И, увидев своего господина Нур-ад-дина и услышав его проникающие стихи и дивную прозу, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла своё дело от дочери везиря и сказала ей: «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!»
А затем она в тот же час и минуту поднялась и отошла от окна и вернулась на своё место, и дочь везиря ушла к своему делу. И Ситт-Мариам выждала некоторое время, и вернулась к окну, и, сев у окна, стала смотреть на своего господина Нур-ад-дина и вглядываться в его тонкость и нежность его свойств, и увидела она, что он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, но только он вечно печален и струит слезы, так как вспоминает о том, что минуло. И он произносит такие стихи:
«Я питал надежду на близость с милой, и нет её,
Но близость к жизни горечью досталась мне.
Моих слез потоки напомнит море течением,
Но когда я вижу хулителей, я скрываю их.
Ах, сгинул бы призвавший день разлуки к нам,
Разорвал бы я язык его, попадись он мне!
Упрёка нет на днях за то, что сделали, –
Напиток мой они смешали с горечью.
К кому пойду, когда не к вам направлюсь я?
Ведь сердце в ваших я садах оставил вам.
Кто защитник мой от обидчика самовластного?
Все злее он, когда я власть даю ему.
Ему я дух мой отдал, чтоб хранил он дар,
Но меня сгубил он и то сгубил, что я дал ему.
Я истратил жизнь, чтоб любить его.
О, если бы Мне близость дали взамен того, что истратил я!
О газеленок, в сердце пребывающий,
Достаточно разлуки я испробовал!
Ты тот, чей лик красоты все собрал в себе,
Но все терпенье на него растратил я.
Поселил я в сердце его моем – поселилось там
Испытание, но доволен я поселившимся,
Течёт слеза, как море полноводное,
Если б знал дорогу, поистине, я бы шёл по ней.
И боялся я, и страшился я, что умру в тоске
И все уйдёт, на что имел надежду я».
И когда Мариам услышала от Нур-ад-дина, влюблённого, покинутого, это стихотворение, пришло к ней из-за его слов сострадание, и она пролила из глаз слезы и произнесла такое двустишие:
«Стремилась к любимым я, но лишь увидала их,
Смутилась я, потеряв над сердцем и взором власть.
Упрёки готовила я целыми свитками,
Когда же мы встретились, ни звука я не нашла».
И Нур-ад-дин, услышав слова Ситт-Мариам, узнал её, и заплакал сильным плачем и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это звук голоса Ситт-Мариам-кушачницы – без сомнения и колебания и метания камней в неведомое…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин, услышав, что Мариам произносит стихи, воскликнул про себя: «Поистине, это звук голоса Ситт-Мариам, без сомнения и колебания и метания камней в неизвестное! Посмотреть бы, правильно ли моё предположение, действительно ли это она или кто-нибудь другой!» И потом усилилась печаль Нур-ад-дина, и он заохал и произнёс такие стихи:
«Увидел раз хуливший за страсть меня,
Что встретил на просторе я милую
И не сказал ни слова упрёка ей:
Упрёки ведь – леченье тоскующих.
И молвил он: «Молчишь почему, скажи,
И верного не можешь ответа дать?»
И молвил я; «О ты, что не ведаешь
Чувств любящих и в них сомневаешься!
Влюблённых признак, страсти примета их –
Молчание при встрече с любимыми».
А когда он окончил свои стихи, Ситт-Мариам принесла чернильницу и бумагу и написала в ней после священных слов: «А затем – привет на тебе Аллаха и милость его и благословенье! Сообщаю тебе, что невольница Мариам тебя приветствует и что велика по тебе её тоска, и вот её послание к тебе. В минуту, когда эта бумажка попадёт к тебе в руки, тотчас же и немедленно поднимайся и займись тем, чего Мариам от тебя хочет, с крайней заботой, и берегись ослушаться её или заснуть. Когда пройдёт первая треть ночи (а этот час – самое счастливое время), у тебя не будет иного дела, кроме как оседлать обоих коней и выйти с ними за город, и всякому, кто спросит: «Куда ты идёшь?», отвечай: «Я иду их поводить». Если ты так скажешь, тебя не задержит никто: жители этого города уверены, что ворота заперты».
И потом Ситт-Мариам завернула бумажку в шёлковый платок и бросила её Нур-ад-дину из окна, и Нур-ад-дин взял её, и прочитал, и понял, что в ней содержится, и узнал почерк Ситт-Мариам. И он поцеловал записку, и приложил её ко лбу между глаз, и вспомнил былую приятную близость, и, пролив слезы из глаз, произнёс такое двустишие:
«Пришло к нам послание от вас в ночном сумраке,
Тоску взволновав по вас во мне, изнурив меня.
И жизнь мне напомнила, прошедшую в близости,
Хвала же владыке, мне разлуку пославшему!»
