— Ну да, иначе бы крёстная не говорила.
— Хм, пусть оставят это себе!
— Но ты же туда за этим сходишь?
— Нет, не пойду.
— Надо сходить! А как далеко ты папу проводил?
— О, далеко. Прямо к трём ольхам.
— Ну, это не далеко. Тебе ещё надо много учиться, прежде чем сможешь летать с папой светить людям.
— А зачем людям надо светить? Мы-то себе сами светим!
— Что ж, раз у них ночь, когда у нас день. Сейчас они спят.
— А зачем же им папа светит, когда они спят?
— Ну, миленький, так надо, так Господь Бог хочет, и ты тоже с папой полетишь туда далеко и будешь хорошенько светить. Ну же, иди и учись летать!
Это Малышу понравилось, и он тут же полетел. Взобрался на крышу, съехал и полетел — полетел в другую сторону прямо к каштанам и тут же опять назад на крышу. Но летать дальше ему расхотелось. Он остался сидеть на крыше и тут вдруг заметил, что из трубы пошёл дым. И уселся на дымоход.
— Мамочка, что там у вас в очаг попало?
— Ничего, миленький! Я хочу приготовить заправку для супа.
— А что, мамуля, если я вам его задую!
— Нет, не надо. Ничего не делай!
Но Малыш всё же начал дуть и очаг почти погасил, если бы мама быстро не подбросила немного сухой хвои. Пламя вспыхнуло, за ним повалил дым, и Малыш закричал, и всё кричал и кричал, и лез с крыши вниз.
— Ой, мама, мамочка, ой-ой, мамочка!
— Что опять, Малыш?
— Ой, мамочка, мне дым глаза ест!
— Видишь, скверный мальчишка! Поделом тебе, раз ты не слушаешься. Забыл, что тебе папа велел и о чём мы по утрам молимся? Погоди-погоди, я всё расскажу.
— Но мамочка, мне же дым в глаза попал и так щиплет!
— Так тебе и надо, ещё и получишь, когда папа прилетит. Будешь как шёлковый!
— Но я же вам, мамочка, очаг-то не погасил!
— Но хотел погасить и знал, что я тебе это запретила. Нет, такого я тебе прощать не должна. Что же тогда из тебя вырастет! Вот только папа прилетит! И крёстной о тебе расскажу, и крёстному, и Голубке.
— Ну, мамуля, я же вам его не погасил, я больше никогда его гасить не буду! Пожалуйста, мамуля, не рассказывайте!
— Нет, я должна рассказать!
Но когда Малыш всё просил и просил, и даже опять заплакал, и снова упрашивал, и обещал, что будет слушаться, тогда мама дала себя уговорить и обещала ничего не рассказывать.
— Ну! Хватит плакать! И следи за собой! Или тебя никто любить не будет. Светлячок должен слушаться. Смотри, как папа слушается!
— Папа? А кого он слушается?
— Он Господа Бога слушается. Ты ведь знаешь, что он каждое утро улетает из дома и целый день его нет, до самой ночи — хоть у него крылышки и болят, но на следующий день он опять летит, только ради того, чтобы быть послушным. Вот видишь! И крёстный тоже слушается, и крёстная, а Голубка, та и подавно слушается! А ты всё ещё всхлипываешь и такой весь чумазый.
И Малыш сказал:
— Мамуля, я пойду купаться.
А мама ответила:
— Иди-иди.
Ведь она знала, что её Малыш не утонет.
И Малыш пошёл купаться. Но не в ручье. В самом низу поляны росла высокая трава, и роса на ней была как кристаллы граната.[10] Малыш разбежался и прыг в траву сразу во весь рост и барахтался так, что трава колыхалась. Потом вылез, разбежался и снова прыг в росу, да так, что брызги кругом. А когда вволю накупался, вскочил на веточку, отряхнулся от росы и фьють — прямиком под дуб к крёстной.
У окна он остановился.
— Голубка, ты уже не сердишься?
— А чего мне, Малыш, сердиться?
— Боже, как я выкупался. А ты тоже умеешь плавать?
— He-а. С чего бы мне уметь?
— Боже, я умею плавать!
— И ладно, Малыш! Мне надо идти помочь маме.
— А где же крёстная?
— Рубит хвою во дворе. Идём смотреть!
И Малыш пошёл смотреть.
— Что же ты нам принёс, Малыш?
— Да ничего, крёстная. Я купался. А у вас, крёстная, что-то есть?
— Кое-что хорошее, любезный, у нас есть, но не знаю, дам ли я тебе. Раз ты так скверно говорил с Голубкой, а потом сбежал! Она плакала!
— Плакала? Я с ней так больше говорить не буду.
— Ну, посмотрим. Видишь, тут у меня целая гора нарубленной хвои. Давай, неси её вместе с Голубкой вон туда под навес, чтобы не отсырела. Но её надо ровненько складывать в поленницу. Потом кое-что тебе дам.
Малыш кивнул и начал носить, не жалея сил. Крёстной же показалось, что слишком не жалея.
