Три солнца над головой слипались в одно, а планеты медленно покидали горизонт.
Поднялся легкий бриз, перешедший в ветер, вылившийся в целую бурю, ударившую горе-волшебнику в лицо. Поглядев на очки, Кевин впервые увидел то, что каждый раз наблюдал Джош. На стеклах танцевали краски, а под ними была вечность — непознаваемая бездна. Измерения и вселенные, безграничные возможности — в таком количестве, что мальчику пришлось отвернуться: казалось, если смотреть в них слишком долго, очки засосут его и уничтожат.
Теперь все происходило гораздо быстрее. Облака внизу закипели. Ночь стала днем, день — ночью, снова и снова, мысли поплыли, правда и вымысел начали мешаться: вселенную снова переделывали.
Настал момент — один-единственный миг, — когда реальность и сны встретились, прежде чем поменяться местами. Это было мгновение абсолютного безумия, Кевин не мог понять, что существовало, а что — нет, и разобраться в собственных мыслях. Где он? Что происходит? Потом мгновение прошло, и солнца, планеты и ливень сгинули в недрах его сознания.
Мальчик подставил ладонь ветру, отчаянно пытаясь что-то удержать. Потом сознание включилось и вспомнило, где он и что делает.
Кевин лез на гору.
Хотя глаза слезились от холода, мальчик поднял правую руку и коснулся кончиками пальцев вершины Божьего Гномона.
— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.
— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.
Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.
— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!
Там что-то было! Мальчик поднялся еще на дюйм: тень от его головы накрыла загадочный предмет.
— Это… это очки!
Когда мальчик протянул руку к солнечным очкам, ветер засвистел у него в ушах и внезапно пришло осознание реальности происходящего.
Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно убраться отсюда и вернуться в лагерь.
Мальчик отвел руку, оставив очки лежать на месте.
— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.
Тот попытался отодвинуться в сторону, но поторопился и потерял равновесие.
Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.
Все отделались незначительными порезами и ссадинами. Все, кроме Кевина — он сломал ногу.
— Все будет в порядке, — сказал Бертрам. — Я пойду за помощью. — Перед тем, как тронуться с места, громила пихнул в бок своего подпевалу: — Это все из-за тебя.
Хэл убежал искать ветки, чтобы наложить лубок, а Джош остался с Кевином, помогая тому выдержать боль.
Перелом был очень неудачным. Мальчик всегда думал, что, сломав ногу, непременно умрет от боли — но не умер.
— Очень больно? — спросил друг.
— Очень. Но не то чтобы очень-очень.
— Ты поправишься, не волнуйся.
Солнце поднялось выше и залило долину теплым светом. Лучи упали на лицо страдальца, и боль немного утихла.
Какая-то мысль скреблась в глубине сознания, как будто нужно было что-то вспомнить, но это что-то все время ускользало. Оставалась только уверенность, что все будет хорошо: Бертрам приведет помощь, нога срастется, и жизнь будет продолжаться. Даже у такого неожиданного события, как падение и перелом ноги, был предсказуемый итог, и от этой простой мысли становилось легче. Даже в худшие моменты логика не покидала мира, и это было хорошо.
— Гляди, Джош, — сказал Кевин, наслаждаясь открывавшимся с горы великолепным видом. — Я вижу машины на нашей стоянке. Люди похожи на муравьев!
— Как ты это видишь? — удивился друг. — Ты же без очков слеп, как крот.
«Очки? — подумал мальчик. — Я ношу очки?» Он растерялся, но всего лишь на секунду:
— Джош, у меня стопроцентное зрение. Очки мне не нужны.
— Точно, — ответил тот, почесав в затылке. — Странно… С чего это я взял?
Внизу начиналось утро, и мир окрашивался в зелень и золото. По лицу Кевина расползлась ленивая улыбка.
— Эй, ты в порядке? — спросил немного напуганный Джош.
— Лучше не бывает, — ответил друг и рассмеялся, поняв, что говорит правду.
Джош попытался сохранить серьезное выражение лица, но не преуспел:
— Кевин, ты точно спятил. — Мальчики смеялись долго и громко, пока на их голоса не стала отзываться вся долина — и эхо их будет гулять там до самого судного дня.
Гномон — стержень солнечных часов.
Естественно, американцы используют шкалу Фаренгейта. По Цельсию получается примерно тридцать семь.
Тридцать семь и восемь.
