— У меня угнетенное состояние духа, — сказал он Тане и Петьке, — вызванное непредвиденным происшествием, которое может повлечь за собой другое происшествие, еще более непредвиденное и нежелательное во всех отношениях.
Он хотел сказать, что ему не надо было спасать котенка, потому что теперь все узнали, что он умеет летать.
— К сожалению, на этот раз я действительно должен поступить сообразно обстоятельствам, — продолжал он, — потому что Смотрителя Маяка можно ожидать в Немухине каждую минуту. Вот почему я решил открыть вам тайну полета. Кто знает, может быть, вам придется помочь мне, а для этого необходимо научиться летать.
Разговор происходил поздно вечером, и весь город опал, по возможности, вежливо, то есть не храпя и не вскакивая без причины во сне.
— Однажды ты упомянул, Петя, о девочке, которой хотелось взлететь?
— Ну, как же. «Так бы вот села на корточки и подхватила себя под коленки».
Петя давно выучил эту страницу наизусть.
— Была ли в ту ночь полная луна?
— Нет, — честно сознался Петька. — «Почти полная на светлом, почти беззвездном небе».
— Зажмурилась ли она, когда села на корточки, подхватив себя под коленки?
— Тоже нет.
— А надо было крепко зажмуриться, — сказал Леня. — Кроме того, она, без сомнения, не знала, что надо сказать, крепко зажмурившись и подхватив себя под коленки.
Вечер был ясный, на дворе светло, и когда худенький, беленький Леня, в накинутом на плечи пальтишке, переделанном из пиджака Трубочного Мастера, сел на корточки и закрыл глаза, Таню даже немного затошнило от волнения, а Петьку — от любопытства.
— «Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая, ты слышишь меня? прошептал Леня. — Пошли мне попутный, не встречный, не поперечный. Пошли мне не косой и не боковой. В тучах не заблудиться, в облаках не растеряться, под солнышком не растаять, до утра долететь». А потом, — уже своим, обыкновенным голосом сказал Леня, — надо встать, открыть глаза, и все пойдет как по маслу, то есть я хочу сказать, именно так, как происходит в природе. Лететь, кстати сказать, можно не только при полной луне, но и в полдень, когда солнце в зените. Махать руками, как крыльями, не надо. Бояться или думать, что это чудо, не следует и даже опасно. Но если захочется опуститься, вот тогда как раз и надо подумать, что это — чудо. Но подумать вежливо, в осмотрительных выражениях. Например: «А не странно ли, в самом деле, что я летаю, как птица, вместо того чтобы ходить по земле?» Вы понимаете, ребята, вообще-то говоря, ведь это действительно настоящее чудо. Но чудеса самолюбивы, обидчивы. Как только им перестают верить, они перестают действовать. Ведь это тоже совершенно естественно, правда?
Если бы ребята не были так увлечены разговором, они бы заметили, что какой-то странный ветерок бродил по Немухину в ту бесшумную лунную ночь. Вот он заглянул в один двор, пошарил в сарае, пробрался в курятник и смертельно напугал кур, подув на них сзади, как это делают хозяйки, размышляя, стоит ли их покупать.
Вот заглянул в другой, обежал флигелек, осторожно залетел в слуховое окошко. Можно было подумать, что этот ветерок искал кого-то в Немухине, или даже, что он, не зная адреса, догадывался, где живет тот, кого он искал.
— Конечно, жители Летандии летают в любое время дня и ночи без обращения к Господину Главному Ветру, — продолжал Леня. — Но иностранцы — ведь в Летандии вы, как это ни странно, сразу же станете иностранцами — могут летать, только зная тайну полета.
Ребята разговаривали тихо, и ветерок, бродивший по Немухину, может быть, не услышал бы их, если бы Петька не спросил громким голосом:
— Значит, если о чудесах подумать невежливо, они тебя так брякнут о землю, что, пожалуй, и костей не соберешь?
Не знаю, случалось ли вам замечать, как сильный шторм в густом лесу подчас валит деревья не всплошную, а точно по выбору, переламывая, как спички, столетние сосны? Нечто подобное произошло в эту минуту. Легкий ветерок вдруг превратился в вихрь. Все закружилось во дворе Трубочного Мастера, двери распахнулись, забор с треском упал, сарай мигом превратился в груду переломанных досок. Дом уцелел, слегка перекосившись, но крышу унесло в Мухин, откуда ее наутро пришлось перегонять через речку с помощью самоходной баржи.
