Во второй раз предавший Родину карлик Пупс, произведённый в нижние рыцарские чины и носивший латы, назывался на чужом языке длинно: Адольфио Гитлёриус Пупсило – во как! Жердь не церемонился и звал его попросту – Гитлер. Ангора этот Гитлер выдать не смел, и иногда поднимался к нему в гору на ослике, которого тоже одели в доспехи. Они пили отдохновин, и карлик уговаривал Ангора спустится вниз работать палачом, обещал посодействовать, а тот смеялся и говорил по-середневековски, что Гитлер капут. Скоро. И что надо было оставить карла висеть вверх ногами, и напоминал ему, что не сделал этого только потому, что тот обещал служить исключительно ему, а? Что? На что Пупсяро-Гитлерио туманно намекал, что всему своё время, и нервно ёрзал хилым телом внутри просторных лат.
Ангор не исключал вероятности продаться и стать местным палачом, а потом и дворцовым, конечно, то есть главным, но этого ему было уже мало: трон мерцал в сомкнутых на ночь глазах! А мать его это мерцание раздувала в полыхающий костёр. Каждую ночь надеялся Ангор увидеть Гортана во сне, но тщетно – туманный остров ему больше не снился, и с кровати он никуда не исчезал. Можно было бы, конечно, махнуть к Скалистому перевалу, но кругом враги, и без приглашения с т о й стороны, куда он попадёт?
А вскорости произошло вот что: в Деваку из странствий вернулся знаменитый лучник Метьер Колобриоль, и тут же попытался по-мирному решить с Главрыцарем вопрос о выводе его войск из Деваки. (Ведь они же хорошие знакомые, чуть-чуть не друзья, вместе участвовали в робингудовских состязаниях, помнишь? Да разве такое забудешь!) Но или зависть – Мочал получил дулю, то есть ничего, а Метьер все награды и почести – или что другое помешало, но переговоры не увенчались успехом. Тогда Колобриоль поднял на захватчиков сильно любивший его народ. Все-все, даже из самых дальних деревень, поднялись! Всего два месяца длилась освободительная война – и рыцари были побиты, а остатки изгнаны. Но за Стену девакцы не пошли, а стали её латать, и залатали, оставив лишь прежнюю одну дверь, ну и ещё ворота для выезда, так, на всякий случай.
Теперь надо было власть выбирать.
Собрали по старинке народное вече. Толстяков решили – не надо, а надо монархию вернуть, от слова моно – один, значит, один чтоб король правил, причём самых древних кровей. С тем резоном, что пращуры не дураки были, и всё у них было ОК! – как говорят в середневековье. Посмотрели бумаги – самый древний был род Страуса. Да сгиб Страус на рудниках. Сын у него имелся, да без вести пропал. Тут, правда, вдова-страусиха объявилась, стала корону требовать – да куда уж старухе на трон! Вот и вспомнили тут про побочного сына. Незаконный-то он незаконный, да кровь-то древняя, Страусиная. Ангор Антаки, сынок прозывается.
– Это чё, палач-танцор, что ли? Гроза Деваки, герой фольклора – Триздвараз?! Да вы чё, братцы, с ума посходили?!
– Ничё, остепенится. На трон е – дело другое. Да при нём Дума будет: Метьер Колобриоль, Тибул пусть…
– Да не надо Тибула!
– Да уж надо не надо, а товарища Исидора тоже на рудниках, кажись, убили.
– Ну, отыщем, отыщем в Думу достойных.
– Смотрите, – вечный Дед-Насквозьвед словцо вставил: – живодёра во главу выбираете!
– Да ладно, дед, на печку ползи… Триздвараз, конечно, шут и мерзавец, да кровь древняя. Как в старину говорили: Помазанник Божий!
Вот и вытащили с чёрных гор Ангора нежданно для него, негаданно. И предполагаемый соперник Метьер первым советником стал. Почти единогласно избрали Ангора. А ведь многие семьи от него в своё время пострадали: ох, народ-народец ты наш девакский, коротка у тебя память – коротка, за кого бюллютень кидаешь? За кого руку тянешь? Получишь ты по руке-то по этой, ох, сполна получишь, и сверх того! А после выборов-то брякнулся дедко тот древний Насквозьвед в ноги Ангору, головку седую трясучую поднял и звонко по-юношески пропел:
– Приветствую тебя, король Живодёр!
И во все уши, (у тех, у кого они не просто для красоты, кто ими слышать умеет), во все уши кличка эта влетела, и запомнилась, и потом не раз вспомянулась!
…А Великий Книгочей на этом месте книгу захлопнул, с досадой будто, посидел немного и вторую открыл, а надпись на обложке была такая: КНИЖКА-ПРОДОЛЖЕНИЕ: «ГИСТРИОН И ВЕДЬМА».
