Посередине стоял чан. В нём кипятилась вода. Белый пар заволок всё. Под этим покровом поварята блаженствовали: они нарезали для компота фрукты.
Итак… Но тут, сквозь пар и суматоху, кухонные мастера увидели страшную картину.
За окном качнулись ветви, зашумели листья, точно перед бурей, и на подоконнике появились двое: рыжеволосый гигант и девочка.
– Руки вверх! – сказал Просперо. В каждой руке он держал по пистолету.
– Ни с места! – звонко сказала Суок, поднимая свой пистолет.
Две дюжины белых рукавов, не дожидаясь более внушительного приглашения, взметнулись.
А потом полетели кастрюли.
Это был разгром сверкающего стеклянного, медного, горячего, сладкого, душистого мира кондитерской.
Оружейник искал главную кастрюлю. В ней было спасение его и спасение маленькой его спасительницы.
Они опрокидывали банки, разбрасывали сковороды, воронки, тарелки, блюда. Стекло разлеталось во все стороны и билось со звоном и громом; рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изю– ма, черешен; сахарный песок хлестал с полок с грохотом водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль… Всё стало кверху дном. Вот так бывает иногда во сне, когда снится сон и знаешь, что это сон, и поэтому можно делать всё, что захочешь.
– Есть! – завизжала Суок. – Вот она!
То, что искали, нашлось. Крышка полетела в груду развалин. Она шлёпнулась в густое малиновое, зелёное и золотисто-жёлтое озеро сиропов. Просперо увидел кастрюлю без дна.
– Беги! – крикнула Суок. – Я за тобой.
Оружейник влез в кастрюлю. И, уже исчезнув внутри, услышал вопли тех, кто остался в кондитерской.
Суок не успела. Пантера, совершая свой страшный путь по парку и дворцу, появилась здесь. Раны от пуль гвардейцев цвели на её шкуре розами.
Кондитеры и повара повалились в один угол. Суок, забыв о пистолете, швырнула в пантеру подвернувшейся под руку грушей.
Зверь бросился за Просперо – головой в кастрюлю. Он провалился за ним в тёмный и узкий ход. Все увидели жёлтый хвост, торчавший из этой кастрюли точно из колодца. А потом всё скрылось.
Суок закрыла глаза руками:
– Просперо! Просперо!
А кондитеры зловеще хохотали. Тут же ворвались гвардейцы. Мундиры их были изорваны, лица в крови, пистолеты дымились: они сражались с пантерой.
– Просперо погиб! Его разорвёт пантера! Тогда мне всё равно. Я сдаюсь.
Суок говорила спокойно, опустив маленькую руку с очень большим пистолетом.
Но грянул выстрел. Это Просперо, удирая вниз по подземному ходу, выстрелил в пантеру, летевшую за ним.
Гвардейцы столпились над кастрюлей. Сиропное озеро доходило до половины их огромных сапог.
Один заглянул в кастрюлю. Потом он сунул туда руку и потянул. Тогда на помощь пришли ещё двое. Натужившись, они вытащили за хвост мёртвого зверя, застрявшего в воронке.
– Он мёртв, – сказал гвардеец, отдуваясь.
– Он жив! Он жив! Я его спасла! Я спасла друга народа!
Так радовалась Суок, бедная маленькая Суок, в изорванном платьице, с помятыми золотыми розами в волосах и на туфельках.
Она розовела от счастья.
Она исполнила поручение, которое дал ей её друг, гимнаст Тибул: она освободила оружейника Просперо.
– Так! – говорил гвардеец, беря Суок за руку. – Посмотрим, хвалёная кукла, что ты теперь будешь делать! Посмотрим…
– Отвести её к Трём Толстякам…
– Они приговорят тебя к смерти.
– Дурак, – спокойно ответила Суок, слизывая с розового кружева сладкую сиропную кляксу, попавшую на ее платье в то время, когда Просперо громил кондитерскую.
Глава XII
УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ РАЗДВАТРИС
Что случилось с разоблачённой куклой дальше, пока неизвестно. Кроме того, мы воздержимся пока что и от прочих объяснений, а именно: какой-такой попугай сидел на дереве и почему испугался почтенный зоолог, который, быть может, и до сих пор висит на суку, как выстиранная рубаха; каким образом оружейник Просперо оказался на свободе и откуда появилась пантера; каким способом Суок очутилась на плече оружейника; что это было за чудовище, говорившее на человеческом языке, какую оно передало дощечку Суок и почему оно умерло…
Всё разъяснится в своё время. Уверяю вас, что никаких чудес не происходило, а всё совершалось, как говорят учёные, по железным законам логики.
А сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козла, перестала болеть голова, нывшая у неё с детства. Такой был воздух в это утро. Деревья не шумели, а пели детскими весёлыми голосами.
В такое утро каждому хочется танцевать. Поэтому не-удивительно, что зал учителя танцев Раздватриса был переполнен.
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь. Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трёх Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
– Пустяки! – говорила хорошенькая, но востроносая барышня, приготовляя бальные туфли. – Если они снова пойдут штурмовать дворец, гвардейцы уничтожат их, как в прошлый раз.
– Конечно! – заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свой фрак. – Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
На дверях у него висела дощечка с надписью:
УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ РАЗДВАТРИС
Учу не только танцам, но вообще
красоте, изяществу, лёгкости, вежливости
и поэтическому взгляду на жизнь.
ПЛАТА за десять танцев ВПЕРЁД.
На большом паркете медового цвета в круглом зале Раздватрис преподавал своё искусство.
Он сам играл на чёрной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он всё время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят бантики, блестит ли напомаженная голова…
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп.
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты, или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.
А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый.
Ах, если бы Суок посмотрела на эти танцы, вот бы она смеялась! Даже тогда, когда она играла роль Золотой Кочерыжки в пантомиме «Глупый король», и то она танцевала куда изящней. А между тем ей нужно было танцевать, как танцуют кочерыжки.
И в самый разгар танцев три огромных кулака в грубых кожаных перчатках постучали в дверь учителя танцев Раздватриса.
По виду эти кулаки мало чем отличались от глиняных деревянных кувшинов.
«Суп» остановился.
А через пять минут учителя танцев Раздватриса везли во Дворец Трёх Толстяков.
Три гвардейца прискакали за ним. Один из них посадил его на круп своей лошади спиной к себе – другими словами, Раздватрис ехал задом наперёд. Другой гвардеец вёз его большую картонную коробку. Она была весьма вместительна.
– Я ведь должен взять с собой некоторые костюмы, музыкальные инструменты, а также парики, ноты и любимые романсы, – заявил Раздватрис, собираясь в путь. – Неизвестно, сколько мне придётся пробыть при дворе. А я привык к изяществу и красоте, а потому люблю часто менять одежду.
Танцоры бежали за лошадьми, махали платками и кричали Раздватрису приветствия.
Солнце влезло высоко.
Раздватрис был доволен, что его вызвали во дворец. Он любил Трёх Толстяков за то, что их любили сыновья и дочери не менее толстых богачей. Чем был богаче богач, тем больше он нравился Раздватрису.
«В самом деле, – рассуждал он, – какая мне польза от бедняков? Разве они учатся танцевать? Они всегда заняты работой и никогда не имеют денег. То ли дело богатые купцы, богатые франты и дамы! У них всегда много денег, и они никогда ничего не делают».
Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп.
«Дура эта Суок! – удивлялся он, вспоминая маленькую танцовщицу. – Зачем она танцует для нищих, для солдат, ремесленников и оборванных детей? Ведь они ей платят так мало денег».
