Музыкальный клоун Жура и его волшебная свистулька! Приходите к нам — слушать, смеяться, мечтать!»
Каждый день, подходя к своему цирку, клоун читал эту светящуюся надпись и чувствовал себя счастливым. Для настоящего клоуна нет в жизни большего счастья, чем радостный смех в зале и доброе внимание публики.
Да-да! Жура был счастлив!
Но вот однажды…
Однажды — это было весной, в конце апреля, — он заметил в первом ряду, в кресле номер семьдесят семь, маленькую старуху.
Худенькая такая, лицо тёмное, смуглое, как будто сильно загорело. Глаза смотрят пронзительно, и в них словно огонёк поблёскивает. Поверх крючковатого носа большие квадратные очки.
Одета старуха была, прямо скажем, не по возрасту: в ярко-синий модный джинсовый костюм со множеством блестящих пуговиц — штук сто пуговиц (а может, и больше!) на куртке, на брюках, спереди, сзади… От этих пуговиц рябит в глазах, до того они блестящие, сверкающие.
Но Жура не из-за пуговиц обратил внимание на эту старуху. Нет, дело тут в другом.
Старуха морщилась, как от зубной боли, когда в полной тишине пела глиняная птичка.
Все, абсолютно все — мужчины и женщины, мальчики и девочки, старики и малыши, военные и школьники — тысяча девятьсот девяносто девять человек — смеются от души, а потом слушают удивительную мелодию. И только одна эта старуха кривится и морщится…
Можно не обращать на неё внимания: что значит одна недовольная старуха в переполненном цирке?
Но Жура был действительно добрейшим человеком и на старуху не обижался, не сердился. Наоборот, он сердился на самого себя.
Он думал: наверное, у несчастной бабушки большая неприятность. И чтобы хоть немножечко развлечься, бабуся забрела в цирк. А вот он — музыкальный клоун, артист — не может помочь ей, не умеет развлечь старого человека. Выходит, он вовсе не такой уж хороший музыкант!..
Так Жура думал о старухе, думал о самом себе. И совсем не думал о той песенке, что высвистывала его глиняная свистулька.
И не заметил, что песенка-то получилась в этот раз не такая задушевная, как обычно.
…Впервые нашего клоуна слушали не очень внимательно. И зрители уходили из цирка чуть-чуть недовольные.
Но всех недовольнее был сам клоун. Поздно вечером вышел он из цирка расстроенный, сердитый неизвестно на кого… То есть почему же — неизвестно на кого? Конечно, на самого себя!
На улице было темно. Моросил холодный дождь. Фонари отражались в холодных лужах. Неуютная, промозглая погода.
Жура поднял воротник плаща, пониже нахлобучил шляпу — ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал его в такой неудачный вечер.
Он уже повернул в переулок к своему дому, как вдруг за углом увидел… Кого бы вы думали?
За углом его поджидала та самая джинсовая старуха в квадратных очках на крючковатом носу. Во мгле ярко светились металлические пуговицы.
— Извините, молодой человек, — скрипучим голосом сказала старуха. — Но мне нужна кошка!
— Какая кошка? — удивился Жура.
— Ну, не совсем кошка, а, точнее, кот. Рыжий.
— Не понимаю…
— Чего ж тут непонятного? Я, кажется, ясно сказала: отдайте моего рыжего кота!.. Или продайте. За любые деньги.
— За сто рублей? — усмехнулся клоун.
— Какая мелочь!
— А если за тысячу?
— Будьте любезны!.. Отсчитать?
— А за миллион?
— Только поскорее. Мне срочно нужен мой рыжий кот!
— Жаль! — вздохнул музыкант.
— Чего жаль?
— Хорошо бы получить миллион рублей!.. Да вот жаль: нет у меня ни кошки, ни кота. Ни рыжего, ни серого. Ошиблись, бабушка: кошек не держу.
— Странно… — старуха покрутила головой, словно нюхала воздух. — Тут ошибки быть не должно — я чую, что рыжий кот где-то поблизости. Что ж, не хочешь отдать, не хочешь продать— пеняй на себя, журавлиная нога!
Она круто повернулась. Пуговицы сверкнули, как молния. И ничего нельзя было разглядеть вокруг… Клоун зажмурил глаза… А когда открыл — в переулке никого не было.
Представление началось как обычно: выступали акробаты, жонглёры, наездники…
Наконец публика дождалась: «Выступает знаменитый лирический клоун, неповторимый и единственный Жура!»