— Малыш, не бери так помногу сразу!
А Малыш в ответ:
— Ничего, справлюсь!
И понёс. Но вместо того, чтобы хвоинки в поленнице складывать ровно, Малыш их просто бросал, и Голубке это не нравилось.
— Малыш, не делай так! Маме не понравится. Так у нас завалится всё.
— Ничего у вас не завалится. Разве я делаю что-то не так?
— Делаешь. Смотри, опять бросил! Их надо ровненько складывать.
— Ну, тогда ровняй их сама, раз я неправильно делаю!
И Малыш разозлился. Бросил всё, уселся на пенёк, нахмурился и смотрел прямо перед собой. Голубка не обращала на него внимания и делала свою работу. Немного спустя крёстная начала:
— Что, Малыш, уже не можешь? Не очень-то ты силен.
— Да нет, крёстная. Но вот она всё время со мной ссорится.
— Ничего удивительного, раз ты такой чудной светлячок! Или ты уже забыл, что у меня что-то есть?
— А оно, крёстная, хорошее?
— Думаю, что да! Сладкое как мёд. Иди же и скорее ещё носи!
И Малыш мигом пошёл и носил ещё. Голубка тем временем почти уже всё отнесла и хорошенько выровняла. Вскоре крёстная всадила топор в колоду и сказала:
— Ну, дети, идём!
И дети пошли. В сенях направо от кухни стоял шкаф, запертый на замок, а в нём торчал ключ. Крёстная ключ повернула, и всё открылось. Но что же там? Белую тарелочку на самой верхней полке Малыш заметил сразу. Но что на ней? Крёстная сняла её, но она была прикрыта другой тарелочкой.
— Ну, Малыш, догадайся, что там! А ты, Голубка, не подсказывай!
А Малыш сказал:
— Ну, крёстная, я знаю, это земляника.
Но Голубка засмеялась, а крёстная ответила:
— Нет, Малыш, ещё слаще.
— Тогда малина.
Голубка всё ещё смеялась.
— Нет, Малыш, намного слаще.
— Тогда, крёстная, черника.
И Голубка опять рассмеялась.
— Ну, Малыш, плохо ты отгадываешь — оно сладкое как мёд.
Но Малыш уже не знал, что сказать, пока Голубка не проговорилась.
— Глупенький ты, Малыш, ведь это мёд!
А Малыш повторил:
— Тогда, крёстная, это мёд.
И это был мёд! И они им полакомились!
Но было уже очень поздно. Крёстная сказала, что должна разжигать огонь и варить ужин, чтобы Голубка скорее принесла немного хвои, а Малыш уже шёл домой. И тогда Малыш сказал, что идёт домой.
— Не забудь дома низко кланяться!
— Не забуду! С Богом!
И отправился. Только он прилетел на поляну, как от ручья ему навстречу — папа с крёстным.
— Папа, я был у крёстной и меня угостили мёдом. Он был такой сладкий!
— Хорошо, Малыш, но прежде почтительно поцелуй руку, сначала у крёстного!
И Малыш с почтением поцеловал руку.
— А слушался ли ты? Мама не будет жаловаться?
— Папа, я ведь его маме не погасил и она не расскажет.
Между тем они уже были дома. Мама увидела их в окно, вышла встречать и спросила:
— Что же, папа, сегодня так рано? У меня ещё и ужин не готов.
Папа поцеловал маму.
— Всё, дорогая, начинает холодать, поэтому мы прилетели немного раньше. Скоро и совсем летать перестанем.
Тогда мама быстро развела огонь и стала готовить супчик. Папа сел на табуретку — крылышки у него болели — а Малыш уже качался у папы на коленке.
— Что, мама, правда, что Малыш вас сердил?
— Да, папа, и почти рассердил. Но раз он просил и обещал, что больше так делать не будет, то я ему дала слово, что ничего не скажу. А потом он почти всё время был у крёстной.
— Ну, мама, тогда ладно! Пусть он остается у крёстной, а мы себе возьмём Голубку. Она не рассердит.
Малышу пришло в голову:
— Мама, у крёстной есть мёд, и меня угостили. Он был такой сладкий!
— А нам крёстная ничего не передавала?
— Ничего.
— И ничего сказать не просила?
— Нет.
— Ну, Малыш, крёстная даже не велела нам кланяться?
— Ой, да, мама, забыл! Просила вам низко кланяться.
— Вот, Малыш! А теперь давай подставляй стул к столу, будем ужинать.
И Малыш подставил стул к столу, у мамы уже всё было готово, они хорошенько помолились, и супчик им опять пришёлся по вкусу! Он был такой вкусный, с заправкой, с тмином. Папа съел две тарелки, и Малыш тоже почти две.
После долго уже не засиживались. Хотелось им спать. Встали на колени, и папа начал молиться:
В потёмках Твои служки,
как к курице цыплятки,
спешим к Твоей защите,
наш милосердный Боже.
Малыш продолжил:
— С нами Бог, да сгинет нечистый!
