— Угу. Тебя по макушке, — угрюмо взглянул на него Хома, — если ты не замолчишь. Ешь, что дают, — прикрикнул он, — привереда!
— Ты только успокойся. Перед обедом вредно волноваться для желудка.
— Во-во, для твоего. Может, тогда меньше съешь.
— За меня не волнуйся, — погладил своё заметное брюшко Суслик. — Я за тебя волнуюсь. В конце концов, ты худеешь, а не я.
— Ты потому толстеешь, что два обеда съедаешь, мой и свой!
Суслик, протестуя, выставил ладошку вперёд.
— Не прибавляй. От твоего обеда мне достаётся только одна половина.
— А ты хотел бы две!..
Долго бы Хома друга обедами кормил, а ужины врагу отдавал, но неожиданно всё прекратилось.
Однажды Хома решил проредить, кому же его вкусные ужины достаются.
Затаился вечером в кустах и смотрит на то место, где гороховые стручки оставил.
Луна траву серебрит. Тихо вокруг…
Внезапно луну заслонило облако, и стало темно, как в норе.
А когда луна снова выглянула, Хома вдруг ясно увидел… Суслика! Лучший друг, озираясь, жевал оставленный врагу горох. Да так, что за ушами трещало!
— Попался!!! — закричал Хома не своим голосом. Настолько жутким, что сам испугался.
А про Суслика и говорить нечего. До небес взвился и без чувств хлопнулся!
Хотел было Хома оставить его, Суслика, на ужин врагу.
Той же Лисе или тому же Волку. Да пожалел. Всё-таки недавно другом был, обед пополам делили.
Привычно вздохнул Хома и поволок Суслика за ноги домой. На спину его себе не взвалишь — неподъёмный.
Отъелся дружок на чужих харчах, на званых обедах и незваных ужинах!
По пути Суслик очнулся и, не зная, кто его тащит, тоненько заголосил:
— Несёт меня Лиса в далёкие леса… — Видать, слегка свихнулся со страха.
И так смешно тут стало Хоме, что он его сразу простил и невольно откликнулся:
— Несёт тебя Хома, скоро будешь дома!
С того дня — вернее, ночи — Хома больше никогда не делился обедом с другом. Всё съедал сам подчистую: и лёгкие завтраки, и сытные обеды, и вкусные ужины. Если, понятно, было что поесть.
Напрасно Суслик оправдывался, приводил хитроумные доводы. Ведь если он как враг поступал, присваивая чужие ужины, то, значит, всё справедливо — по правилам. Да ещё он мог и не знать, чей это горох.
Но кто ему поверит?..
И вообще он должен быть благодарен Хоме — всю жизнь. Если б не Хома, достался бы он на ужин врагу.
На лугу её Хома нашёл. Шляпу. Жёлтую, соломенную!
Может, кто-то оставил, забыл, потерял. Или где-то с огородного пугала ветром сорвало.
Но, в общем, приличная шляпа, даже не дырявая. Для пугала, пожалуй, слишком хороша. Конечно, её какой-то растяпа забыл на лугу.
Суслик, тот утверждал:
— Наверное, она кому-то мала оказалась. Вот и выкинули.
— Кому мала, а кому…
— Велика! — перебил Хому Суслик.
— …как раз, — закончил Хома.
И лихо набросил её на себя. Она его сразу всего накрыла. А затем, словно сама по себе, пошла, раздвигая траву.
Из шляпы бойко доносилось:
— Неважно, кто её носил. Теперь я носить буду! Мало ли кто в ней был. А теперь я в ней буду!
— Так и будешь под шляпой ходить? — засмеялся Суслик.
— Учти, ходят только под шляпой, — невозмутимо отозвался Хома. — Не по шляпе же, балбес.
— А ещё в шляпе! — попенял Суслик.
— Не то что ты. Не по Суслику шляпка!
— Да тебе же оттуда ничего не видно.
— Видно, — упорствовал Хома, — отсюда. В щёлочки между соломинками.
— Всё равно неудобно!
— Удобно. Солнце не так печёт. И здороваться теперь удобней, — Хома слегка приподнял шляпу. — Привет!
— Привет, — машинально ответил Суслик.
— То-то! В ней что хочешь делать можно, — вслух размечтался Хома. — Гулять себе на здоровье. Прятаться от Коршуна. Плавать в ней тоже можно.
Он подбежал вместе со шляпой к ручью. Перевернул её, оттолкнул от берега, прыгнул в неё и поплыл. Как в лодке, с удобными бортами.
— Протекает немножко, для прохлады, а так вполне годится, — довольно определил он.
— Можно и я к тебе прыгну? — позавидовал Суслик.
— С разбегу?
— Ага.
— В свою прыгай!
— Жалко, да? — расстроился лучший друг Суслик.
— Жалко. Шляпу жалко. Ещё потонет. Она точь-в-точь только на меня рассчитана. Мой размер!
Ловко загребая лапами, Хома поплыл, красуясь, вниз по ручью.