Но самое грустное, самое неожиданное и, по-видимому, непоправимое заключалось в том, что Леня Караскин пропал. Осталась только эолова арфа на чердачном окне, и она еще звенела так пронзительно-грустно, как будто без конца повторяла «Прости».
Где же Леня? Таня поднялась на чердак, Трубочный Мастер бегал по двору, котенок жалобно мяукал. И только Петька, опустив голову, стоял на крыльце, думая о том, что теперь-то он наконец сумеет доказать, что у него действительно львиное сердце. Он своими глазами видел мелькнувшего в улетающем вихре коротконогого Смотрителя Маяка, похожего на пифагоровы штаны. В центре квадрата, построенного на гипотенузе, сидел, сжавшись и втянув голову в плечи, бледный, худенький, перепуганный Леня.
Лене случалось видеть цветные сны, и теперь он иногда думал, что самый милый из его цветных снов — это Немухин с его Нескорой улицей, с его светлой речкой, в которой стайками ходили пескари, с его пожарной каланчой, которая была так хороша, пока не сгорела. И зачем только он пожалел котенка? Но жалеть о том, что он пожалел котенка, Леня не мог.
«Судьба», — грустно думал он, просыпаясь, и Немухин исчезал, как сон, потому что и цветной сон в конце концов исчезает. Надо было вставать и действовать «сообразно своим обязанностям», как приказывал ему Смотритель. В этот день обязанности заключались в том, что он должен был идти за керосином в город. На набережной, перед воротами крепости, керосинщик уже трубил, извещая Летандию о своем появлении.
От Наблюдательной вышки, где спал в эту ночь Леня, он должен был спуститься вниз по длиннейшей винтовой лестнице Маяка, а потом, гремя бидонами, почти две мили бежать по уложенному булыжниками молу. Куда проще было бы в пять минут слетать к керосинщику и обратно! Но подобно тому, как жители приморских городов не любят купаться, в Летандии принято было летать только по важным делам или — в редких случаях — в гости.
Хвост был уже длинный, когда, запыхавшись, Леня добрался до керосинщика и уселся на каменные плиты, — и надо сказать, что это был не совсем обыкновенный хвост. Почти никому не нужен был керосин, и многие пришли только потому, что на этом месте и в этот час каждое утро покупали керосин их отцы и деды. В Летандии были сильны традиции, а традиции, как известно, в некоторых странах переходят из поколения в поколение.
Керосину, слава богу, хватило и для Лени, и он поплелся дальше, не думая о том, как хороша была Летандия в этот нежаркий октябрьский день. Красно-рыжие черепичные крыши были похожи на остроугольные ступени, не спеша поднимавшиеся в гору, — они и были ступенями для Господина Главного Ветра. Его сквозной, открытый со всех сторон, дворец стоял на высокой желто-зелено-красной горе, и крепость, по стенам которой можно было бродить целый день, казалась оттуда цветной мозаичной трапецией, вставленной между синевой моря и неба. Но эта трапеция, если спуститься вниз, превращалась в старинный городок с узкими улицами, переходящими в лестницы, и с лестницами, ведущими в пятисотлетние храмы. В центре города была площадь, уложенная гладкими плитами. Над самым старинным из храмов висел прозрачный колокол, светившийся по ночам таинственным, зеленым светом.
Короче говоря, на каждом шагу было что-нибудь необыкновенное, а ведь если необыкновенное видеть каждый день, оно начинает казаться таким обыкновенным, что ничего обыкновеннее просто невозможно себе представить. Вот почему Леня не заметил даже, что из каждого дома слышались звуки камертона — это настраивались эоловы арфы, а у кого не было настоящих эоловых арф, те натягивали потуже бельевые веревки, переброшенные через улицу от одного дома к другому.
Все это означало, что на острове ждут возвращения Господина Главного Ветра, потому что, возвращаясь, он с незапамятных времен играл на всех эоловых арфах одновременно.
Но Лене было не до музыки. Он тащился по городу, ничего не видя и не слыша. Покупок было еще немало. Ему хотелось сэкономить на табаке для Смотрителя, чтобы купить хоть немного хлебных крошек — он тайком кормил хлебными крошками чаек. Но табак подорожал, и чайки остались без крошек.
С грустью думал он о том, что все давным-давно забыли его в Немухине: забыл котенок, которого он как-никак спас, забыл Старый Трубочный Мастер, забыла Нескорая улица, по которой он каждое утро бежал в свою школу, забыла школа, а в школе забыли Таня и Петя.
Но он ошибался: никто в Немухине его не забыл.
