— Вы полагаете, — задумчиво протянула Гогина мать, — что…
— Вот именно. Конечно, никаких джиннов в природе не существовало и не существует. (Хоттабыч снова, на сей раз не на шутку, обиделся.) А существует очень своеобразная психическая травма у вашего сына. Я должен вам сказать со всей ответственностью, что он будет и впредь лаять…
— Боже мой! — всплеснула руками бедная женщина.
— …лаять каждый раз, когда вздумает сплетничать или ябедничать, вообще когда он будет пытаться говорить гадости. И тогда все будут называть его не Гога Пилюкин, а Гавгав Пилюкин. А когда он подрастёт, его будут, за глаза конечно, величать не Георгий Васильевич, а Гавгав Васильевич. Как видите, ваш сын может оказаться в весьма незавидном положении. Зато, если он твёрдо возьмёт себе за правило не ябедничать, не сплетничать, не портить хорошим людям жизнь, я вам головой своей отвечаю, что лай у него прекратится навсегда.
— «Гавгав Васильевич»! — ужаснулась бедная Наталья Кузьминична. — Даже подумать страшно! Я бы этого просто не пережила!.. А лекарства!.. Может быть, вы всё же пропишете ему какое-нибудь лекарство?
— Лекарства не помогут. Ну как, молодой человек, попробуем по-моему?
— И я совсем не буду лаять?
— Всё зависит сейчас только от вас, молодой человек!
— Значит, рецепта не будет? — переспросила Наталья Кузьминична, видя, что Александр Алексеевич собирается уходить.
— Это и есть мой рецепт. Единственно правильный. Впрочем, можно проверить. А ну-ка, скажи несколько справедливых слов о своём товарище Вольке, обращаю твоё внимание — спра-вед-ливых!
— Вообще, конечно, Волька Костыльков хороший парень, — неуверенно промолвил Гога, словно он впервые научился говорить. — Правильно, доктор, миленький! В первый раз после экзамена по географии я не лаю о Вольке. Ур-р-ра-а-а!
— А что такого особенного произошло на этом экзамене? — осведомился как бы между прочим старый доктор.
— Да ничего такого, о чём бы стоило особенно распространяться. Мало что бывает, когда мальчик вдруг заболевает на почве переутомления, — ответил Гога уже куда уверенней.
— Ну, я пошёл, — сказал старый доктор, — мне ещё нужно навестить добрый десяток настоящих больных. Значит, понял, Гога, в чём дело?
— Понял! Ой, понял! Честное пионерское!.. Спасибо!..
— То-то же! Теперь действуй! Будьте здоровы…
— Куда это ты исчез? — набросился спустя несколько секунд Волька на старого джинна, когда тот с очень задумчивым лицом забирался на своё обычное место под Волькиной кроватью.
— Слушай меня, о Волька, — произнёс старик с необычной даже для него торжественностью. — Только что я присутствовал при том поистине небывалом случае, когда заклятие, наложенное джинном, было снято человеком. Правда, это был очень умный и очень справедливый человек. Он настолько справедлив, что я и не помыслил наказать его за то, что он не верит в моё существование… Куда это ты?
— Надо навестить Гогу. Действительно, это безобразие с моей стороны.
— Иди, — сказал старый джинн, — иди и навести своего товарища по ученью. Хотя он уже и не болен.
— Совсем не болен? Он уже совсем выздоровел?
— Сейчас это целиком зависит от него самого, — сказал Хоттабыч и, переступив через своё самолюбие, поведал Вольке единственную в своём роде историю излечения обыкновенным врачом заколдованного мальчика.
XXVII. СТАРИК ХОТТАБЫЧ И ГОСПОДИН ВАНДЕНДАЛЛЕС
— Благословенный Волька, — сказал после завтрака Хоттабыч, блаженно греясь на солнышке, — всё время я делаю тебе подарки, по моему разумению ценные, и каждый раз они тебе оказываются не по сердцу. Может быть, сделаем так: ты мне сам скажешь, что тебе и твоему молодому другу угодно было бы от меня получить в дар, и я почёл бы за великую честь и счастье немедленно доставить вам желаемое.
— Подари мне в таком случае большой морской бинокль, — ответил Волька не задумываясь.
— С радостью и любовью.
— И мне тоже бинокль. Если можно, конечно, — застенчиво промолвил Женя.
— Нет ничего легче.
И они всей компанией отправились в комиссионный магазин.
В магазине, расположенном на шумной и короткой уличке в центре города, было много покупателей.
Наши друзья с трудом протиснулись к прилавку, за которым торговали настолько случайными предметами, что их никак нельзя было распределить по специальным отделам, потому что тогда пришлось бы на каждую вещь заводить особый прилавок.
