Набрав сколько надо на похлебку, он хотел уже возвращаться на берег, когда взор его случайно упал на сложенные возле мачты рыболовные сети. Одинокая рыбка билась в ней, то замирая, то с новой силой возобновляя свои бесплодные попытки освободиться.
«Пригодится для ухи», – подумал Волька и извлек присмиревшую на миг рыбку из ячейки сетей. Но в его руках она вновь забилась с такой силой, что Вольке вдруг стало очень жалко, и он, оглянувшись, как бы не заметили рыбаки, бросил ее за борт лодки.
Рыбка еле слышно шлепнулась о темную воду бухты и тотчас же превратилась в сияющего от радости Хоттабыча.
– Да будет благословен день твоего рождения, о добросердечный сын Алеши! – растроганно провозгласил старик, стоя по пояс в воде. – Ты снова спас мне жизнь. Еще несколько мгновений – и я задохнулся бы в сетях, в которые я столь беспечно попал в поисках моего несчастного брата.
– Хоттабыч, дорогой, ну какой ты молодец, что оказался живой! – сказал счастливый Волька. – Мы тут так волновались за тебя.
– А меня терзала мысль, что ты, о многократный мой спаситель, и наши юные друзья остались без меня голодные и одинокие в чужой стране.
– Мы совсем не голодные, нас тут рыбаки здорово накормили.
– Да будут благословенны эти добрые люди! – с жаром произнес Хоттабыч. – Они, наверное, бедные люди?
– Очень бедные.
– Они не будут, уверяю тебя, больные страдать в тисках нищеты. Люди, которые так бескорыстно помогли моим друзьям в столь тяжелую минуту, не должны ни в чем терпеть недостатка. Пойдем же скорее, и я их достойно отблагодарю.
– Я думаю, что так делать не годится, – сказал, немножко подумав, Волька. – Поставь себя на их место: вдруг ночью из воды вылезает какой-то мокрый старик. Нет, так не годится, это получится очень подозрительно.
– Ты прав, как всегда, о мудрейший из мальчиков, – согласился Хоттабыч. – Возвращайся же на берег, а я не замедлю прийти к вам.
Волька добрался до берега и, отозвав своих друзей в сторонку, поделился с ними радостной вестью.
Спустя короткое время вздремнувших было рыбаков разбудил приближавшийся конский топот. Вскоре у слабо потрескивавшего костра остановился необычный всадник.
Это был старик в дешевом полотняном костюме и жесткой шляпе канотье. Его величественная борода развевалась по ветру, открывая для всеобщего обозрения вышитую украинскую сорочку. Ноги его в вычурных, расшитых золотом и серебром туфлях с причудливо загнутыми кверху носками упирались в золотые стремена, усыпанные алмазами и изумрудами.
Седло, на котором он восседал, было столь великолепно, что само по себе составляло целое состояние. Под седлом играла лошадь неописуемой красоты.
В обеих руках старик держал по большому кожаному чемодану.
– Могу ли я увидеть благородных рыбаков, столь великодушно приютивших и накормивших трех голодных отроков? – торжественно обратился он к Джованни, возившемуся у костра.
Не дожидаясь ответа, он слез с лошади и с облегчением поставил на песок чемоданы.
– А в чем дело? – ответил осторожный Джованни вопросом на вопрос. – Вы их разве знаете, этих ребят?
– Мне ли не знать моих юных друзей! – воскликнул Хоттабыч, обнимая по очереди подбежавших к нему Вольку, Женю и Сережу.
Потом, обратившись с поклоном к растерянно глядевшим на него рыбакам, он произнес:
– Поверьте мне, о достойнейшие из рыбаков, я не знаю, как отблагодарить вас за ваше драгоценное гостеприимство и добросердечие.
– А за что нас благодарить? – искренне удивился седой рыбак. – За похлебку, что ли? Она нам недорого стала, поверьте мне, синьор.
– Я слышу слова поистине бескорыстного мужа, и тем глубже чувство моей благодарности. Позвольте же мне отплатить вам хотя бы этими скромными дарами, – сказал Хоттабыч, протянув оторопевшему Джованни оба чемодана.
– Тут, очевидно, какая-то ошибка, уважаемый синьор, – пролепетал тот, обменявшись недоуменными взглядами с обоими своими товарищами. – За эти два чемодана можно купить по крайней мере тысячу таких похлебок, какой мы накормили ребятишек. Вы не думайте, что это была какая-то особенная, дорогая похлебка. Мы люди бедные.
– Это ты ошибаешься, о бескорыстный рыбак. В этих чемоданах заключены богатства, в тысячи тысяч раз превышающие стоимость вашей похлебки, и все же они, на мой взгляд, не будут достаточной оплатой за нее, ибо нет на всем свете более дорогого, чем бескорыстное гостеприимство и милосердие к нуждающимся.