А потом Нур-ад-дин, когда опустилась над ним ночь, занялся уборкой коней и выждал, пока прошла первая треть ночи, и тогда в тот же час и минуту подошёл к коням и положил на них два седла из лучших сёдел, а затем вывел их из ворот конюшни и запер ворота и, дойдя с конями до городских ворот сел, ожидая Ситт-Мариам.
Вот то, что было с Нур-ад-дином. Что же касается царевны Мариам, то она в тот же час и минуту направилась в помещение, приготовленное для неё во дворце, и увидела, что кривой везирь сидит в этом помещении, опершись на подушку, набитую перьями страуса (а он совестился протянуть к Ситт-Мариам руку или заговорить с нею). И, увидав его, Ситт-Мариам обратилась в сердце к своему господину и сказала: «О боже, не дай ему достигнуть со мною желаемого и не суди мне стать нечистой после чистоты!» А потом она подошла к везирю и выказала к нему дружбу, и села подле него, и приласкала его, и сказала: «О господин мой, что это ты от нас отворачиваешься? Высокомерие ли это с твоей стороны и надменность ли к нам? Но говорит сказавший ходячую поговорку: «Когда приветствие не имеет сбыта, приветствуют сидящие стоящих». И если ты, о господин мой, не подходишь ко мне и не заговариваешь со мною, тогда я подойду к тебе и заговорю с тобой». – «Милость и благодеяние – от тебя, о владеющая землёю и вдоль и поперёк, и разве я не один из твоих слуг и ничтожнейших твоих прислужников?» – ответил везирь. – Мне только совестно посягнуть на возвышенную беседу с тобой, о жемчужина бесподобная, и лицо моё перед тобой глядит в землю». – «Оставь эти слова и принеси нам еду и напитки», – сказала царевна.
И тогда везирь кликнул своих невольниц и евнухов и велел им принести скатерть, на которой было то, что ходит и летает и плавает в морях: ката, перепёлки, птенцы голубей, молочные ягнята и жирные гуси, и были там подрумяненные куры и кушанья всех форм и видов. И СиттМариам протянула руку к скатерти, и стала есть, и начала класть везирю в рот куски пальцами и целовать его в губы, и они ели до тех пор, пока не насытились едою, а потом они вымыли руки, и евнухи убрали скатерть с кушаньем и принесли скатерть с вином. И Мариам стала наливать и пить – и поить везиря, и она служила ему, как подобает, и сердце везиря едва не улетело от радости, и его грудь расширилась и расправилась. И когда разум везиря исчез для истины и вино овладело им, царевна положила руку за пазуху и вынула кусок крепкого маграбинского банджа – такого, что если бы почуял малейший его запах слон, он бы проспал от года до года (Мариам приготовила его для подобного часа), и затем она отвлекла внимание везиря, и растёрла бандж в кубке, и, наполнив кубок, подала его везирю. И ум везиря улетел от радости, и не верилось ему, что царевна предлагает ему кубок, и он взял кубок и выпил его, и едва утвердилось вино у него в желудке, как он тотчас же упал на землю, поверженный.
И тогда Ситт-Мариам поднялась на ноги и, направившись к двум большим мешкам, наполнила их тем, что легко весом и дорого стоит из драгоценных камней, яхонтов и всевозможных дорогих металлов, а потом она взяла с собой немного съестного и напитков и надела доспехи войны и сечи, снарядившись и вооружившись. И она взяла с собой для Нур-ад-дина, чтобы порадовать его, роскошные царственные одежды и набор покоряющего оружия, а затем подняла мешки на плечи и вышла из дворца (а она обладала силой и отвагой) и отправилась к Нур-ад-дину.
Вот то, что было с Мариам. Что же касается Нур-ад-дина…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мариам, выйдя из дворца, отправилась к Нур-ад-дину (а она обладала силой и отвагой).
Вот то, что было с Мариам. Что же касается Нур-ад-дина, влюблённого, несчастного, то он сидел у ворот города, ожидая Мариам, и поводья коней были у него в руке, и Аллах (велик он и славен!) наслал на него сон, и он заснул – слава тому, кто не спит! А цари островов в то время не жалели денег на подкуп за кражу тех двух коней или одного из них, и в те дни существовал один чёрный раб, воспитавшийся на островах, который умел красть коней, и цари франков подкупали его большими деньгами, чтобы он украл одного коня, и обещали, если он украдёт обоих, подарить ему целый остров и наградить его роскошной одеждой. И этот раб долгое время кружил по городу Афрандже, прячась, но не мог взять коней, пока они были у царя, а когда царь подарил коней кривому везирю и тот перевёл их к себе в конюшню, раб обрадовался сильной радостью и стал надеяться их взять. И он воскликнул: «Клянусь Мессией и истинной верой, я их украду»!
