Редьярд Киплинг - Сказки о животных (сборник)

Джинн завернулся поплотнее в песчаные одежды, помчался по пустыне и скоро увидел Верблюда. Верблюд ровным счётом ничего не делал и только разглядывал своё отражение в луже.

– Ты ленив до невозможности, – сказал ему Джинн. – Подумай, из-за этого у Лошади, Собаки и Быка с понедельника стало вдвое больше работы.

Сказав это, Джинн упёрся подбородком в кулак и стал мысленно произносить волшебные слова.

– Грб, – фыркнул Верблюд.

– На твоём месте я не стал бы вечно повторять «Грб», – заметил Джинн. – Мне кажется, ты и так слишком часто используешь это слово. Думаешь, ты самый умный? Дудки, полно тебе лентяйничать – принимайся-ка за работу.

Верблюд на это лишь повторил своё «Грб», но едва он закрыл рот, как увидел, что его спина, которой он так гордился, стала надуваться. Она раздувалась и раздувалась, и на ней наконец образовался большой горб.

– Видишь, что случилось с твоей спиной? – спросил его Джинн. – Этот горб появился там, потому что с понедельника, то есть с того самого дня, в который началась общая работа, ты ничего не делал. Теперь тебе придётся потрудиться.

– Как я могу работать с таким горбом? – спросил Верблюд.

– Пусть это будет твоим наказанием, – ответил Джинн. – И всё потому, что ты лентяйничал три дня. Теперь ты получил возможность работать по три дня подряд, не отвлекаясь на еду, – тебя будет кормить этот горб. И пожалуйста, никогда не говори, что я ничего для тебя не сделал! Уходи из пустыни, отправляйся к Лошади, Собаке и Быку и веди себя хорошо. Иди же!

Верблюд поднялся и пошёл к Лошади, Собаке и Быку, унося с собой тяжёлый горб. С тех пор и до нынешнего дня Верблюд его и носит. Верблюд работает, много работает, но не может наверстать тех трёх дней, которые он пролентяйничал в самом начале времён. Да и вежливости он до сих пор не научился.

Очень давно на Необитаемом острове, что в Красном море, жил один Парс-огнепоклонник. Он носил шапку, от которой отражались лучи солнца и которая сияла слишком ярко даже для яркого Востока. Человек этот жил на самом берегу Красного моря, и у него не было ничего, кроме шапки, ножа и печки с плитой: знаешь, из тех, до которых никогда не следует дотрагиваться. Раз он взял муки, воды, сушёных слив, изюму, сахару и испёк из этих вкусностей пышный сладкий пирог сантиметров двадцать шириной и сантиметров тридцать высотой. Получился он на редкость вкусным, просто-таки даже сказочно вкусным. Пёк он его, пёк, и наконец сладкий каравай славно зарумянился, и от него пошёл аппетитный запах. И вот только Парс собрался угоститься чудо-пирогом, как из лесу вышел Носорог. Носорог, на носу которого – рог и глазки которого – свиные. Надо сказать, что в те времена кожа Носорога плотно облегала всё его тело: на ней не было ни одной складочки или морщинки. Он был совсем такой, как носороги в игрушечном Ноевом ковчеге, только, понятно, гораздо, гораздо больше. Как бы там ни было, носороги всегда отличались плохими манерами, как сейчас, так и в стародавние времена.

Носорог сказал: «Ага!» И Парс тут же бросил свой пирог, и вскарабкался Парс на высокую пальму. Была на нём только его шапка, шапка, сиявшая на солнце не хуже самого солнца, шапка, ярче которой не было ни у кого на Востоке. Носорог опрокинул носом керосиновую печь с плитой, и пирог покатился по песку. Тогда он сперва насадил его на свой рог, а потом съел и, помахивая хвостом, ушёл в густые, безлюдные дебри, что рядом с островами Мазандеран, Сокотра и пустыней мысов Высокого Равноденствия. Парс слез с пальмы, поставил печку на ножки и нараспев произнёс несколько слов. Ты не знаешь, что он пропел, а потому я перескажу тебе: «Тот, кто съел хлеб, который я испёк, получил урок».

И в этих словах было больше правды, чем ты думаешь.