Он раскрыл чемоданы, и все увидели, что чемоданы доверху наполнены блестящими золотыми монетами, каждая достоинством в двадцать лир.
– Только, прошу вас, не возражайте мне, – сказал Хоттабыч, видя, что рыбаки пытаются протестовать. – Уверяю вас, тут нет никакого недоразумения. Да будет безмятежна ваша жизнь и да будут ваши сердца и впредь столь же бескорыстно открыты к страданиям нуждающихся людей! Прощайте!
– Прощайте, синьор! Прощайте, ребятишки! – сказали рыбаки, глядя вслед нашим путешественникам, поминутно оглядывавшимся и приветственно махавшим им руками.
Когда старик со своими спутниками скрылся вдали, Джованни сказал, разводя руками:
– Убейте меня, друзья, но я ничего не понимаю.
– М-да, – согласились остальные два рыбака.
– Ежели это даже не золото, а обыкновенные медяшки, и то тут наберется, худо-бедно, до пятисот лир меди. Это уже не говоря о чемоданах, которые тоже стоят далеко не одну лиру, – говорил Джованни, перебирая руками монеты.
– Во всяком случае, будет чем расплатиться за старые и новые налоги и починить сети. Синьор Муссолини может сегодня спокойно спать на своих перинах.
– Скорее всего, это все-таки не золото, а медяшки, – продолжал свою мысль Джованни. – Впрочем, завтра проверим.
В шесть часов утра в Генуе встают только рабочие. В это очаровательное летнее утро в Генуе в такой ранний час проснулись два человека, которых не беспокоила мысль о хлебе насущном.
Первым из них был Хоттабыч. Он бодро вскочил с постели и разбудил своих друзей, спавших в соседнем номере той же гостиницы.
– Друзья мои, – сказал он сладко позевывавшим ребятам, – простите меня, что я нарушил ваш крепкий отроческий сон, но я сейчас отправляюсь вторично в море на розыски моего несчастного брата. Не беспокойтесь за меня. Я буду осторожен и, уверяю вас, ни в какие сети больше не попадусь. Через два-три часа я вернусь. За этот срок я надеюсь обследовать все это море, которое, по вашим словам, называется Средиземным. Спите, друзья мои, я разбужу вас вернувшись.
– Нет, – сказал Волька, – мы не согласны спать в такой серьезный момент. Мы будем тебя ждать на берегу моря. Правильно я говорю, ребята?
– Правильно, – подтвердили Сережа и Женя, причем Женя, потягиваясь, добавил:
– В крайнем случае, мы вздремнем на берегу моря. На песочке.
На том наши путешественники и порешили. Быстро одевшись, они отправились в знакомую бухточку, которую незадолго до этого покинули гостеприимные рыбаки.
Вторым из людей, которого меньше всего волновала забота о хлебе насущном и который, несмотря на это, проснулся в шесть часов утра, был его высокопревосходительство синьор Джузеппе Аттолино – губернатор Генуи.
Дело в том, что ему не давали спать служебные заботы. Из Рима каждый день поступали целые вороха бумаг из министерства внутренних дел, из министерства финансов и всяких других учреждений, которые синьор губернатор привык уважать и которых он, – к чему греха таить! – привык бояться.
И все эти бумаги твердили одно: деньги, деньги, деньги. Подавайте, синьор губернатор, побольше денег. Итальянская империя нуждается в деньгах на армию, на пушки, на корабли, на самолеты. Выколачивайте побольше налогов, синьор губернатор, или вас придется считать плохим губернатором.
А из кого выколачивать налоги? Все население Генуи и губернии делится на две неравные части. Первая – меньшая часть генуэзцев – имеет чем платить, но всячески старается не платить, вторая – большая часть населения – не имеет чем платить налоги, даже если бы хотела это делать.
Вот поэтому синьору губернатору, любившему свою должность нежной и крепкой любовью, не спалось в это очаровательное раннее утро. Он проворочался на своей постели до девяти часов, и только в девять часов утра, утомившись, он забылся в тяжелом сне.
Как раз в это время в один из самых больших ювелирных магазинов Генуи вошел необычный для такого рода магазинов посетитель, бедно одетый курчавый парень.
Робко сняв шляпу еще у самого входа, курчавый парень приблизился к роскошному прилавку, за которым стоял изнывавший от безделья расфранченный продавец.
– Вон из магазина! – сказал продавец, брезгливо осмотрев парня с головы до ног. – Ты обознался, милейший, здесь не харчевня, а ювелирный магазин.
– Прошу прощенья, синьор, – ответил, нисколько не обижаясь, курчавый парень, – я хотел бы только узнать, золото это или медяки? сказав это, он вынул из кармана штанов и положил на прилавок пять золотых монет.
