– А дальше? Что случилось дальше? – завороженным шёпотом спросил Рене.
– Дальше? – переспросил учитель, – Да ничего. История эта стала известна за пределами замка. Спустя некоторое время бедолагу – лекаря прогнали. Говорили даже, что мужики здорово его поколотили, как мне сказали: “на дорожку”. А потом, к моим родителям начали приходить люди. С просьбами, с мольбами. Иногда даже с угрозами. Докторов-то больше в округе не было. Так я стал известным.
Родителям это претило. Как, их сын, сын правителей, и вдруг стал ремесленником? Но люд не унимался. Меня встречали и провожали с почётом. Даже, я бы сказал, с мистическим благоговением. Увы! Меня это больше не трогало. Мою тягу к зельям, травам и ядам уничтожили вместе с моей потайной лабораторией. Некоторое время я снабжал страждущих своими пузырьками и баночками, но вскоре они подошли к концу.
И тут мне пришла в голову идея. Я прекрасно понимал, что людям нужен лекарь. Я уже твёрдо решил, что не стану им никогда. Тогда я предложил выучить кого-нибудь на врача. Кого угодно. Кто сам изъявит желание учиться.
Ах, если бы я знал, чем это всё кончится… – учитель умолк.
Костёр почти догорел. Небольшая кучка углей светилась алым светом, с треском разбрасывая искры. Рене шевельнулся, вытянув затёкшие ноги. Старик проворчал что-то себе под нос, затем поднялся и направился к зарубкам. Неожиданно из угла донеслось угрожающее шипение.
– Лежи спокойно, – пробормотал старик, – я только за картошкой…
– Что это? – встрепенулся мальчик, – Змея?
– Ну да, я же тебе рассказывал, – учитель подобрал хворостину и начал зарывать картофелину в угли.
– Что? – обомлел Рене, – Это – та самая?
– Нет, конечно, эта – другая. Но она тоже имеет право жить здесь. Мы делим с ней кров. Более того, она надёжно защищает мои припасы от мышей и крыс. Кошек-то на острове нет, – старик лукаво улыбнулся, – Иди, познакомься.
– Чего-то не хочется, – поёжился Рене.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами собеседник, – Хорошая сегодня ночь. Пошли, пока картошка печётся, воздухом подышим.
Ночь действительно выдалась чудесной. Ветер стих. Только слабый бриз тянул в сторону моря. Небо вызвездило. Воздух был кристально свеж и ароматен. Пахло зеленью, великой силой и дыханием леса. И ещё чем-то сладким, романтичным, ночным.
Рене вдруг подумалось, что запахи дневных цветов другие. Слишком правильные, прямые, яркие. Они всегда манят, зовут. Этот аромат никого не звал. Словно что-то неведомое, скрытое в лабиринтах острова, сообщало о себе. Точно глубокое чистое чувство, что безответно обитает в самых глубинах сознания. Спит до поры – до времени. Но иногда вдруг рванётся наружу, увлечёт за собой, причинив невыносимую боль.
Боль, от которой нельзя отказаться.
Образ Сайки возник сам собой. Смешная девчонка, нескладный переросток, из которой уже рвалось на волю умное, сильное, доброе и удивительно красивое существо… существо, которому не суждено было родиться.
– Ирмуна…
– Что? – навострил уши учитель.
– Скажи, – глаза мальчика наполнились слезами, – Почему люди умирают? Почему они не живут вечно, как звёзды?
– На смену одним людям приходят другие люди. В этом великая тайна и великий смысл.
– Какой смысл может быть в смерти? – поднял глаза Рене.
– Хм, именно в смерти скрыт великий смысл жизни. Это итог, черта, за которой можно судить о человеке. Добро и зло, хорошее и плохое часто настолько связаны в людях, что, порой, и не знаешь, что от человека ждать. В своей жизни я видел много…
Я познал предательство многих близких мне людей. И я мог бы простить это предательство, если бы оно имело хоть какой-то смысл, было бы совершено ради какой-то идеи, ради банальной выгоды, наконец. Но я видел… я познал… как некогда хороший, добрый, близкий человек предаёт, предаёт походя, просто так…
С другой стороны, однажды, на моих глазах человек, которого все считали законченным негодяем, вынес из горящего дома пожилую полубезумную женщину. Совершенно чужую женщину. Чью-то мать. А сын этой женщины стоял рядом и в бессильной злобе грыз ногти, не решаясь войти в огонь. И ждал. Ждал, что кто-нибудь другой сделает в этой жизни то, что должен был сделать он.
– Но что хорошего в том, что люди умирают, иногда будучи ещё детьми? Не успев совершить ни добрых, ни злых дел? Зачем судить о человеке, если и судить-то ещё нечего?
– На их место придут другие. Они будут сильнее нас, умнее нас, красивее нас.
