Облепила гнус-мошка ядовитая молодцов-удальцов. До крови жалит-кусает, под одежду забивается, в волосы залезает. Житья никому нет.
А дед сидит да руки потирает. Ему и горя мало. Вот, думает, теперь-то со всеми начисто расправился!
— Эй, ворон! — зовёт он ворона. — Лети взгляни, всех ли гнус-мошка выгнала, никого теперь не осталось?
Слетал ворон, посмотрел, вернулся обратно:
— Никто не ушёл. Было их десятки тысяч, а стало видимо-невидимо! Не сосчитать. Болота осушают, к алмазам, к золоту подбираются. Говорят: вот земля так земля! Какие несметные богатства в ней скрыты…
Разбушевался дед. В ярости разметал свой сруб, из брёвен сложенный, на валуны ставленный. И зашагал прочь. А ворон ему:
— Дед, а дед, куда ты? Посмотри, город какой молодцы-удальцы построили.
Не обернулся дед.
— И глядеть не стану, — ответил.
А ворон ему снова:
— Дед, а дед, пароходы какие на реках плавают…
И на это дед ему:
— Не моё это дело…
А ворон опять тормошит его:
— Дед, а дед, глянь, огней-то сколько! Ночь в белый день обернулась, по всей тайге электричество горит…
Ничего ему дед не ответил, не оглядываясь, зашагал в глухую чащобу, в таёжный бурелом. А ворон ему последний раз:
— Дед, давай простимся. Не хочу я эти места покидать.
И ушёл дед один-одинёшенек. А куда — никому не ведомо. Ещё много в тайге дорог нехоженых, ещё много мест неезженых. Но куда бы ни скрылся дед, не сегодня-завтра придут туда молодцы-удальцы двадцатилетние, до работы охочие, между собой неразлучные. Придут из земли алмазы да золото доставать, реки плотинами перегораживать, новые города строить, чтобы жилось в них людям хорошо и вольготно. И наступит день, когда перестанет дед противиться молодцам-удальцам, покорится силе их, смелости и великой дружбе человеческой.
Было это давным-давно. Так давно, что тебе это трудно представить.
Так вот, в те далёкие времена в Италии, в итальянском городе Флоренции жил мальчуган. Звали его Джованни-Баттиста Люлли. Почему Джованни и почему Баттиста? Почему сразу два имени? А у итальянцев так бывает: ребятишкам частенько дают сразу два имени.
Однажды мальчуган Джованни-Баттиста шёл по дороге. Было ему тогда лет тринадцать.
Хоть за спиной его висела гитара, в карманах у него было совсем пусто. Да и в животе не слишком густо. Поутру хозяин прогнал его. Дал хорошего подзатыльника и крикнул: «Таких лодырей мне не надо! Чуть солнце на небо — он хвать гитару да за песенки! А работать кто будет? Отправляйся хоть на край света, только подальше от моего дома…»
И теперь Джованни-Баттиста шагал сам не зная куда.
А шагая, размышлял: «Неужто и петь нельзя, если петь охота? Бедная моя старушка (это он так гитару называл), что нам с тобой делать? Куда деваться? И поесть ведь тоже неплохо…»
А надо сказать, что мальчишка был один-одинёшенек: никого у него на свете не было: ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестёр, ни бабушек, ни дедушек… Даже ни одной дальней тётки у него не было!
Вот и брёл наш Джованни-Баттиста по пыльной дороге, которая начиналась у ворот прекрасного города Флоренции, а где кончалась — было ему неизвестно.
Шёл он и шёл, пока не увидел на обочине дороги камень.
А увидев камень, он присел на него, положил гитару на колени, легонько провёл пальцами по струнам и заиграл. Заиграл и запел.
Только не думай, что песенка его была грустна и печальна. Ничего подобного! У мальчишки был весёлый нрав, и хоть в животе у него бурчало от голода, он принялся распевать весёлые песни.
И вдруг вдали показалась карета.
«Ух ты, — тотчас смекнул хитрец. — А не катит ли ко мне густая похлёбка с чесноком, а может, и макароны в придачу? Ну-ка, старушка, давай постараемся для того богатого синьора, который в карете…»
Тут он запел и заиграл ещё веселее, ещё звонче.
А карета и вправду, проехав мимо, взяла да и остановилась. С козел спрыгнул слуга и зашагал к мальчугану, сидящему на камне.
Джованни сразу заметил: и что карета остановилась, и что прямо к нему идёт слуга. Но вида не показал. Играл себе да играл, пел себе да пел. Да всё громче и громче, всё веселее и веселее… Про себя же думал: «Так оно и есть! Идёт ко мне похлёбка. Похлёбка с чесноком! А может, монеты, которую бросит господин за мои песни, хватит и на макароны?»
— Эй, ты!.. — крикнул слуга. — Оглох, что ли? Зовёшь его, кричишь ему… — Он изо всех сил потряс мальчишку за плечо.
