Абдулла внутренне так вскипел от ярости, что вынужден был с подобострастным видом сложить ладони, чтобы скрыть её. О подобных вещах говорить не принято. А лёгкий запах кальмаров не повредил бы, пожалуй, той тряпке, которую пытается продать незнакомец, подумал Абдулла, оглядывая бурый вытертый коврик в руках собеседника.
— Твой покорный слуга прилежно окуривает внутренность своей палатки дорогими благовониями, о князь мудрости, — произнёс он. — Быть может, поистине героическая чувствительность княжеского носа всё же позволит ему продемонстрировать свой товар?
— А как же, о лилия среди скумбрий, — скривился незнакомец. — Иначе зачем я тут столько торчу?
Пришлось Абдулле раздвинуть занавески и пригласить незнакомца в палатку. Там он зажёг светильник, свисавший с центрального шеста, а принюхавшись, решил, что благовония на этого человека тратить не стоит. В палатке и так достаточно сильно пахло вчерашней вербеной.
— Какую же драгоценность ты намерен развернуть пред моими недостойными глазами? — недоверчиво спросил он.
— Вот эту, о скупщик сокровищ! — отвечал человек и хитроумным движением руки ловко разостлал ковёр по полу.
Абдулла тоже так умел. Торговцам коврами подобные фокусы известны. Поэтому потрясён он не был. Он спрятал руки в рукава, как подобает вышколенному рабу, и осмотрел товар. Ковёр был небольшой. В развёрнутом виде он казался ещё более потёртым, чем представлялось Абдулле поначалу, хотя узоры выглядели необычно — или выглядели бы, не будь они так выношены. К тому же ковёр был страшно грязный, а края обтрёпаны.
— Увы, за эту многоцветнейшую из циновок бедный купец способен выложить лишь три медяка, — заключил Абдулла. — Таковы предельные возможности моего тощего кошелька. Времена нынче трудные, о властитель множества верблюдов. Приемлема ли такая цена?
— Я прошу пятьсот, — объявил незнакомец.
— Пятьсот чего? — уточнил Абдулла.
— Золотых, — добавил незнакомец.
— Повелитель всех пустынных разбойников расположен шутить? — спросил Абдулла. — Или, вероятно, по его мнению, в моей скромной палатке нет ничего, кроме запаха жареных кальмаров, и он предпочитает удалиться и найти более состоятельного покупателя?
— Не особенно, — отвечал незнакомец. — Хотя, если тебе неинтересно, я, пожалуй, пойду, о сосед салаки. Само собой, ковёр этот волшебный.
Подобное Абдулла уже слыхивал. Он поклонился, прижав к груди спрятанные в рукавах руки.
— Говорят, будто ковры обладают многочисленными и разнообразными достоинствами, — согласился он. — Каковы же удивительные свойства этой циновки, по мнению поэта песков? Приветствует ли она обладателя при возвращении в шатёр? Приносит ли она мир домашнему очагу? Или, возможно, — сказал он, многозначительно потрогав обтрёпанный край носком туфли, — она обладает свойством никогда не стареть?
— Этот ковёр летает, — сообщил незнакомец. — Он летит туда, куда велит владелец, о скуднейший из скудных умов.
Абдулла поднял взгляд на мрачное лицо незнакомца, на котором пустыня проложила глубокие морщины. Из-за усмешки морщины стали ещё глубже. Абдулла понял, что этот человек не нравится ему даже больше, чем сын дяди первой жены отца.
— Тебе придётся убедить этого недоверчивого негоцианта в правдивости своих слов, — проговорил он. — Сначала мы подвергнем ковёр соответствующему испытанию, а уж потом, о лучший из лицемеров, можно будет подумать о сделке.
— Охотно, — сказал высокий незнакомец и шагнул на ковёр.
В этот миг у жаровни по соседству произошло одно из обыкновенных недоразумений. Наверное, уличные мальчишки опять примерились стянуть кальмаров. Так или иначе, пёс Джамала загавкал, разные люди, и в их числе Джамал, завопили, а грохот сковородок и шипенье горячего жира заглушили и то и другое.
Торговля в Занзибе — стиль жизни. Абдулла не позволил себе ни на миг отвлечься от незнакомца с его ковром. Не исключено, что этот человек подкупил Джамала специально для того, чтобы отвлечь Абдуллу. Он упоминал Джамала достаточно часто, словно не забывал о нём. Абдулла не сводил глаз с высокой фигуры и особенно — с грязных ног на ковре. Однако уголок глаза он всё же приберёг для лица незнакомца и увидел, что губы у него движутся. Чуткие уши Абдуллы уловили слова «два фута вверх», несмотря на гомон по соседству. За тем, как ковёр плавно взмыл с пола и замер на уровне коленей Абдуллы, так что поношенное головное покрывало незнакомца едва не коснулось потолка палатки, Абдулла наблюдал ещё более внимательно. Он тщательно исследовал ковёр с изнанки на предмет потайных верёвок. Он пошарил в воздухе — не приделаны ли искусно к потолку какие-нибудь шнуры. Он взялся за светильник и покачал его из стороны в сторону, чтобы посветить и на ковёр, и под него.
