, Кан вдруг вспомнил о том, что голоден и хочет пить. От холодной озерной воды заломило зубы и перехватило дыхание, но Кан не отрывался, пока живот его не раздулся, словно бочонок. После этого Кан свернулся на траве клубком и уснул.
Пробудился Кан от боли. Что-то острое вонзилось в плечо. "Эй, оборванец, — отведя копье, обратился к Кану всадник в облачении императорского стража, — Ты видел орла?" "Да," — ответил Кан испугано. "Видел?! — обрадовался страж, — Куда он полетел? На нем сидел человек?" Кан прикусил язык. "Ты оглох? — прикрикнул страж, — Куда полетел орел?" "Не знаю." "У, бестолочь!" Страж достал рог и сильно протрубил. Через некоторое время на этот зов прискакали еще десять стражей. "Этот оборванец видел орла. Но куда тот полетел и был ли на нем седок, не заметил. А, ну-ка, встань, когда с тобой разговаривают!" — всадник сопроводил приказ уколом копья. Кан, спрятав в лохмотья хрустальный сосуд, поднялся, и тут откуда-то выпало орлиное перо. Наверное, Кан его случайно вырвал во время полета.
