— А чем же ещё? — угрюмо захрюкал Кабан.
— Вот я клыки-то тебе пообломаю! Да я из твоей носорожьей щетины мыльных помазков понаделаю! — вновь разбушевался Медведь, в прошлом затворник передвижного зверинца. Знал, о чём говорит. В своё время он из товарного вагона на ходу сбежал. На тихом ходу.
— У носорогов щетины нет! — Оказалось, и Кабан не так-то прост.
— Знаю. Но у тебя же есть? — опять загудел Медведь. — Из твоей щетины и сделаю. Подрывной тип! Если ты так рыть любишь, зарывай всё обратно!
Куда тут денешься? Долго зарывал Кабан яму. Старался.
— А может, и зря, — вдруг раздумчиво сказал Хома.
Что — зря? — спросил Медведь, придирчивым взглядом оценивая Кабаньи труды.
— Зря он запасный выход зарыл, — сдержанно ответил Хома.
— Запасный?.. — озадачился Медведь. — А ну, рой обратно! — приказал он Кабану.
Взглянул тот на Хому злобными красными глазками. И снова принялся копать.
Сделал наконец. То, что ещё сначала проделал.
— Так. Поглядим.
Хома спрыгнул в яму, прошёл берлогу насквозь, вышел с другой стороны и вернулся обратно.
— Сквозняк сильный. С ног валит, — сообщил Хома. — Была отдельная берлога, стала проходная, — сокрушался он.
— Зарывай — проходную! — озабоченно скомандовал Медведь Кабану. — Пришёл тут свои порядки устанавливать. Развёл сквозняки, понимаешь.
Не скоро завалил Кабан яму землёй. Сам уже еле дышит.
Медведь опять придирчиво оглядел его работу.
— Вот здесь подправь, — въедливо указывал он. — Там подкопай. Тут подсыпь. Ну, как теперь? — обратился он к Хоме, когда Кабан, усердно пыхтя, выполнил все замечания.
— Грубо. Некрасиво, — покачал головой Хома. — Здесь раньше травка росла, цветочки.
— Сам вижу, насвинячил Кабан, — мощно вздохнул Медведь. — Заставить его траву посадить?
Кабан беспомощно прислонился к дереву.
— Не надо, — устало ответил Хома. — Я подумал, прикинул… Пусть роет обратно.
Кабан так и лёг — копытца разъехались.
— Слыхал? Кому сказано! — рявкнул на него Медведь, проникнувшись доверием к строгому, взыскательному Хоме.
Кабан уже в который раз, через силу, начал медленно разгребать землю.
— А зачем? — тихонько спросил Хому Медведь.
— Запасный лаз никогда не помешает. Мало ли что!
— А сквозняк?
— Вторую дверь поставишь, — громко посоветовал Хома. — Дубовую! Там, в овраге, большой дубовый пень без дела пропадает. Пусть обтешет его клыками.
Кабан вздрогнул, продолжая копать.
— Слыхал? — повторил ему Медведь. — Клыки береги. Смотри не затупи, они нам ещё пригодятся.
— Ладная дверь выйдет, — предвкушал Хома. — А кстати, я в ручье ещё и упавший вековой дуб видел. Морёный дуб. Твёрже камня!
,— Понял, — кивнул Медведь. — Пусть лучше тот обтешет? Как ты думаешь?
Кабан оглянулся. Хома увидел в его крохотных глазках такую бескрайнюю тоску, что нечаянно сжалился:
— И от овражного пня дверь сойдёт! А то всю жизнь на сквозняке жить будешь. С морёным дубом он не управится. Верно? — И сочувственно поглядел на бедолагу землекопа.
— Не управлюсь! — взмолился пришлый Кабан, с благодарностью уставившись на Хому. — Не знаю, обтешу ли я морёный дуб, но, что клыки совсем обтешу, точно знаю.
— А живые деревья теперь трогать не будешь, — потребовал Хома.
— Никогда больше не буду корни подрывать! Дубовые, — Кабана аж передёрнуло.
— Всякие корни, — убедительно подсказал Хома.
— Всякие, — отупело согласился тот.
Так Хома и сладил с упрямым Кабаном. А что делать, если на него ничто не действует?
Больше он никогда деревья не трогал. Опасался, что Хома вдруг о морёном дубе вспомнит.
Дуб тот и посейчас в ручье лежит. Ждёт. С каждым днём крепнет. Ещё твёрже становится.
С ним, если что, рабо-о-ты… Как любил говорить сам Кабан: «На мой век хватит!»
Как Хому любопытство не подвело
Правильно говорят: век живи, век учись. У зверей тоже своя школа. Она вокруг них. Чего не видели — увидят. Чего не знают — узнают.
Если бы они по сто лет жили, они бы умнее людей были. Вон древний Ворон, самый старый в роще, мудрее любого человека. А почему? Живёт долго. Много видел. И говорит редко — много знает!
Знания необычайно полезны. В этом Хома всякий раз убеждался.