Пока Абдулла производил проверку, незнакомец стоял на ковре, скрестив руки на груди и укрепив на лице усмешку.
— Видишь? — спросил он. — Удовлетворён ли наидотошнейший из неверующих? Стою я в воздухе или нет?
Ему приходилось кричать. Снаружи оглушительно галдели.
Абдулле пришлось признать, что ковёр, по всей видимости, действительно висит в воздухе и никаких потайных механизмов в нём не имеется.
— Почти удовлетворён! — крикнул он в ответ. — В продолжение представления тебе придётся сойти на пол, а мне — полетать на твоём ковре!
— Зачем? — нахмурился незнакомец. — Что прочие твои чувства могут добавить к свидетельству глаз, о саламандра сомнений?
— А вдруг этот ковёр приучен к твоему голосу? — возопил Абдулла. — Как некоторые собаки!
Пёс Джамала заливался снаружи, так что эта мысль пришла Абдулле в голову сама собою. Пёс Джамала кусал всякого, кто прикасался к нему, кроме самого Джамала.
Незнакомец вздохнул.
— Вниз, — велел он, и ковёр мягко спланировал на пол. Незнакомец сошёл с него и с поклоном кивнул на ковёр Абдулле. — Он в твоём распоряжении, проверяй, о падишах прижимистости.
Абдулла с некоторым волнением ступил на ковёр.
— Поднимись на два фута, — приказал он — или скорее проревел.
Судя по воплям, теперь к жаровне Джамала сбежалась Городская Стража. Стражники бряцали оружием и громогласно требовали, чтобы им немедленно всё объяснили.
Ковёр Абдуллу послушался. Он взмыл на два фута так плавно, что у Абдуллы ёкнуло в животе. Абдулла поспешно сел. Сидеть на ковре было невероятно удобно. Он был как очень туго натянутый гамак.
— Мой прискорбно медлительный ум склоняется к доверию, — признался он незнакомцу. — Так сколько ты просишь, о образец щедрости? Двести серебром?
— Пятьсот золотых, — поправил его незнакомец. — Вели ковру спуститься, и мы всё обсудим.
— Вниз, и ляг на пол, — приказал Абдулла ковру, ковёр так и поступил, лишив Абдуллу последних подозрений, что-де незнакомец успел что-то пробормотать, когда Абдулла в первый раз встал на ковёр, и его слова заглушил гомон по соседству. Абдулла вскочил на ноги, и торговля началась.
— В моём кошельке лишь сто пятьдесят золотых, — поведал он, — и то если я вытрясу его и ещё пошарю по швам.
— Что ж, тогда достань другой кошелёк или даже пошарь под тюфяком, — отвечал незнакомец, — ибо предел моей щедрости — четыреста девяносто пять золотых, а дешевле я ковёр не продам даже при крайней нужде.
— Что ж, я могу достать ещё сорок пять золотых из подмётки моей левой туфли, — продолжал Абдулла, — и это жалкие последыши моего былого богатства, которые я берёг на случай исключительных обстоятельств…
— Посмотри в правой туфле, — посоветовал незнакомец. — Четыреста пятьдесят.
И так далее. Час спустя незнакомец покинул палатку с двумястами десятью золотыми, сделав Абдуллу счастливым владельцем самого что ни на есть настоящего — пусть и вытертого — ковра-самолёта. Абдулле по-прежнему не верилось. Он не мог представить себе, чтобы кто угодно, даже пустынник-аскет, расстался с настоящим ковром-самолётом, пусть и истрёпанным, меньше чем за четыре сотни золотых. Такая полезная вещь — лучше верблюда, ведь кормить ковёр не нужно, — а цена хорошему верблюду четыреста пятьдесят, и никак не меньше!
Здесь таился подвох. Абдулла слышал про один такой трюк. Обычно его проделывали с конями или собаками. Приходит некто и поразительно дёшево продаёт доверчивому крестьянину или же охотнику поистине замечательное животное, объясняя, что оказался на грани голодной смерти. Обрадованный крестьянин (или же охотник) на ночь помещает коня на конюшню (или же пса на псарню). К утру животное сбегает, поскольку его научили выскальзывать из уздечки (или же ошейника), и к вечеру следующего дня возвращается к хозяину. Абдулле подумалось, что послушный ковёр можно научить чему-то подобному. Поэтому, прежде чем покинуть палатку, Абдулла тщательно обернул ковёр вокруг одного из шестов, подпиравших потолок, и обмотал его целым клубком бечёвки, концы которой привязал к железному колышку в углу.