Глава двадцатая
Ворона Очарона
А теперь, друзья, крутанём колесо времени чуть назад, и заглянем на мгновенье в Деваку. Не справляющаяся со своими обязанностями народная власть как-то не задумывалась о том, что народу, кроме хлеба, нужны ещё и зрелища. При толстяках развлекались в основном казнями, да всякими бродячими балаганами. Местные, реже заезжие, менестрели пели. А теперь… Казни отменили, гнильётина ржавела, звери-людоеды с голодухи передохли. Товарищ Исидор, он же Тибул, не смог выполнить своих обещаний насчёт цирковой школы и прочего. Спустя два с половиной года новой власти он решил всё же, что нужно что-то предпринять в области культуры. Но нужен ли был тот же цирк вымирающим от голода и болезней девакцам? «А не сделать ли большую гастроль лучших артистов страны по Середневековью? Впервые в истории наших народов?!» Непросыхающий от отдохновина Просперо дал добро, только приказал, чтоб было с революционным уклоном, чтоб просветить тёмные массы, и так далее. Но кого послать? Клоун Август помер, самому Тибулу на канате плясать уже не к лицу. И тут он вспомнил о скитавшейся по Деваке Суок с её партнёром и сожителем Ревтутом.
… Расписанный цирковыми картинками поезд, состоящий из двух сцепленных меж собой крытых фургонов, запряжённый двумя парами самых упитанных в Деваке коней, правда, разномастных, вёз танцовщицу Суок, Ревтута, красавицу Светлину, мальчика «подай-принеси», двух кучеров – один мог показывать фокусы! – и клоуна-карлика Августа Второго, по кличке Закусь. Да, ещё попугай и обезьянка. Суок плясала на канате и жонглировала, а ещё они совместно с Ревтутом, который был назначен директором поездки, распевали смешные куплеты про трёх свергнутых жирных свиней, то есть про толстяков – это и был «революционный уклон». Светлина крутила халахуп и работала с животными. Закусь пытался клоунничать, но получалось не смешно. Вообще-то он попал в поездку только благодаря тому, что Тибула ещё подростком принял в свой балаганчик его отец, великий клоун, носивший царское прозвище Август. Он cделал из сопливого деревенского мальчишки великого канатоходца. Не мог же товарищ Исидор отказать бездарному сыночку, хоть Суок с Ревтутом и роптали. А Закусь не мог не поехать, ибо тайно был влюблён в Светлину. Рождённый от карлицы, он унаследовал её рост и злобный нрав. Август любил свою сварливую жену, и не терял надежды приобрести от неё ребёнка нормального роста, каким был сам. И, спустя аж двенадцать лет получил… ещё одного карлика. Вы с ним уже знакомы. Это Пупс. Так что Закусь-старший, брат Пупса, здесь предстаёт перед нами уже пожившим сорокалетним мужчиной.
Наш же герой, Алекс Гистрион, разбавлял цирк лирическими балладами, от которых бывали в слезах не только представительницы женского пола. Он пел про себя, про Кэт, но где её искать, совершенно не представлял, и молился Неведомому Богу, чтобы Он устроил их встречу. «Девчушка-пичужка, пичужка-девчушка, где она, где ходит-летает?» – бубнил про себя Гистрион.
А на одном из выступлений, в тёплый весенний денёк, случилось вот что. Во время печальной песенки о пропавшей принцессе, когда Гистрион то молил, то требовал «Ну, найдись же! Ну, явись же! Я без тебя умру!» на заднем плане сцены появилась… Светлина.
Гистрион этого не видел, но слышал, что зритель как-то странно замер и стал смотреть ему за спину, там явно что-то происходило. Алекс медленно повернулся и открыл рот: прямо перед ним стояла и кротко улыбалась рослая белокурая красавица. Гистрион позабыл слова собственной песни, но механически продолжал играть на лютне, а новые слова сымпровизировала Светлина, она же «пропавшая принцесса». И это был талантливо поэтически, безукоризненно по пению, а главное, финал получился счастливым: «Вот я. Я нашлась, любимый!» Были бешеные овации, крики «БРАВО-БИС» и свист довольных мальчишек, когда Светлина, взявши Гистриона за руки, изящно, как и подобает принцессе, и всего на одно мгновение коснулась своими губами его губ. Принц Алекс покраснел, как революционный флажок. Директор Ревтут закрепил этот момент, и с тех пор Светлина стала выходить во время этой песни. Единственно Гистрион сначала просил не целовать его, ему казалось это изменой Кэт, но Ревтут заметил, что с поцелуем публике нравится больше – и директорскою властью настоял на своём. Гистрион смирился и покорно терпел прикосновение чужих губ, но сам на поцелуй никогда не отвечал.
Впрочем потом, уже к середине лета, он привык к Светлине и даже совершал с ней сначала короткие, а потом всё более продолжительные прогулки наедине. Карлик, естественно, плохо это переваривал, поэтому, когда получалось, всегда подсматривал, или хотя бы подслушивал за ними из кустов – контролировал ситуацию.