Обнаружил он как-то на Дальнем поле необыкновенное растение. Высокое-высокое. С толстым коричневато-зелёным стволом. А вверху — бархатистая жёлтая шляпа с золотистыми лепестками.
Удивительное растение. На гигантскую жёлтую ромашку похоже. И на маленькое солнце!
Наверняка случайно среди гороха выросло. Других таких здесь больше не было.
— Чур, первый нашёл! — привычно воскликнул Хома, оглядываябь на отставшего Суслика. Они вместе на поле ходили.
— Что? — сразу заволновался тот, подбегая поближе. — Что нашёл?
И тоже уставился на высокое загадочное растение.
— Чепуха, — разочарованно сказал он. — Я боялся, ты репу нашёл.
— Боялся? — вежливо улыбнулся Хома.
— Ну, оговорился, — забубнил Суслик. — Я только хотел сказать, что подумал о репе.
— Долго думал, — буркнул Хома.
Лучший друг Суслик недавно на крупную репу наткнулся в гороховых зарослях. Также, видать, случайно, тут выросла. Тащить её из земли он, конечно, не стал. Ума хватило. Тогда пришлось бы Хому на помощь звать, а потом делиться добычей.
Однако нет, он попросту подкопал репу со всех сторон и тайком прибегал сюда лакомиться.
Да, хорошая репа была. Почти втрое больше его самого. Только поэтому Суслик её в одиночку осилить не смог. Пришлось всё-таки Хому на помощь звать. Но и то понять надо, что Суслик позвал не тащить репу, а есть. А Хома всё ещё обижается, что сразу не пригласил.
— Тоже мне вспомнил! — хмыкнул Суслик. — Лучше б я её не находил. До сих пор живот болит.
— Объедаться не надо было одному. Долго звать меня собирался, — обиженно повторил Хома.
Суслик ничего не ответил.
Что правда, то правда. Было? Было. Но больше не будет. Своё слабое здоровье дороже любой могучей репы.
— Как думаешь, что это? — снова задрал голову Хома, любуясь необычным растением.
— Цвет, — понимающе определил Суслик.
— Цветок? — невольно переспросил Хома.
— Цветок — когда маленький, а цвет — значит, большой.
— Чего ты мне, — подчеркнул Хома, — объясняешь? Конечно, цвет. Видишь, какой гигантский!
— Нет, огромный, — немедленно оспорил Суслик.
— Огромный — это в ширину большущий, — терпеливо разъяснил Хома. — А гигантский — это в высоту великий.
— А! — отмахнулся Суслик. — Все цветы, и низкие, и высокие, бесполезны. Один запах!
— Сглазить на него, что ли? — сам себе сказал Хома.
— Землю понюхать? — с ехидцей заметил Суслик.
— Думаешь, я с него навернусь? — озаботился Хома.
— Непременно упадёшь, — и Суслик опять насмешливо посоветовал: — Лучше на маленький цветок залезь.
Но Хома его уже не слушал. Он, пыхтя и отдуваясь, полез по стволу вверх.
— Любопытство до добра не доводит, — загодя предупредил Суслик. — Я тебя ловить не буду.
И ушёл рвать гороховые стручки.
А Хома лез и лез. Хорошо, что ствол был шероховатый, не скользил. Иначе ни за что бы не взобрался. А так — вот она, верхушка!
Понюхал он покрытую загадочными пупырышками шляпу цвета-цветка. Вроде бы и не пахнет цветами. Пахнет чем-то, несомненно, вкусным. Ага!
Потёр Хома ладошкой, пупырышки осыпались. А под ними в бесчисленных гнёздах, как орешки в еловой шишке, — крупные чёрные семечки. Вся шляпа ими набита. Плотно, теснотесно. И столько их — видимо-невидимо!
Когда Суслик вернулся, Хома уже был внизу.
— Надоел мне горох, — капризно сказал Суслик. И осёкся, внимательно взглянув на Хому.
Вид у него был неимоверно довольный. Счастливый вид! Раздутые щёки увесисто лежали на его плечах.
Суслик перевёл растерянный взгляд вверх. Рябая шляпа загадочного растения была пустым-пуста.
— Что у тебя там? — он уважительно потрогал пальцем тугую щёку друга.
Хома молча протянул ему на ладошке щепотку семечек. Суслик немедленно отправил их в рот.
— Ух ты! — воскликнул он. — До чего же вкусно!
Смеющиеся глаза Хомы красноречиво сказали ему о том, что Суслик и без того понял.
Потом лишь узнали они от грачей, что это удивительное растение называется — подсолнух. Есть, мол, такие благодатные места, где их как деревьев в лесу.
Вот бы туда попасть!
Как Хома и Суслик Барсука прогнали
Все знали, что Заяц-толстун жил в старой, заброшенной барсучьей норе.
Что с её прежним хозяином, стариканом Барсуком, случилось, никто не ведал. Ушёл куда-то, да так и не вернулся. Говорят, его Волк сцапал. Нора вдруг освободилась и долго простояла пустой — дня два. Заяц её тогда и занял.
