Долго ли, коротко ли (Настя времени счёт потеряла), но чувствует — наелась. Глазами бы ещё ела, а нутро не принимает. Отяжелела. Опустилась на траву, отдувается, как после тяжёлой работы. И вдруг видит: по небу ступа летит, а в ней старушенция залихватски загребает метлой, точно веслом.
— Никак человеческим духом пахнет! — на лету крикнула бабка. — Что за гости у меня объявились, нежданные, незваные и вовсе нежеланные?
Испугалась Настя. Шутка сказать, живая Баба-яга! На лопату посадит, в печь засунет — и не увидят больше папа с мамой любимую дочку. Хотела девочка убежать и в лесу спрятаться, да не тут-то было. Так наелась, что подняться не может. Живот к земле тянет.
Встала Настя на карачки и поползла. Только и старушка не лыком шита. Заметила она нежданную гостью и приземлилась прямо перед ней. Настя охнула и попятилась назад, но старуха резво перекрыла ей путь к отступлению, ткнула в неё метлой и сердито произнесла:
— Отвечай, не скрывая! Ты кто такая?
— Настя, — чуть слышно прошептала девочка.
— Так, так. Значит, Настя. Позарилась на сласти? Почто обижаешь старушку? Зачем объедаешь избушку? — стихами заговорила хозяйка домишка.
— Вы меня съедите? — вместо ответа упавшим голосом пролепетала Настя.
— Тьфу на тебя. Я ж не ты, чтоб есть всё подряд. Я меру в еде знаю, потому и дожила до таких лет, и хворь меня не берёт.
— А в сказках говорят, что Баба-яга детей ест.
— Чего не знаю, того не знаю. С ягой не встречалась. Да в ваших сказках и соврут — не дорого возьмут.
— А вы разве не Баба-яга?
— Нет, я Стряпуха Набей Брюхо.
— А я думала, на ступе только Баба-яга летает, — сказала Настя.
— А остальные, по-твоему, должны по лесу на «мерседесе» ездить? По нашему бездорожью ступа — самый что ни на есть удобный транспорт. Однако ты мне зубы не заговаривай. Явилась, подкрепилась, а теперь улизнуть хочешь? Не выйдет! Давай убытки подсчитывать. В крыше дыру проела. Окно насквозь пролизала. Угол откусила. Перила обгрызла. Батюшки светы, да у меня теперь не дом, а огрызок! — всплеснула руками старушка.
— Простите меня. Я больше не буду, — взмолилась Настя.
— Нет уж, голубушка, не отвертишься. Умела набезобразничать, умей и ответ держать. Ты посмотри на себя, распустёха! По говору девчонка, а фигура поросёнка. Талии нету. Живот — как бурдюк. Ничего, посидишь у меня взаперти, глядишь, похудеешь. Ну-ка заходи в избушку.
У Насти от страха свело живот. Стала она в избушку протискиваться. Дверца узковата, а ослушаться не осмеливается. Попыхтела, попыхтела и пролезла. А Стряпуха Набей Брюхо снаружи осталась.
— Голодом морить будете? — сквозь слёзы спросила Настя.
— Насильно голодом морить — пользы мало. Каждый человек должен сам свою меру найти, — сказала старушка. — Вот тебе мой сказ. Сидеть тебе взаперти, пока не проешь такую дыру, чтобы наружу выбраться. Пройдёшь испытание — отпущу тебя домой. А нет — пеняй на себя.
С этими словами Стряпуха захлопнула дверь и была такова.
Настя хмуро огляделась и тотчас воспрянула духом. Избушка была прямо клад. Снаружи вкусна, а внутри и вовсе всякой снеди полно. Вместо люстры с потолка свешивался окорок, увитый гирляндой сосисок. В углу возвышалась кровать с подушками из нежного зефира. Вместо пуфика лежала огромная головка сыра. А сами стены от пола до потолка походили на многослойный бутерброд.
— Вот так испытание! Да тут можно хоть год сидеть! — рассмеялась Настя.
Окончательно успокоившись, она прикинула, с чего бы начать. От переживаний у неё всегда прорезался зверский аппетит, и она почувствовала, что не прочь подкрепиться. К тому же, как ни любила она поесть, но ей не хотелось всю жизнь сидеть взаперти. Пленница принялась проедать выход на свободу и тут обнаружила, что сколько бы она ни ела, всегда находилось место ещё для одного кусочка.
«Вот глупая старуха. Разве это наказание? Да я отсюда в два счёта выберусь», — усмехалась Настя, набивая рот.
Когда работа по душе, то и дело спорится. Скоро в стене зияла дыра, в которую можно было просунуть кулак. Настя приникла к ней глазом и увидела знакомую ворону.
— Сидишь, обжора? — насмешливо сказала та.
— А ты, облезлая, ещё обзываешься?! — возмутилась Настя.
