Прошло две недели. Рыжий Кот не показывался. Воробьи уж и забыли о нём.
Чик с нетерпением ждал птенцов. Каждый раз, как притаскивал он Чирике червяка или муху, он спрашивал её:
— Тукают?
— Нет, ещё, не тукают.
— А скоро будут?
— Скоро, скоро, — терпеливо отвечала Чирика.
Однажды утром Чирика позвала его из норки:
— Лети скорей: один тукнул!
Чик сейчас же примчался в гнездо. Тут он услышал, как в одном яйце птенчик чуть слышно тукал в скорлупу слабым клювиком. Чирика осторожно помогла ему: надломила скорлупку в разных местах.
Прошло несколько минут, и птенчик показался из яйца — крошечный, голый, слепой. На тоненькой-тоненькой шейке моталась большая голая голова.
— Да какой он смешной! — удивился Чик.
— Совсем не смешной! — обиделась Чирика. — Очень хорошенький птенчик. А тебе нечего тут делать, бери вот скорлупки да закинь их куда-нибудь подальше от гнезда.
Пока Чик относил скорлупки, выклевался второй птенчик и начал постукивать третий.
Вот тут-то и началась тревога на Красной горке.
Из своей норки воробьи услышали, как пронзительно вдруг закричали ласточки.
Чик выскочил наружу и сейчас же вернулся с известием, что Рыжий Кот карабкается по обрыву.
— Он видел меня! — кричал Чик. — Он сейчас будет здесь и вытащит нас вместе с птенцами. Скорей, скорей летим прочь отсюда!
— Нет, — грустно ответила Чирика. — Никуда я не полечу от маленьких моих птенчиков. Пусть будет, что будет.
И сколько ни звал Чик, она и с места не тронулась.
Тогда Чик вылетел из норки и стал, как сумасшедший, кидаться на Кота. А Кот лез и лез по обрыву. Тучей вились над ним ласточки, с криком летели на выручку к ним галки и пустельги.
Кот быстро вскарабкался наверх и уцепился лапой за край норки. Теперь ему оставалось только просунуть другую лапу за гнездом и вытащить его вместе с Чирикой, птенцами и яйцами.
Но в эту минуту одна пустельга клюнула его в хвост, другая — в голову и две галки ударили в спину.
Кот зашипел от боли, повернулся и хотел схватить птиц передними лапами. Но птицы увернулись, и он кубарем покатился вниз. Ему не за что было уцепиться: песок сыпался вместе с ним, и чем дальше, тем скорей, чем дальше, тем скорей…
Птицам стало уже не видно, где Кот: с обрыва неслось только облако красной пыли. Плюх! — и облако остановилось над водой. Когда оно рассеялось, птицы увидели мокрую кошачью голову посредине реки, а сзади поспевал Чик и клевал Кота в затылок.
Кот переплыл реку и выбрался на берег. Чик и тут от него не отставал. Кот был так напуган, что не посмел схватить его, задрал мокрый хвост и галопом помчался домой.
С той поры ни разу не видели на Красной горке Рыжего Кота.
Чирика спокойно вывела шестерых птенцов, а немного погодя и ещё шестерых, и все они остались жить в свободных ласточкиных гнёздах.
А Чик перестал задирать соседей и крепко подружился с ласточками.
КАК Я ХОТЕЛ ЗАЙЦУ СОЛИ НА ХВОСТ НАСЫПАТЬ
(РАССКАЗ КОРАБЕЛЬНОГО МЕХАНИКА)
Когда я был маленький, я думал: вот бы попасть в такую страну, чтобы ни птицы, ни звери меня не боялись. Бежит, например, заяц. Я ему крикну: «Зайка, зайка!» Он и остановится. А я его поглажу — ну, беги дальше!
А если волк… Ну, так я крикну: «Уходи, уходи прочь!» И он — во все лопатки. И чтоб к птице можно было подойти и разглядеть её.
А то чижика какого-нибудь иначе как за двадцать шагов, да ещё сквозь ветки и не подсмотришь — не подпустит. Чего там чижика, когда кошку чужую на лестнице не погладишь: она сразу спину дугой, хвост трубой — прыск, прыск! — и на чердак… А по лесу идёшь, так будто и никакие звери там и не живут, — все от тебя прячутся и притихнут. Один раз белку видел — и то только хвост. Может, и не белкин.
Я больших спрашивал, — есть ли такие места где-нибудь, чтоб звери к себе подпускали? А большие только смеялись и глупости говорили: «На вот, возьми соли, насыпь зайцу на хвост, тогда он тебя и подпустит».
И так было обидно! Я вырос, а обиды не забыл, но уж надежды подманить зайца у меня, конечно, не осталось. Я уже моряком стал, пароходным механиком. Попал как-то на китобойный корабль.
Киты, конечно, от нас удирали полным ходом. И было отчего: мы их из пушки били. Ядром. А впереди ядра приделана пика; называется гарпун. А от пики идёт к пароходу верёвка.
Но я смотреть на это не любил. Да и смотреть не на что было: сверху небо, внизу вода, а по воде лёд. Мы всё время плавали в холодных странах.
