После папы заговорил участковый. Оказывается, недавно в городе открылась средняя школа, которая готовит молодых милиционеров. Оттуда прислали письмо с печатью, в котором просят подыскать и направить в школу достойного парня, вроде меня. Наш участковый не долго думал, сразу вспомнил обо мне. Написал в школу, какой я смелый, как помог разоблачить «муллу» — жулика Янгока-кары, поймать опасного преступника Султанова. Тогда пришел вызов от начальника той самой школы, в котором говорилось: «Срочно доставить к нам того самого Хашимджана Кузыева». Наш добрый участковый сразу же поехал на поле, к папе, показал ему вызов, сказал, что надо принимать решение. «Я-то согласен, — ответил отец. — Надо уговорить бабушку и маму Хашимджана. Приходите вечером, вместе это и сделаем».
Участковый пришел к нам, когда я спал, расстроенный встречей с новым парикмахером. Меня будить не стали. Все сели в кружок и обсудили мой вопрос. Бабушка заявила: «Я согласна с тем, чтобы мой внучек пошел в милицию, чтобы он успокоил дух того хорошего человека, который отдал сбою жизнь ради моего единственного сына. Но я бы хотела, если ему доведется повстречаться с бандитами, чтобы он лучше свистел в свисток или стрелял издали из пистолета». Сестренка Донохон потребовала: «Если мой брат Хашимджан станет милиционером, то пусть он посадит в тюрьму Артыка Разноцветные глаза, который дергает меня за косички и мешает слушать уроки». А Айшахон, конечно, все это решила использовать по-своему. Она сказала: «Ур-ра, когда мой брат-милиционер уснет, я стащу его свисток и целый день буду свистеть в него!» Короче говоря, все успели надеть милицейскую форму на своего любимого внука, сына и брата, успели даже похитить его свисток, но сам будущий милиционер ничего не знал обо всем этом…
— Вот такие дела, — заключил свою речь наш добрый участковый. — Все уже что-то решили, а как ты думаешь сам?
Вообще, здорово! Но я никак не пойму: во сне все это происходит или наяву? Что мне сейчас делать? Плакать или радоваться? Только что я был готов бежать куда глаза глядят, вновь пуститься в странствия. А теперь… Товба…[1] Я должен стать милиционером! Что правда, то правда. Папа частенько говаривал, что в милиции работают отличные парни: смелые, отчаянные, умные. Что такие качества у меня есть, — это знают все. Но пусть, скажем, я пошел в милиционеры, а кто будет тогда парикмахером? Я же слово дал буве — никогда не бросать это благородное ремесло!.. Или можно будет найти выход: днем стричь да брить, а ночью милиционером служить?
— Ну чего молчишь, отвечай! — нетерпеливо сказал папа.
— А парикмахерская? Что с нею будет? — спросил я, вспомнив того надутого типа.
— Для доброго джигита семьдесят профессий мало иметь, — веско ответил товарищ участковый. — Цирюльничать можно и там. Милиционер всегда должен быть аккуратен…
— Ах, вот как! Когда поедем? — сразу перешел я к делу.
— Значит, ты согласен? — взволнованно вскинулся товарищ участковый.
Не менее взволнованно ждали, оказывается, моего ответа и все остальные. Вы только посмотрите, этот человек еще спрашивает, согласен ли я! Да вспомните, когда задумывался Хашимджан, выбирая себе новую профессию?! Никогда.
Я встал по стойке «смирно», поднес руку к виску и отчеканил:
— Полковник Хашимджан Кузыев готов выполнять ваши приказы!
Все, конечно, засмеялись. И от души притом. Потом подоспел плов, после него уничтожили огромнейший полосатый арбуз, в общем, короче, сидели за дастарханом до тех пор, пока не допили даже остывший чай. Условившись, что отправляемся завтра в девять ноль-ноль, товарищ участковый откланялся.
Вы б зидели, как крутились вокруг меня в тот вечер мои домашние! Такими заботливыми стали, прямо не говорите. Сестренка Айшахон кинулась стирать мои носки, Донохон гладила брюки, мама пекла сдобные лепешки, а папа пошел к колхозному кассиру за деньгами. Ну, а бабушка не отходила от меня ни на шаг. Когда же я наконец лег, сидела у моего изголовья до полуночи, гладила мои волосы, то и дело целовала в лоб.
— Об-бо, мой непутевый мальчишка, значит, опять ты покинешь нас? — говорила она чуть не плача.
— Покину, бабушка, — вздыхал я.
— Пиши мне почаще.
— Буду писать, бабушка.
— Не шатайся по улицам в неурочный час.
— Не буду шататься, бабушка.
— Учись прилежно, чтоб стать человеком.
— Буду стараться, бабушка.
— Не путайся там с негодными мальчишками.
— Не буду путаться, бабушка.
— Если старшие что поручат, не отказывайся. Постарайся выполнить.