А Суслик побежал следом по берегу.
Хома ловко причалил к песчаной косе. Вытащил шляпу из воды и снова перевернул.
— Пусть подсохнет, — заботливо сказал он. — Решено, я под ней всегда ходить стану!
— От ворон береги, — мрачно посоветовал Суслик. — А то прошляпишь. Унесут и гнездо из неё сделают!
— Они могут, — оглядываясь, забеспокоился Хома. — Я об этом и не подумал.
— Эх ты, шляпа! — хихикнул Суслик.
Хома поскорей нырнул под шляпу и заспешил домой. Суслик — за ним.
— Не забудь, я теперь в шляпе, и ты мне во всём подчиняться должен! — твердил на ходу Хома. — Теперь всегда позади меня ходи.
— Умный, шляпу надел!.. Гляди, отберут вороны, — упрямо пророчил Суслик, легко обгоняя Хому.
И внезапно — не иначе, Суслик накаркал! — Коршун их заметил. Возник над ними в небе неизвестно откуда.
Вообще-то он одного шустрого Суслика углядел. Но тот мигом успел в норе скрыться.
— Спасайся! Коршун! — глухо донеслось оттуда.
А Коршун низко парил и недоверчиво смотрел на бегущую по траве шляпу.
Хома наконец удачно рухнул в свою нору. А шляпа вход накрыла.
Он рывком втащил её внутрь. И, посмеиваясь, представил себе, какой сейчас глупый вид у грозного Коршуна. Невиданное событие: шляпа сама по себе по лугу бежала и в нору забралась!
Просто замечательная находка!
Однако на следующий день Хома заявился к Суслику без шляпы.
— А я уже и крючок у входа вбил для твоей обновки. Где же она? — удивился лучший друг.
— Дураков нет, — нахмурился Хома. — А вдруг Коршун по пути отнимет и в моей шляпе летать будет?!
— Верно, — охотно согласился Суслик. — Лучше её совсем выбросить.
— Тогда Коршун и подавно будет в шляпе! Или она завидущим воронам достанется. Сам мне все уши прожужжал!
— И что теперь делать? — посочувствовал Суслик.
— А ничего! Пошли со мной, — почему-то рассмеялся Хома.
Пришли они к Хоме. Суслик так и замер…
Оказалось, Хома эту шляпу вместо кровати себе в норе приспособил.
— Видал! — Он вальяжно разлёгся в ней, раскинув лапы.
— И дело в шляпе! — ахнул Суслик.
— Нет, — строго поправил его Хома. — И Хома — в шляпе!
Везучий он, Хома, что ни говори.
Любил Хома на песчаной косе у ручья загорать.
Вообще-то он не столько загорал, сколько грелся на солнышке. Но и загорал — шубка-то ведь выгорала от солнца.
Лежишь себе спокойненько, в ус не дуешь. А если что, птицы об опасности сразу предупредят. Им далеко видно. Если вдруг Лиса появится, они тут же раскричатся, расшумятся — успеешь вовремя ноги унести.
Хорошо на песочке лежать. На тёплом, сыпучем, мягком. А у самого берега песок сырой, плотный. На нём можно, что хочешь, палочкой рисовать.
Лежишь на сухом песке, а на мокром — рисуешь. Лучшего друга Суслика, старину Ежа, Зайца-толстуна…
На придирчивый взгляд Хомы, рисунки у него получались просто замечательные. Тот же Суслик выходил такой страшный, как живой. А про Зайца с Ежом и говорить нечего — в кошмарном сне не увидишь!
А друзья придирались. Возмущались. Спорили.
— Непохоже, непохоже, непохоже! — каждый раз кричали они и стирали нарисованное.
Возможно, боялись, что рисунки здесь навечно останутся.
А того они не понимали, что Хома старался, как мог. Он, наверно, ещё рисовать как следует не наловчился. Но они и подправить рисунки ему не давали. Как увидят, стирают.
Разве можно творить в таких условиях! Всякое желание пропадает. Возможно, он, Хома, хочет художником стать. А никакой тебе поддержки, никакой похвалы, никакого сочувствия!
Ты рисуешь, они стирают. И всё тут.
Правда, привереда Суслик неплохой совет всё-таки дал. Один. По-дружески. Видать, совесть проснулась.
— Лучше бы ты врагов рисовал! — посоветовал Суслик. — У тебя получится, — заверял он, стирая ногой своё новое страшное изображение.
И что же? Нарисовал ему Хома Лису. Вышло и впрямь очень хорошо: коварная остроносая Лиса, вся жёлтая — на жёлтом песке.
А капризный Суслик внезапно разобиделся:
— Её-то вон как похоже рисуешь!
— Сам же просил — рисовать врагов лучше, — любовался Хома своим творением.
— Я так сказал? — опешил Суслик.
— Ну да. У меня память хорошая. Ты сказал: «Лучше бы врагов рисовал!» — напомнил Хома. — Я и старался Лису получше изобразить.