— Почему это облезлая? Я чёрная и даже блестящая, — охорашиваясь, проговорила ворона. — А тебя, обжору, заперли.
Ну и что? Мне же лучше. А тебе завидно.
— Ну-ну, грызи дальше, кар, кормись, — прокаркала ворона.
— И погрызу.
Настя скорчила гримасу и вновь принялась за работу, но на этот раз без прежнего аппетита. Ей наскучило жевать. Она думала не о еде, а о том, что родители, наверное, уже ищут её по всему парку. И о том, как скучно сидеть одной, когда другие дети играют на площадке. Больше всего на свете ей хотелось вернуться и играть вместе со всеми. Но вместо этого она ела, и ела, и ела, и казалось, этому нет конца.
Дыра в стене увеличивалась слишком медленно. Настя всё чаще прерывала трапезу, чтобы проверить, не сумеет ли она протиснуться наружу, но, увы, каждый раз лаз оказывался слишком тесным. Настя сопела, и пыхтела, и втягивала живот: всё напрасно! Она снова принималась за еду и опять терпела неудачу.
Настя отчаялась и решила во что бы то ни стало выбраться из ненавистной избушки. Она просунула в дыру голову, потом плечи, рванулась вперёд и застряла, как пробка в бутылке.
— Ну что, торчишь, обжирайло? — проговорила нахальная ворона, которая всё это время следила за попытками Насти выбраться. — Зря трепыхаешься. Теперь тебе не выбраться. Застряла бесповоротно.
— Ничего не застряла, — пропыхтела Настя. — Если пролезли голова и плечи, то туловище обязательно пролезет.
— Это у нормального человека пролезет, а у тебя пиши пропало. Тебе труба.
Настя и сама видела, что ворона права. Девочка сделала ещё несколько отчаянных рывков, а потом горько заплакала.
— Вот тебе и раз! — всплеснула крыльями ворона. — То тебе тут нравилось, а теперь ревёшь? Чего ты раскисла?
— Мне никогда отсюда не выйти.
— Ты ведь этому радовалась, — напомнила ворона.
Не успела Юля глазом моргнуть, как очутилась в красивой светлой комнате. В углу стояла кроватка в кружевах… Пойманный в ловушку, Ваня схватил длинную палку, воткнул её в илистое дно и в прыжке взмыл в воздух.— Я же не знала, что избушка заколдованная, — всхлипывала Настя.
— Это не избушка заколдована, а ты.
— Я?!
— Верно. Пока ты не прекратишь обжираться, не выйдешь.
— Но ведь я не могу иначе расширить дыру, — сказала Настя.
— В том то и дело! Чем больше ешь, тем больше хочется. Чем больше хочется, тем больше толстеешь. А если толстеешь, то и в дыру не пролезешь.
Настя перестала плакать и, размазав слёзы по щекам, просияла:
— Поняла! Если я перестану есть, то похудею и выберусь.
— И так, и не так. Из теремка ты, может, и выберешься, а взаперти останешься.
— Как так?
— Очень просто. Если ты не прекратишь переедать, то не сможешь ни бегать, ни прыгать, ни играть, как другие дети. Вот и получается, что обжорство тебя взаперти держит.
— Что же мне делать? Вообще не есть? — расстроилась Настя.
— Почему не есть? Есть, но в меру. Да что я тебя уговариваю? Моё дело подсказать, а тебе выбирать, — каркнула ворона и полетела прочь.
Настя на мгновение задумалась, а потом решительно произнесла:
— Кажется, я поняла, что такое знать меру. Теперь я буду есть только в завтрак, обед и ужин. И никаких перекусов!
Стоило ей это произнести, как она почувствовала, что свободна.
— Ты не будешь есть? — услышала девочка знакомый голос.
Настя огляделась. Заколдованная избушка исчезла. Рядом стояла мама и протягивала дочке горячий хот-дог, щедро сдобренный кетчупом и горчицей.
— Нет, мам, — помотала головой Настя. — Надо знать меру.
Мать онемела от удивления, а отец, взглянув на дочку, вздохнул:
— Твоя мера до первой палатки мороженого.
— Нет, я твёрдо решила. Ведь чем больше ешь, тем больше хочется. Это только поначалу трудно отказаться. Зато потом я буду стройная, — улыбнулась Настя и побежала к качелям.
Народу на детской площадке прибавилось. На скамейках сидели старушки с вязаньем и старички со свежими газетами. Молодые мамы беседовали, поглядывая на своих младенцев, мирно спящих в колясках.
В песке возились малыши. Калоша направилась к ним, но, не доходя до песочницы, остановилась: прямо перед ней стояла скамейка, заваленная целой горой игрушек. Чего тут только не было: и кукла, и мишка, и кубики, и машины, и совочек с формочками для песка! Посреди игрушечного богатства сидела скучная-прескучная девочка с большим красным бантом на голове и с тоской наблюдала за тем, как другие дети возятся в песочнице. Калоше стало жаль бедняжку.