Рене завёлся.
– Уверен?
– Уверен, – лицо старика окаменело, – Иначе наша жизнь лишена смысла!
Учитель стоял, гордо подняв голову. В голосе его звенела сталь. Он был велик, этот старик, обладающий нечеловеческой силой. И Рене вдруг осознал, что человек этот не боится ничего. Потому что он не боится смерти. Он принял и осознал её. И, как это ни кощунственно звучало, полюбил, наверное. Простил, во всяком случае. Понял и простил.
– Тебе легко, – протянул Рене.
– Мне? Слепому одинокому человеку, выброшенному судьбой на этот пустынный остров?
– Тебе нечего терять.
– Да, но в моей жизни были потери. Слишком много тяжёлых потерь, – голос учителя стал насмешливым, – Неужели ты думаешь, что я не люблю жизнь?
– Я…
– Ты решил, что перед тобой сломанный человек? Срубленное могучее дерево, на пне которого пробивается слабая, очень милая, но, увы, обречённая молодая поросль? Ты ошибаешься. Да, я слеп. Я не вижу солнца. Но однажды мне суждено увидеть то, что не дано видеть зрячим.
– Что?
– Я и сам не знаю. Это мой Приговор. Я должен был найти это на Дороге Времени. Должен был, но не нашёл. Когда-нибудь я расскажу тебе… Странно…
– Что странно?
– Я вижу. Вижу тебя. Ты сейчас вот здесь, – старик ткнул пальцем прямо в грудь мальчика.
– Может, ты и должен был увидеть именно меня?
– Может. Но разве зрячие тебя не видят?
– Видят. Хотя – не знаю. После того, как Ири-Тао…
– Ири-Тао? Ты знаешь Ири-Тао?
– Знал. Она спасла меня. Как я понимаю, ценой собственной жизни.
– Большая потеря для сил Добра, – старик горестно покачал головой, – У кого же теперь Венец?
– Венец? Какой Венец?
– Венец Стражей. Самый могучий артефакт из тех, что я знаю. И самый капризный.
– Не было у Ири-Тао никакого Венца, – растерялся мальчик.
– Если ты его не видел, то это не значит, что его не было, – фыркнул учитель, – Венец не каждому покажется. И никому никогда не даётся в руки. Сам выбирает кому, когда и сколько служить. Захочет – поможет.
– А если не захочет?
– Ну, если не захочет, – старик развёл руками, – Изволь сам из всех историй выпутываться. Ведь ты человек. Значит – можешь всё.
– И всё-таки жаль, что мы не звёзды. Что не живём вечно…
Старик тихонько рассмеялся.
– Все мы немножко звёзды. Но даже звёзды не вечны.
– Как – не вечны?
– Как всё, что есть во Вселенной. Звёзды рождаются, живут и умирают. Наше Солнце – тоже звезда. И тоже когда-нибудь умрёт.
– Звезда? Самая большая, да?
– Нет, не самая, – рассмеялся старик, – Есть звёзды во много раз больше. Но даже самая маленькая звезда – огромна. Просто все звёзды очень-очень далеки. Поэтому и кажутся точками. Звёзды рождаются в глубинах Вселенной. Светят долгие-долгие годы. Но, в конце концов, умирают. Некоторые звёзды взрываются, разлетаются на мириады осколков. Иногда такой осколок может прилететь на Землю. Тогда ты видишь “падающую звезду”. Но это не звезда, а всего лишь её частичка.
А иногда множество таких осколков сталкиваются, крошатся в пыль, слипаются вместе и образуют планету. Такую, как наша Земля. Из звёздной пыли рождается жизнь. Вначале – примитивная. Потом – всё более сложная. И вот, в конце концов, на планете появляются люди…
– Как мы?
– Как мы. Вот так, брат. Все мы немножко звёзды.
– А откуда ты это знаешь? – выдохнул поражённый Рене.
– Эва, сказал, – старик рассмеялся и похлопал мальчика по плечу, – Ещё спроси, читал ли я книги. Пошли завтракать, кусок погибшей звезды. Картошка, наверное, уже готова. Покушаем. О себе расскажешь…
Нет, утром на острове решительно было нечего делать. Полакомившись скудным завтраком и внимательно выслушав историю Рене, старик бессовестно задрых возле кострища, даже не высказав к ней никакого отношения, раскинув руки крестом прямо посреди норы. Рене стало даже капельку обидно, что старика не заинтересовал его рассказ. Он ещё потоптался немного рядом. Зачем-то заглянул в угол с зарубками. Небольшая змейка мирно свернулась кольцами на плетёной кошёлке с картошкой. На её теле, ближе к голове, чётко обозначилась выпуклость. Вероятно, этой ночью она тоже позавтракала. Мальчик тяжело вздохнул и поднялся наверх.