— Покажи мне, о любезный Волька, как они выглядят, эти угодные вашему сердцу бинокли! — весело промолвил Хоттабыч, но вдруг побледнел и затрясся мелкой дрожью.
Он горестно глянул на своих молодых друзей, заплакал, гробовым голосом сказал им: «Прощайте, дорогие моему сердцу!», направился к седому, хорошо одетому иностранцу с багровым лицом, растолкал локтями публику и бухнулся перед ним на колени.
— Приказывай мне, ибо я твой покорный и смиренный раб! — промолвил Хоттабыч, глотая слёзы и порываясь поцеловать полы его пиджака.
— Не лезайте на меня! — закричал иностранец на ломаном русском языке. — Не лезайте, а то я вам буду съездить по физиономии! Вы есть один жулик! Вы есть хотеть украсть мой бумажник! Какой скандал!
— Ты ошибаешься, о мой повелитель, — отвечал старик, всё ещё стоя на коленях. — Я жду твоих приказаний, чтобы исполнить их немедленно и беспрекословно.
— Стыдно, гражданин, попрошайничать в наше время! — укоризненно обратился к Хоттабычу продавец из-за прилавка.
— Итак, сколько много я вам имею заплатить за этот плохой кольтсоу? — нервно продолжал иностранец разговор, прерванный Хоттабычем.
— Всего-навсего десять рублей семьдесят одну копейку, — отвечал продавец. — Вещица, конечно, совершенно случайная.
Продавцы магазинов случайных вещей и комиссионных магазинов уже хорошо знали господина Вандендаллеса, недавно приехавшего из-за границы в сопровождении своей супруги. В свободное время он совершал регулярные рейсы по комиссионным магазинам и магазинам случайных вещей в надежде приобрести за бесценок какую-нибудь стоящую вещицу.
Совсем недавно ему удалось приобрести по весьма сходной цене полдюжины чашек фарфорового завода имени Ломоносова, и вот сейчас, как раз тогда, когда перед ним опустился на колени безутешный Хоттабыч, он приценивался к потемневшему от времени колечку, которое продавец полагал серебряным, а господин Вандендаллес — платиновым.
Получив свою покупку, он спрятал её в жилетный карман и вышел на улицу. За ним вслед поспешил и Хоттабыч, утирая кулаком слёзы, обильно струившиеся по его смуглому морщинистому лицу. Пробегая мимо своих друзей, он еле успел бросить им на ходу:
— Увы, в руках этого седовласого чужеземца я только что увидел волшебное кольцо Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими. А я раб этого кольца и должен следовать за тем, кто им владеет. Прощайте же, друзья мои, я всегда буду вспоминать о вас с благодарностью и любовью…
Только теперь, безвозвратно расставшись с Хоттабычем, ребята поняли, как они к нему привыкли. Печальные и молчаливые, покинули они магазин, даже не взглянув на бинокли, и отправились на реку, где в последнее время почти ежедневно собирались для задушевной беседы. Они долго лежали на берегу у того самого места, где ещё так недавно Волька нашёл замшелый глиняный сосуд с Хоттабычем, припоминали смешные, но милые повадки старика и всё больше убеждались, что у него, в конечном счёте, был очень приятный и добродушный характер.
— Скажем прямо: не ценили мы Хоттабыча, — самокритически промолвил Женя и сокрушённо вздохнул.
Волька повернулся с боку на бок, хотел что-то ответить Жене, но не ответил, а быстро вскочил на ноги и бросился в глубь сада.
— Ура!.. Хоттабыч вернулся!.. Урррааа!..
Действительно, к ребятам быстрой, чуть суетливой стариковской походкой приближался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. На плече у него на длинных ремешках болтались два чёрных кожаных футляра с большими морскими биноклями.
XXVIII. РАССКАЗ ГАСАНА АБДУРРАХМАНА ИБН ХОТТАБА О ТОМ, ЧТО С НИМ ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ МАГАЗИНА
— Знайте же, о юные мои друзья, что повесть моя удивительна и похождения мои диковинны, и я хочу, чтобы вы посидели подле меня, пока я расскажу вам мою историю и поведаю, почему я здесь.
Случилось так, что когда багроволицый чужеземец вышел из лавки, он отпустил свою машину, а сам пошёл пешком, чтобы хоть несколько растрясти жир, столь щедро облёкший его мясистое и упитанное тело, и он пошёл так быстро, что я еле мог угнаться за ним. И я догнал его уже на другой улице и упал перед ним и вскричал: «Повели мне следовать за тобой, о господин мой!»
Но он не слушал меня и продолжал свой путь. Восемнадцать раз догонял я его, и восемнадцать раз падал я перед ним ниц, и восемнадцать раз он оставлял меня коленопреклонённым, восклицая в ярости: «Пошёл вон! Вы есть старый разбойник!»
