— Правильно сделал,- тихо прошептал Женя на ухо Вольке.
— Что ты там шепчешь? — подозрительно спросил старик, прервав свои слова.
— Ничего, просто так,- поспешно отвечал Женя.
— То-то! — мрачно сказал старик.- А то со мною шутки плохи… Итак… Он заточил меня в этот сосуд и отдал приказ джиннам, и они понесли меня и бросили в море. И я провёл там сто лет и сказал в своём сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но прошло сто лет, и никто меня не освободил. И надо мной прошло ещё четыреста лет, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я исполню три желания. Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью, предложив раньше выбрать, какою смертью умереть.
И вот ты освободил меня, и я тебе предлагаю выбрать, какою же смертью тебе желательней было бы умереть.
— Но ведь это просто нелогично — убивать своего спасителя! — горячо возразил Серёжа.- Нелогично и неблагодарно.
— Логика здесь совершенно ни при чём! — жёстко отрезал джинн.- Выбирай себе наиболее удобный вид смерти и не задерживай меня, ибо я ужасен в гневе…
— Можно вам задать вопрос? — вмешался в этот страшный разговор Волька, но джинн в ответ так цыкнул на него, что не только у Вольки, но и у молчавшего Жени от страха подкосились ноги.
— Ну, а мне, мне-то вы разрешите один только единственный вопрос? — взмолился Серёжа с таким отчаянием в голосе, что джинн ответил ему:
— Хорошо, тебе можно. Но смотри, будь краток.
— Вот вы утверждаете, что провели несколько тысяч лет в этом медном сосуде,- произнёс тогда Серёжа дрожащим голосом,- а между тем он настолько мал, что не вместит даже одной вашей руки. Как же вы, извините за бестактный вопрос, в нём умещались целиком?
— Так ты что же, не веришь, что я был в этом сосуде? — вскричал джинн, обращаясь к Серёже.
— Никогда не поверю, пока не увижу вас в нём собственными глазами,- твёрдо отвечал Серёжа, подмигнув Вольке, который при этих словах еле удерживался от радостного восклицания.
— Так смотри же и убеждайся! — заревел джинн, встряхнулся, стал дымом и начал постепенно вползать в кувшин под тихие аплодисменты обрадованных ребят.
Уже больше половины дыма скрылось в кувшине, и Серёжа, затаив дыхание, схватил крышку, чтобы снова запечатать в нём джинна, когда тот, видимо раздумав, снова вылез наружу и опять принял человеческий образ.
— Но-но-но! — сказал он, хитро прищурившись и помахивая пальцем перед лицом Серёжи, поспешно спрятавшего крышку в карман.- Но-но-но! Ты свои штучки брось, о презренный молокосос? Проклятая память! Я чуть не забыл, что тысячу сто девятнадцать лет тому назад меня точно таким способом обманул один рыбак. Он задал мне тогда тот же вопрос, и я легковерно захотел доказать ему, что я находился в кувшине, и превратился в дым и вошёл в кувшин, и этот рыбак поспешно схватил тогда пробку с печатью и закрыл ею кувшин и бросил его в море. Не-ет, больше этот фокус не пройдёт!
— Да я и не думал вас обманывать,- ответил дрожащим голосом Серёжа, чувствуя, что теперь-то он уже окончательно пропал.
— Выбирай же поскорее, какой смертью тебе хотелось бы умереть, и не задерживай меня больше, ибо я устал с тобой разговаривать.
— Хорошо,- сказал Серёжа, немного подумав,- но обещай мне, что я умру именно этой смертью, которую я сейчас выберу.
— Клянусь тебе в этом! — торжественно обещал джинн, и глаза его загорелись дьявольским огнём.
— Так вот,- сказал Серёжа и судорожно глотнул воздух,- так вот: я хочу умереть от старости.
— Вот это здорово! — воскликнули в один голос Волька с Серёжей.
А джинн, побагровев от злобы, воскликнул:
— Но ведь старость твоя очень далека! Ты ведь, увы, ещё так юн!
— Ничего,- ответил мужественно Серёжа,- я могу подождать.
Услышав Серёжин ответ, ребята радостно засмеялись, а джинн, беспрестанно выкрикивая какие-то ругательства на арабском языке, стал метаться взад и вперёд по крошечной каюте, расшвыривая в бессильной злобе всё, что ему попадалось на пути. Так продолжалось по крайней мере пять минут, пока он не пришёл наконец к какому-то решению. Он захохотал тогда таким страшным смехом, что у ребят мороз пошёл по коже, остановился перед онемевшим от ужаса Серёжей и торжествующе произнёс:
— Спору нет, ты хитёр, и я не могу тебе в этом отказать! Но Омар Юсуф ибн Хоттаб хитрее тебя, о презренный…
— Омар Юсуф ибн Хоттаб?! -в один голос воскликнули поражённые ребята.