— Постараюсь, бабушка.
— Если рубаха загрязнится, постирай с вечера — к утру высохнет. Не ходи грязнулей.
— Хорошо, бабушка.
— В еде себе не отказывай. Кушай побольше. Слава богу, отец твой неплохо зарабатывает, будем почаще слать тебе деньги.
— Присылайте почаще, бабушка. Но не забывайте и фруктовые посылочки слать.
— Еще бы, сыночек, мы ради вас и живем, ради детей. Главное, чтоб смерть не пришла… — И бабушка вдруг заплакала.
Я выскочил из постели, принялся успокаивать ее. Но не тут-то было. Слезы лились и лились, видно, немало их накопилось…
— Нет, вы не умрете, бувиджан, никогда не умрете! — Я обнял свою дорогую бабушку и начал целовать ее морщинистые щеки, добрые глаза, ласковые жесткие руки.
— А если умру?
— Нет, не умрете.
— Нет, умру!
— Не умрете.
— Ладно… Но знаешь, жизнь она ведь такая штука… Коли услышишь, сынок, тотчас приезжай, чтоб проводить меня в последний путь…
— Бабушка!
— Сын мой! Сыночек мой непутевый!
Вдруг откуда-то из глубин моей груди вырвался глубокий вздох и я, уж на что мужественный и стойкий, не выдержал… Мне показалось, что я вот-вот лишусь своей доброй бувиджан, готовой броситься ради меня в огонь и воду, не спать ночами, не есть-не пить, но иногда и больно шлепнуть!
— Не плачь, сынок, — принялась теперь бабушка успокаивать меня.
— Нет, я никуда не поеду, а то вы умрете! — продолжал я реветь.
— Не умру!
— Кто его знает… жизнь ведь она такая… а-а-а!
— Какая — «такая»?! Никакая она не такая! Я еще твоих детей буду нянчить!
— Зна-аю! — тянул я. — Только чур: не будете их за уши таскать?
— Буду таскать!..
Вот так мы и встретили рассвет: то я плачу, то — бабушка, то она одно твердит, то я — другое.
Наутро мы с товарищем участковым отправились в город. Потом узнал: все, кто нас видел, оказывается, искренне жалели меня. «Вот и увели бедного Хашимджана в тюрьму, — говорили люди. — Жаль парня. Правда, неважно учился, озорничал, но все-таки неплохим был человеком. И надо было ему стать цирюльником?! Хлебнет теперь горя…»
Сержант Кузыев приступает к исполнению…
Можете мне не поверить, но могу поклясться, что это правда: я даже не заметил, как пролетели все три года учебы. За это время несколько раз навещала меня в городе дорогая моя бабушка. Я тоже несколько раз ездил в кишлак. И вот пролетело три года…
Признаться, трудно сказать, кем я здесь себя больше чувствовал: курсантом милицейской школы или мастером действующей на общественных началах парикмахерской имени покойного Акрама бувы. Да, кстати, я ведь не сказал вам еще: на другой же день, как приняли меня в школу, я облюбовал небольшую каморку рядом с общежитием и превратил ее в парикмахерскую. И дощечку соответствующую прибил. Вначале я брил и стриг своих друзей и приятелей, у которых так же, как и у меня, не залеживались в кармане денежки. Потом дорогу сюда узнали наши преподаватели, начиная от лейтенантов и кончая полковниками. Поверите ли, однажды я брил даже генерала! Он инспектировал нашу школу, ну, само собой, заглянул и в общежитие. А там и «заведение» мое обнаружил. Я как раз перебирал свои инструменты. Увидев генерала, вмиг принял стойку «смирно», отдал честь:
— Курсант-парикмахер Хашимджан Кузыев!
Генерал усмехнулся.
— Вольно, — сказал он, а потом: — Скажите, курсант Кузыев, кто это такой «покойный Акрам бува»?
— Мой учитель, товарищ генерал.
— Бывший милиционер?
— Никак нет, товарищ генерал, он был парикмахером.
— У вас там написано: «Бесплатная парикмахерская». Что это значит?
— Умирая, мой учитель наказал, чтобы я никогда не гонялся за деньгами, товарищ генерал.
— Гм… И как вы бреете? — Генерал провел ладонью по подбородку.
— Можете испытать, товарищ генерал.
— Что ж, давайте рискнем…
Вы б только видели меня в те минуты! Какая легкость, точность, изящество, проворство появились в моих движениях! Безошибочно выбрал самую лучшую бритву, так навострил ее (благо, форменный ремень мне выдали, отличный), так ловко, красиво снял малейшую щетинку с лица генерала, что сам до сих пор удивляюсь! Потом я сделал клиенту легкий массаж, обрызгал духами, кое-где тронул пудрой. Закончив, снова встал смирно и коротко брссил: «Готова, товарищ генерал!»
