— И людей не боится? — спросила Маша.
— Какое там боится! Ванюшку чуть до смерти не напугал.
— Расскажи, дядя Миша, — попросил Сашка.
— А не боишься? — подмигнул дядя Миша.
— Ну, вот ещё!
— Дрробь и порох! Молодец, паря! Ну, так слушайте.
— Раз идёт Ванюшка к речке глушью. Глушь — это у нас так дальний лес зовётся. Там и в полдень всё равно сумерки: густой лес, старый. Захламощённый: пни, да кокоры, да бурелом — не продерёшься. Ванюшка у меня расторопный, как раз я его на этот участок и поставил, он там и живёт в сторожке.
И слышит Ванюшка: подкоренник трещит — пичужка такая махонькая, с орех, и хвостик торчком всегда. А голос — такая сила, не поверишь, что эдакая мелюзга раскричалась!
«Дай-ка посмотрю, на кого это он?» — Ванюшка думает. Да и пошёл к куче хвороста, где подкоренник трещит.
Ружьё у Ванюшки за плечами, да и пустое, а в руках два (мёртвых) зайца, застрелил в лесу.
Ванюшка подошёл к куче. Подкоренник — нырк! — и пропал в хворосте. Ванюшка ещё шаг шагнул, а из-за кучи шатун! На дыбы всплыл. — Тут дядя Миша плавно поднялся со стула, показывая, как всплыл на дыбы медведь. И опять ужасно как стал похож на настоящего медведя. — И идёт на Ванюшку… — Дядя Миша медленно, косолапя и раскачиваясь, двинулся к детям.
Маша опустилась на пол и быстро-быстро убежала под рояль на четвереньках. Сам не зная как, очутился рядом с ней и Сашка.
Из-под рояля детям видны были только косолапые ножищи в валенках. И очень страшно было смотреть, как эти ноги, медленно передвигаясь, приближались…
Дядя Миша продолжал рассказывать:
— Ванюшка, не будь промах, кинул в шатуна зайцем. А сам — дёру! Шатун — хвать! — и поймал зайца на лету. И пал с ним на все четыре. — Дядя Миша живо опустился на четвереньки.
— Да как зарычит! — крикнул дядя Миша.
Тут на его волосатом лице вдруг открылась пасть, по сторонам её выбежали два жёлтых клыка. Из глубины пасти раздалось глухое рычание.
Маша взвизгнула. Сашка со всей силы брыкнул ногой в страшную морду шатуна.
— Ой-ой! — вскрикнул дядя Миша. И шатун исчез — опять были видны только косолапые валенки.
— Что такое? — послышался голос матери. — Что у вас тут такое?
Дети выскочили из-под рояля и кинулись к ней.
— Разве так можно, Сашка! — смеясь и чуть не плача говорила мать. — Разве можно ногой? Да и ты тоже хорош, Миша, разве можно так пугать детей!
— Виноват, виноват! — хохотал дядя Миша. — Зато мне и попало — здорово Сашка саданул! Чуть последние зубы не вышиб. Ну, молодец! — прибавил он, отнимая руку от подбородка и протягивая её Сашке: —Давай мириться. Молодец, что шатуна ударить не побоялся!
Сашка тоже смеялся уже.
— Была бы у меня винтовка с пулей! — сказал он, протягивая руку. — Я бы ему показал.
— Вижу, что показал бы, дрробь и порох! — хохотал дядя Миша, опять хватаясь за подбородок. — Вижу, что охотник из тебя выйдет лихой!
— А что с Ванюшкой дальше было? — спросила Маша, выглядывая из-под материнской руки.
— Удрал Ванюха! — весело сказал дядя Миша. — Бежит Ва-нюха, а медведь зайца в миг разорвал — и за ним. Ванюшка ему другого зайца бросил. Медведь опять задержался. А Ванюха кубарем с обрыва, в лодку вскочил — как раз тут у него лодка оставлена была — и понёс! Речка его и спасла: шатун из лесу выбежал, а уж в воду не полез.
В прихожей опять затрещал звонок. Пришёл отец.
На следующий вечер отец вызвал машину, и мать с дядей Мишей повезли Сашку и Машу на вокзал.
Как только поезд двинулся и в окне последний раз мелькнул белый платочек матери, дядя Миша принялся рассказывать детям всякие смешные истории. Но огорчённые расставанием, нарёванные дети совсем его не слушали.
Тогда он поспешил устроить им постели на полках. Сашка и Маша забрались под одеяла с головой. Они так устали за день, что сейчас же заснули.
Ночью на одной из остановок машинист неосторожно взял с места, Сашку сильно тряхнуло, он открыл глаза.
Тьма-тьмущая.
Сашка откинул одеяло с головы.
В проходе горит тусклая электрическая лампочка без абажура. Кругом спят незнакомые люди, некоторые громко, с присвистом храпят.
Сашке стало так неуютно.
Он тихонечко отодвинул занавеску на окне.