Тогда только Джованни-Баттиста перестал играть. Поднял на слугу глаза и спросил удивлённым голосом:
— Не меня ли вы кличете, добрый синьор?
— Поднимайся-ка поживее. Тебя требует сам герцог Гиз.
Мальчишка был смел и боек на язык, за словом в карман не лез.
— Герцог Гиз? — переспросил он. — Это что за птица?
— Поговори мне! — И слуга так толкнул Джованни, что мальчишка чуть не слетел с камня. — Зовут, так иди…
— А вы не пихайтесь, синьор. Я и сам найду дорогу… С этими словами он поднялся с камня и, хоть не очень торопясь, однако побрёл к карете.
Вот уж что правда, то правда: никогда не знает человек, что ждёт его впереди! И наш голодный, но весёлый Джованни-Баттиста Люлли знать не знал и ведать не ведал, что решается судьба всей его будущей жизни. Знай об этом, он не шёл бы таким увальнем, еле переставляя ноги. Он помчался бы бегом.
В те времена герцог Гиз был одним из самых богатых и знатных людей Франции. Он возвращался из Италии в свой парижский замок.
Люлли, подойдя к карете, учтиво поклонился.
Герцог поднёс к глазам лорнет. Окинул взглядом мальчугана с головы до ног и пробормотал вполголоса, будто про себя:
— Живописен… Весьма живописен! А ну-ка, малыш, спой ещё! Не ленись…
Люлли не заставил себя просить дважды. Песен он знал множество. Можно прямо сказать, что голова и сердце у него были битком набиты песнями. И он запел их одну за другой. Он мог петь до позднего вечера, а то и всю ночь напролёт. Вот до чего Джованни любил свои песни и свою гитару!
Герцог, который понимал толк в музыке, уже не себе под нос, а довольно громко произнёс:
— Гм… Его песни могут понравиться парижанам. А мои музыканты многому могли бы обучить этого сорванца…
— Кланяйся, кланяйся, дуралей, — между тем на ухо Люлли шептал слуга. — Кланяйся ниже.
Но Люлли было не до поклонов. Он глаз не сводил с лица герцога, а душа его была полна смутных надежд.
— Уж не думаешь ли ты, маленький плут, — посмеиваясь проворчал герцог, — что я намереваюсь взять тебя в Париж?
Люлли ничего не ответил, только молча потупился.
А герцог продолжал, откинувшись на яркие атласные подушки:
— Тем не менее это так. Только устраивайся где хочешь. Думается, что на запятках кареты ты доберёшься превосходно, а?
Так, одним прекрасным днём из Флоренции в Париж отправился итальянский мальчуган Джованни-Баттиста Люлли.
Что и говорить, не так-то легко ехать на запятках кареты. Да ещё много-много дней подряд. Но он был на редкость стойким и выносливым, этот мальчуган. Он никогда не жаловался. Наоборот: всякий раз, когда герцог останавливался в какой-нибудь таверне передохнуть и закусить, Люлли пел ему песни, подыгрывая себе на гитаре. И всякий раз вокруг собиралась толпа.
Наконец они приехали.
«Ого, вот это хижина! — подумал Люлли, с удивлением разглядывая великолепный замок, освещенный огнями. — Одних окошек больше, чем звёзд на небе, о другом я уже и не говорю…»
Но в ту самую минуту, когда карета остановилась у крыльца, управляющий доложил герцогу, что его любимый пёс тяжко захворал. Ах, как расстроился герцог. Он так расстроился, что тут же напрочь забыл и о Люлли и о его песнях.
До поздней ночи мальчик простоял у крыльца, надеясь, что о нём кто-нибудь вспомнит.
Куда там! У каждого свои дела, свои заботы, до него ли тут?..
Лишь на рассвете его заметил главный повар.
— Эге-ге-ге, — пробормотал он, разглядывая мальчика, спящего на траве возле крыльца. — А мне как раз нужен ещё один поварёнок. Не подойдёт ли этот?
И, растолкав Люлли, он приказал ему идти на кухню.
Вот и получилось — вместо музыкантов учителями Люлли стали повара. А вместо игры на гитаре он день-деньской стал ощипывать перепёлок и фазанов, и вместо звуков музыки он день-деньской слушал, как в медных кастрюлях кипят соусы и как на вертелах, шипя, жарятся туши диких кабанов и оленей.
Но всё равно песни поварёнка Люлли звучали с утра до вечера под низкими сводами кухни. Петь ему не возбранялось.
— Пусть себе горланит, — говорил главный повар, — лишь бы руки исправно делали своё дело!
Так прошёл год, а может, и два. И никогда Франция не гордилась бы своим композитором Жаном-Баттистом Люлли, если бы не один случай…
А случилось вот что. Однажды к герцогу Гизу пожаловал сам король Франции по имени Людовик. Хотя в то время королю было не более восьми лет от роду, но королей всегда встречают по-королевски.