Но джинн, дрожа от злобы, заорал:
— Молчать, или я вас всех немедленно уничтожу! Да, я — Омар Юсуф ибн Хоттаб, и я хитрее этого мальчишки. Я выполню его просьбу, и он действительно умрёт от старости. Но,- он окинул ребят победным взглядом,- но старость у него наступит раньше, чем вы успеете сосчитать до ста!
— Ой! — воскликнул Серёжа звонким мальчишеским голосом.- Ой! — воскликнул он через несколько секунд басом.- Ой,- захрипел он ещё через несколько секунд дребезжащим, стариковским голосом,- ой, умираю!
И его друзья с тоской взирали на то, как Серёжа с непостижимой быстротой превратился на их глазах сначала в юношу, потом в зрелого мужчину с большой чёрной бородой, как затем его борода быстро -поседела, а сам он стал пожилым человеком, а затем дряхлым, лысым стариком. Ещё несколько секунд — и всё было бы кончено, если бы Омар Юсуф, злорадно наблюдавший за быстрым угасанием Серёжи, не выкрикнул при этом с тоской:
— О, если бы со мною был сейчас мой несчастный брат! Как он насладился бы моим торжеством!
— Постойте! — закричал тогда изо всех сил Волька.- Скажите только: вашего брата звали Гассан Абдуррахман?
— Как ты дознался до этого? — поразился, в свою очередь, Омар Юсуф.- Не напоминай мне о нём, ибо сердце у меня разрывается на части при одном лишь воспоминании о несчастном Гассане. Да, у меня был брат, которого так звали, но тем хуже будет тебе: ты разбередил мою кровоточащую рану!
— А если я вам скажу, что ваш брат жив? А если я вам покажу его живым и здоровым, тогда вы пощадите Серёжу?
— Если бы я увидел моего дорогого Гассана, тогда твой приятель остался бы жить до тех пор, пока он не постареет по-настоящему! И это тогда случится, уверяю тебя, очень не скоро. Но если ты обманываешь меня… О, клянусь, тогда никто из находящихся здесь не спасётся от моего справедливого гнева!
— Подождите, в таком случае, одну, только одну минуточку! — обрадованно воскликнул Волька, рванул дверь каюты и через несколько секунд ворвался в кают-компанию, где Хоттабыч азартно сражался в шахматы со Степаном Тимофеевичем.
— Хоттабыч, миленький,- взволнованно залепетал Волька,- беги скорее со мною в Серёжину каюту, там ждёт тебя очень большая радость…
— Для меня нет большей радости, чем сделать мат высокочтимому моему другу Степану Тимофеевичу,- степенно отвечал Хоттабыч, задумчиво изучая положение на доске.
— Хоттабыч, не задерживайся здесь ни на одну минуту, я тебя очень и очень прошу немедленно пойти со мною вниз!
— Хорошо,- отвечал Хоттабыч и сделал ход ладьёй.- Шах!… Иди, о Волька, я приду, как только выиграю, а это, по моим расчётам, произойдёт не позже как через два-три хода.
— Это мы ещё посмотрим,- бодро возразил Степан Тимофеевич,- это ещё бабушка надвое сказала. Вот я сейчас немножко подумаю и…
— Думай, думай, Степан Тимофеевич,- иронически ухмыльнулся старик.- Всё равно ничего не придумаешь. Почему не подождать? Пожалуйста.
— Некогда ждать! — воскликнул с отчаянием Волька и смахнул рукой фигуры с доски.- Если ты сейчас со мною не спустишься бегом вниз, то и я, и Серёжа, и Женя погибнем мучительной и страшной смертью! Бежим!
— Ты себе слишком много позволяешь! — недовольно пробурчал Хоттабыч, но побежал вместе с Волькой вниз.
— Значит, «ничья»! — торжествующе крикнул им вслед Степан Тимофеевич, очень довольный, что так счастливо выскочил из совершенно безнадёжной для него партии.
— Ну нет, какая там «ничья»… — запротестовал Хоттабыч, порываясь вернуться назад, но Волька примирительно воскликнул:
— Конечно, «ничья», типичная «ничья»! — и изо всех сил втолкнул недоумевающего Хоттабыча в каюту, где бесновавшийся Омар Юсуф уже собирался привести в исполнение своё зловещее обещание.
— Что это за старик? — осведомился Хоттабыч, увидев лежавшего на койке, жалобно стонавшего старца, бывшего ещё несколько минут назад тринадцатилетним мальчиком Серёжей.- И это что за старик? — продолжал он, указывая на Омара Юсуфа, но тут же побледнел и, не веря своему счастью, сделал несколько неуверенных шагов вперёд и тихо пробормотал: — Селям алейкум, Омарчик!
— Это ты, о дорогой мой Гассан Абдуррахман? — вскричал, в свою очередь, Омар Юсуф, и оба брата заключили друг друга в столь долгие объятия, что для людей со стороны это даже показалось бы странным, если не знать, что братья были в разлуке без малого три тысячи лет.