Раз поднялась буря. Нас куда-то понесло. Я всё у машины сидел и не спрашивал, где это мы плывём.
Вдруг как-то слышу — наверху все кричат:
— Земля! Трава, зелёная трава!
Я не поверил и выскочил на палубу. Смотрю, верно: берег, на нём зелёная трава, горы, на небе солнышко. Всем стало очень весело. Даже петь начали.
Капитан остановил пароход, и все стали проситься на траву погулять.
Мы выехали на лодке на берег — и давай бегать по траве. Я ушёл совсем далеко за холмы, а когда устал, лёг посреди луга.
Вдруг смотрю — что такое? Беленькое что-то. Я привстал. Смотрю: зайчик. Весь белый, настоящий зайчик.
«Смешно! — подумал я. — Зелёная трава, а заяц белый. У нас зайцы серые летом бывают».
Я боялся шевелиться, чтобы не спугнуть зайца.
Гляжу: и другой выскочил. А вот их уже три. Фу ты! Уже десяток!
Я устал неподвижно сидеть и шевельнулся. Зайцы посмотрели на меня и поскакали, да не от меня, а ко мне!
Что за чудо: обступили — их уже с сотню было вокруг меня — и разглядывают: что я за диковинный зверь такой?
Я двигался как хотел. Даже папиросу закурил. Зайцы на задние лапки становились, чтоб меня лучше разглядеть.
Мне так весело и смешно стало, что я начал с зайцами говорить.
— Ах вы, шельмы! Да в самом ли это деле? Да неужто это бывает, чтобы зайцы не боялись? А вот я вас сейчас напугаю!
Зайцы только посматривают, ушками потряхивают.
— Да я вас из ружья сейчас!
Нарочно я: ружья-то у меня никакого не было.
Я как хлопну в ладоши, да как крикну: «Пиф! паф!».
Зайцы подскочили. Наверно, удивились. Вот чудак какой! Но никто не побежал, а просто травку стали щипать — тут же, рядом со мной.
Теперь вот, если б была соль, можно б каждому на хвост насыпать.
Тут я хватился: на пароход, пожалуй, пора.
— Ну, — говорю, — прощайте, храбрые зайчишки!
И зашагал.
Смотрел только, чтобы на зайцев не наступить.
А куда идти? Где пароход? В какой стороне? Совсем забыл!
Впереди были горы. Дай, думаю, залезу на гору: с высоты будет видно, где море. Оттуда сразу к морю и пойду. А на море — пароход.
Стал взбираться на гору. Вдруг смотрю: что такое — коровьи следы?
Да сколько! Да это целое стадо шло!
«Ага! — подумал я. — Коли тут стадо, — значит, есть и пастух. Значит, здесь люди живут. Вот я пастуха и расспрошу, почему у них зайцы такие храбрые».
А следы коровьи всё уже да уже. Вот уж, видно, гуськом шли и дорожку протоптали, и дорожка ведёт на кручу. Да так круто, что я уж стал на четвереньках царапаться. А сам думаю: мне здесь через силу, а как же коровам тут лазать? Удивительные какие коровы! Здесь только козам скакать.
И вот уж я долез до самого верха: вниз глянуть страшно. И вот передо мной камень; прямо не знаю, как влезть.
Я уцепился руками, поддал ногами и выскочил животом на камень.
Вот бы передохнуть!
Какое тут передохнуть! В десяти шагах от меня стоит большой, рогатый зверь, весь лохматый, шерсть до полу и на ногах острые копыта. И прямо на меня глядит.
Поглядел немного и пошёл на меня.
Я подумал: «Назад надо!».
Да куда там назад: если мне с этого камня под кручу прыгать, так я покачусь вниз, как камешек, и останутся от меня одни «дребезги». Туда вниз посмотреть — и то голова кружится.
А спереди — этот рогатый. Сейчас как боднёт!..
У меня душа в пятки ушла. Закрыл я глаза со страху: будь что будет!
И вот с закрытыми глазами слышу: зверь ко мне подходит. Вот совсем подошёл.
Слышу, как жарко дышит.
Я не выдержал, один глаз приоткрыл, а мы с ним — нос к носу!
Он воздух ноздрёй потянул, фыркнул в бок. Повернулся и… потихоньку пошёл назад.
Я дух перевёл: не хочет, значит, меня бодать! Раздумал.
Я встал на ноги. И вот что я увидел: целое стадо таких зверей, штук двадцать, паслось тут на горе. Каждый из них, если б захотел, мог меня забодать и растоптать. Но, видно, никто из них не собирался на меня нападать.
Я вдруг вспомнил, что видел таких на картинке, даже вспомнил, как назывались. Называется этот зверь — овцебык.
Я огляделся — и там, за быками, увидел море.
Подумал: «Ничего, пока они меня не трогают, я, может быть, угляжу спуск и пойду вокруг горы».
Спуска я никакого не нашёл и тут услышал гудок нашего парохода. Это значит: хватились меня, зовут. А меня-то нет, и никто не знает, что я на этой горе. Людей тут нет. Пропаду!