Ровно через пять недель на Красном море стало так жарко, что жители сбросили с себя всю одежду. Огнепоклонник тоже снял с головы шапку, а носорог скинул с себя кожу и, перебросив её через плечо, спустился к берегу. Он задумал искупаться. В те дни кожа застёгивалась у него под шеей на три пуговицы и очень походила на непромокаемое пальто. Носорог ничего не сказал Парсу о пироге, ведь ни прежде, ни после он не умел себя вести. Он вошёл в воду, погрузился в неё с головой и стал пускать носом пузыри. А его кожа тем временем лежала на берегу.

К морю пришёл и Огнепоклонник. Он увидел кожу и улыбнулся такой широкой улыбкой, которая два раза обежала вокруг его лица. Потом он заплясал, три раза обежал вокруг кожи Носорога и наконец потёр руки. После этого он кинулся к своей печке и наполнил шапку крошками сладкого хлеба. Он никогда не ел ничего, кроме хлеба, а крошки никогда не подметал, и потому у него их было превеликое множество. Вернувшись на берег, Огнепоклонник взял кожу Носорога, встряхнул её хорошенечко, поскоблил, потёр, так как она была вся в засохшей грязи, и высыпал на неё сухие, заветрившиеся крошки и несколько подгоревших изюминок. После этого он снова взобрался на вершину пальмы и стал поджидать, когда Носорог выйдет из воды и наденет кожу.

Едва Носорог надел свою кожу и застегнул её на три пуговицы, как ему стало щекотно. Крошки кололи его, царапали его тело… Знаешь, как бывает, когда ты просыпаешь крошки на простыню в постели? Носорог вздумал почесаться, но от этого ему стало только хуже. Он лёг на песок и стал кататься по нему, но каждый раз, когда он переворачивался, крошки беспокоили его всё больше и больше. Чтобы избавиться от напасти, он подбежал к пальме и начал тереться о её ствол. Он так усиленно и так долго тёрся о пальму, что кожа на его спине сморщилась, образовав большую складку. Другая складка появилась внизу, там, где были пуговицы (они оторвались, пока он катался по песку и тёрся о деревья). Сморщилась кожа и на его ногах. Ох и рассердился же Носорог, вот только крошкам и дела не было до его настроения. Они так и оставались под кожей и продолжали покалывать его тело. Наконец Носорог, рассерженный и весь исцарапанный, ушёл домой. С тех пор и до нынешнего дня у каждого носорога на коже складки, и у каждого носорога очень дурной характер – и всему виной крошки.

А Огнепоклонник спустился с пальмы. На его голове по-прежнему сияла шапка, ярче которой не было на всём ярком Востоке. Он прихватил свою печку с плитой и пошёл по направлению к Оротово, Амигдала, к травянистым плоскогорьям Авантариво и к болотам Сонапута.

Много-много лет тому назад у Слона не было хобота – только чёрненький толстый нос, величиной с сапог. И хотя нос этот прекрасно поворачивался из стороны в сторону, но вот взять им что-то было нельзя. В это же время жил на свете очень-очень молодой Слон, проще сказать – Слонёнок. Он был страшно любопытен, а потому вечно всем задавал всевозможные вопросы. Жил он в Африке, и никто в этой поистине обширной местности не мог удовлетворить его любопытства. Он спрашивал Страуса, который приходился ему дядей, почему самые лучшие перья растут у него на хвосте, и каждый раз вместо ответа получал хорошую взбучку. У своей высокой тёти Жирафы Слонёнок спрашивал, почему вся её шкура в пятнах и откуда они вообще появились, – в ответ она лягала его, больно-пребольно ударяя своим твёрдым-пре твёрдым копытом. И всё-таки Слонёнок продолжал всё время любопытствовать… Толстую тётку Гиппопотамиху он спросил, почему у неё такие красные глаза, за что она ударила его своей толстой-претолстой ногой. Тогда он спросил своего мохнатого дядю Бабуина, почему у дынь дынный вкус, – и мохнатый дядя Бабуин шлёпнул его своей волосатой-преволосатой лапой. Но Слонёнка всё равно переполняло ненасытное любопытство. Он расспрашивал обо всём, что видел, слышал, чуял, осязал или обонял, и все дяди и тёти Слонёнка только и делали, что толкали да били его. Впрочем, все их тумаки были напрасны – Слонёнок не унимался.