Он весело выбежал на манеж в своих неуклюжих красных ботинках, уселся на бархатный барьер и долго-долго с огромным удовольствием разглядывал зрителей в зале. Он так простодушно радовался этой милой публике! Он просто не мог поверить, что здесь собралось столько прекрасных людей! Он удивлялся! Он поражался! Он ликовал!
От немыслимой радости клоун поднялся с барьера и взмахнул руками. Потом он стал пританцовывать… Прыгать! Высоко прыгать! Он даже сделал сальто — в воздухе перевернулся через голову! Казалось, его длинные несуразные ноги, и руки вот-вот перепутаются между собой, и он сейчас грохнется, растянется на манеже. Но это только казалось! «Ах, какой он ловкий! Какой сильный и умелый!» — восхищались зрители.
А клоун вдруг замер, как журавль, на одной ноге… Вот он стал чрезвычайно серьёзным и, запрокинув голову, уставился взглядом в одну точку — куда-то вверх, под самый купол цирка… Да-да! Всем показалось, что он смотрит сквозь бетонный купол и видит звёзды на небе: далёкие звёзды — яркие, чистые…
Медленно погасли белые цирковые прожекторы. Густой тёмно-фиолетовый свет поплыл над манежем. И длинная неуклюжая фигура с поджатой ногой сделалась похожей на знак скрипичного ключа.
И наступила такая тишина, что слышно было, как на манеже шуршат опилки. Вот появилась глиняная свистулька… Вот она приблизилась к губам… Вот артист легко вздохнул… Вот началась мелодия…
— Остановите музыку! — внезапно взвизгнули из первого ряда. — Остановите музыку! Прошу вас я!
На сиденье кресла номер семьдесят семь стояла и топала ногами маленькая вертлявая девчонка в ярко-синем джинсовом костюмчике. Сто пуговиц (а может, и больше!) блестели на куртке и брюках.
Глиняная птичка, словно поперхнувшись, мгновенно умолкла. Снова вспыхнули белые прожекторы. Публика зашумела.
А джинсовая девчонка в три прыжка перемахнула со своего кресла на манеж, подскочила к клоуну и вполголоса пискнула:
— Дяденька, отдай рыжего!
— Какого рыжего?
— Кота!
— Нет у меня кота!
— Ой, смотри, дядя, пожалеешь!.. Ахалай-махалай!
Все, кто был в цирке, во все глаза глядели на манеж, но, честное слово, никто не заметил — когда и как в руках этой девчонки появилась большущая рогатая электрогитара…
Ручаюсь, что вы никогда не видели такого жуткого инструмента. Он весь был сделан из ослепительно-холодной стали. Издали казалось, что девчонка держит в руках не электрогитару, а глыбу льда. И в этот лёд, словно острый кинжал, вонзился широкий гриф, на котором были натянуты не шесть, не семь, а тридцать три стальных струны!
Жура растерянно держал свою бедную свистульку. А девчонка резко повернулась и как будто случайно ударила кинжальным грифом по свистульке… Бедная глиняная птичка раскололась на мелкие кусочки. И осколки эти…
Нет, вы не угадали: осколки не разлетелись по белу свету, как разлетелись зеркальные осколки в знаменитой сказке. Они лежали на манеже, а джинсовая девчонка, как безумная, скакала и втаптывала их в опилки.
Гитарная сталь завывала, ревела, громыхала… Мелодии, конечно, не было никакой. Басовые струны гремели твёрдо, ритмично — подобно ударам дьявольского барабана. Воздух дрожал…
И вот уже зрители в самых дальних рядах, оглушённые, заворожённые этой чудовищной нездешней музыкой, стали постукивать каблуками в такт гитаре — всё громче, всё чётче!.. Вот и средние ряды грохнули ногами об пол!.. А вот и первые тоже начали сходить с ума… Гул и дрожь повисли в воздухе — будто могучий реактивный самолёт кружился над манежем и зрителями.
В это невыносимое гудение, в этот топот и грохот врезался пронзительный девчонкин визг:
Замечательная пара —
Цапа Цопик и гитара!
Цапа Цопик — это я!
Громче, музыка моя!
Громче топайте ногами!
Громче хлопайте руками!
Ла-ла-ла! Ла-ла-ла!
Развесёлые дела!
Клоун Жура весь как-то сгорбился и, шаркая красными башмаками, поплёлся прочь с манежа… И — подумайте только! — кто-то нехорошо засмеялся над ним, в тех дальних рядах, где было потемнее. А для артиста, как и для любого человека, — беда, если кто-то смеётся над его несчастьем. Беда!..
Вздрогнули узкие плечи клоуна, поползли вверх и сдвинулись тонкие брови… Впервые в жизни Жура горько заплакал. Слёзы крупными каплями скатывались по загримированным щекам.