Там, за окном, холодно светит в чистом небе луна. Мелькают телеграфные столбы, проползают за ними белые, с чёрными проталинами поля, медленно крутятся перелески.
Всё чужое, незнакомое. И нет рядом матери.
Сашка повернулся, глянул вниз — на дядю Мишу.
Дядя Миша не спал. Он сидел, облокотившись на оконный столик, и о чём-то думал.
Сашка хотел уж окликнуть его, спросить что-нибудь, но тут забормотала во сне и всхлипнула на своей полке Маша.
Дядя Миша быстро поднялся — большой, лохматый, грузный, — и Сашке вдруг стало страшно: он вспомнил, как тогда дядя Миша сразу превратился в медведя — (людоеда). Может быть, он и взаправду шатун?
Дядя Миша протянул свою толстую волосатую лапищу к Маше.
Сашка замер: сейчас схватит Машу и потащит себе в пасть!
Но страшная лапища очень осторожно, очень заботливо погладила мягкие Машины волосы, точно Маша была не девочка, а какая-нибудь бабочка, с которой так легко стереть нежную пыльцу.
«Дядя Миша очень, очень добрый человек», — вспомнил Сашка слова матери.
Сашке стало вдруг хорошо и уютно.
Он опять натянул на себя одеяло — и сразу заснул.
А на заре детей разбудил дядя Миша.
— Вставайте, вставайте, — гремел он. — Вылезайте из своих норок! Скоро приедем.
Только успели Сашка и Маша умыться, закусить напечёнными для них матерью вкусными подорожничками и уложить вещи, как поезд подкатил к маленькой деревянной станции.
Их встретил румяный парень с бляхой на груди. Оказалось, это тот самый лесник Ванюшка, который убежал от шатуна. Ванюшка весело поздоровался с детьми за руку, подхватил чемоданы, и все вместе пошли мимо станции к коновязи.
У коновязи стояла кучка колхозников, они о чём-то громко разговаривали и смеялись.
— Ну-ка, спецы! — подмигнул детям дядя Миша. — Догадайтесь, кто тут у меня в упряжке?
Колхозники расступились.
У коновязи была привязана обыкновенная толстенькая мохнатая деревенская лошадёнка, запряжённая в розвальни, а рядом с ней — высокий зверь с прямыми, как колышки, рогами. Зверь стоял спокойно, ничуть не пугался людей; он тоже был запряжён, только в городские удобные санки.
Сашка не мог сразу догадаться, что это за зверь, а Маша подумала и сказала:
— Молодой лось. Когда он будет старый, у него рога будут лопатами.
— Ишь ты! — удивился дядя Миша. — Верно, лось и есть. А видела ты когда-нибудь лося в упряжке?
— И что ж такого? — сказала Маша. — Мы у нас в зоопарке на северном олене катались, и на двугорбом верблюде, и на карлице лошадке — пони — катались.
— Вас, городских, видно, ничем не удивишь, — немножко обиженно сказал дядя Миша. — А только у меня-то лось не такой, как ваши звери — не клеточный.
— Я знаю, — сказал Сашка. — Ты его в тайге подстрелил. Он тебе и зубы вышиб.
Колхозники засмеялись, и дядя Миша тоже.
— Нет, паря, не этот! Который мне зубы вышиб, того давно уже на свете нет. А этого я в лесу нашел, у матки отбил ещё сосунком. Сам его из бутылочки выкормил. Этот меня не тронет.
Румяный Ванюшка увязал уже вещи на дровнях. Дядя Миша усадил ребят в сани, тепло укутал, сам взгромоздился на облучок и крикнул Ванюшке:
— Трогай!
Лошадка дёрнула розвальни, поскользнулась, дёрнула ещё раз — и затрусила по заваленной снегом уличке между деревянных домишек. За ней, широко шагая, спокойно пошёл лось.
Солнце ещё только поднималось над низкими крышами, но в посёлке у станции уже просыпался народ. Из многих труб валил дым. Прохожие останавливались и ахали на лося. Собаки с лаем вылетали навстречу, но, увидев незнакомого лесного зверя, шарахались от него и с визгом спасались назад в подворотни.
Но вот дорога перебежала рельсы и вошла в лес.
Сашка и Маша никогда не видели такого множества деревьев. Со всех сторон толпились густые тёмно-зелёные ели, голубоватые с оранжевым сосны, белые берёзы и серебристые осины. Голые ветви лиственных деревьев кутались в серенький искристый пушок-иней.
Дядя Миша обернулся к детям:
— Красота, а?
У Маши глаза были большие и сияли. Но она ничего не ответила.
А Сашка спросил:
— А шибко на лосе можно?
— Ого! — сказал дядя Миша. — Дробь и порох! Ну-ка держитесь!
Он подобрал вожжи и крикнул:
— Альцес, ходу! Берегись, Ванюшка!
Сани рвануло. Лось пошёл крупной рысью.
Ванюшка встал во весь рост в дровнях, закрутил у себя над головой вожжами, закричал лошади:
