– Что ты, матушка? – испуганно сказал Якоб. – Ты, наверно, нездорова. Почему ты гонишь меня?
– Говорю тебе, уходи своей дорогой! – сердито крикнула Ханна. – От меня ты ничего не получишь за твои шутки, противный урод!
«Она сошла с ума! – подумал бедный Якоб. – Как мне теперь увести её домой?»
– Мамочка, посмотри же на меня хорошенько, – сказал он, чуть не плача. – Я ведь твой сын Якоб!
– Нет, это уж слишком! – закричала Ханна, обращаясь к своим соседкам. – Посмотрите на этого ужасного карлика! Он отпугивает всех покупателей да ещё смеётся над моим горем! Говорит – я твой сын, твой Якоб, негодяй этакий!
Торговки, соседки Ханны, разом вскочили на ноги и принялись ругать Якоба:
– Как ты смеешь шутить над её горем! Её сына украли семь лет назад. А какой мальчик был – прямо картинка! Убирайся сейчас же, не то мы тебе глаза выцарапаем!
Бедный Якоб не знал, что подумать. Ведь он же сегодня утром пришёл с матерью на базар и помог ей разложить овощи, потом отнёс к старухе домой капусту, зашёл к ней, поел у неё супу, немного поспал и вот теперь вернулся. А торговки говорят про какие-то семь лет. И его, Якоба, называют противным карликом. Что же с ними такое случилось?
Со слезами на глазах побрёл Якоб с рынка. Раз мать не хочет его признавать, он пойдёт к отцу.
«Посмотрим, – думал Якоб. – Неужели и отец тоже прогонит меня? Я стану у двери и заговорю с ним».
Он подошёл к лавке сапожника, который, как всегда, сидел там и работал, стал возле двери и заглянул в лавку. Фридрих был так занят работой, что сначала не заметил Якоба. Но вдруг случайно поднял голову, выронил из рук шило и дратву и вскрикнул:
– Что это такое? Что такое?
– Добрый вечер, хозяин, – сказал Якоб и вошёл в лавку. – Как поживаете?
– Плохо, сударь мой, плохо! – ответил сапожник, который тоже, видно, не узнал Якоба. – Работа совсем не ладится. Мне уже много лет, а я один – чтобы нанять подмастерья, денег не хватает.
– А разве у вас нет сына, который мог бы вам помочь? – спросил Якоб.
– Был у меня один сын, Якобом его звали, – ответил сапожник. – Теперь было бы ему годков двадцать. Он бы здо́рово поддержал меня. Ведь ему всего двенадцать лет было, а такой был умница! И в ремесле уже кое-что смекал, и красавец был писаный. Он бы уж сумел приманить заказчиков, не пришлось бы мне теперь класть заплатки – одни бы новые башмаки шил. Да уж, видно, такая моя судьба!
– А где же теперь ваш сын? – робко спросил Якоб.
– Про то один господь знает, – ответил с тяжёлым вздохом сапожник. – Вот уже семь лет прошло, как его увели от нас на базаре.
– Семь лет! – с ужасом повторил Якоб.
– Да, сударь мой, семь лет. Как сейчас помню, жена прибежала с базара, воет, кричит: уж вечер, а дитя не вернулось. Она целый день его искала, всех спрашивала, не видали ли, – и не нашла. Я всегда говорил, что этим кончится. Наш Якоб – что правда, то правда – был пригожий ребёнок, жена гордилась им и частенько посылала его отнести добрым людям овощи или что другое. Грех сказать – его всегда хорошо награждали, но я частенько говорил жене: «Смотри, Ханна! Город большой, в нём много злых людей. Как бы чего не случилось с нашим Якобом!» Так и вышло! Пришла в тот день на базар какая-то женщина, старая, безобразная, выбирала, выбирала товар и столько в конце концов накупила, что самой не отнести. Ханна, добрая душа, и пошли с ней мальчика… Так мы его больше и не видали.
– И, значит, с тех пор прошло семь лет?
– Весной семь будет. Уж мы и объявляли о нём, и по людям ходили, спрашивали про мальчишку – его ведь многие знали, все его, красавчика, любили, – но сколько ни искали, так и не нашли. И женщину ту, что у Ханны овощи покупала, никто с тех пор не видал. Одна древняя старуха – девяносто уже лет на свете живёт – говорила Ханне, что это, может быть, злая колдунья Крейтервейс, что приходит в город раз в пятьдесят лет закупать провизию.
Так рассказывал отец Якоба, постукивая молотком по сапогу и вытягивая длинную вощёную дратву. Теперь наконец Якоб понял, что с ним случилось. Значит, он не во сне это видел, а вправду семь лет был белкой и служил у злой колдуньи. У него прямо сердце разрывалось с досады. Семь лет жизни у него украла старуха, а что он за это получил? Научился чистить кокосовые скорлупки и натирать стеклянные полы да всякие вкусные кушанья выучился готовить!
Долго стоял он на пороге лавки, не говоря ни слова. Наконец сапожник спросил его:
– Может быть, вам что-нибудь у меня приглянулось, сударь? Не возьмёте ли пару туфель или хотя бы, – тут он вдруг прыснул со смеху, – футляр для носа?
– А что такое с моим носом? – сказал Якоб. – Зачем мне для него футляр?
– Воля ваша, – ответил сапожник, – но будь у меня такой ужасный нос, я бы, осмелюсь сказать, прятал его в футляр – хороший футляр из розовой лайки. Взгляните, у меня как раз есть подходящий кусочек. Правда, на ваш нос понадобится немало кожи. Но как вам будет угодно, сударь мой. Ведь вы, верно, частенько задеваете носом за двери.
Якоб ни слова не мог сказать от удивления. Он пощупал свой нос – нос был толстый и длинный, четверти в две, не меньше. Видно, злая старуха превратила его в урода. Вот почему мать не узнала его.
– Хозяин, – чуть не плача, сказал он, – нет ли у вас здесь зеркала? Мне нужно посмотреться в зеркало, обязательно нужно.
– Сказать по правде, сударь, – ответил сапожник, – не такая у вас наружность, чтобы было чем гордиться. Незачем вам каждую минуту глядеться в зеркало. Бросьте эту привычку – уж вам-то она совсем не к лицу.
– Дайте, дайте мне скорей зеркало! – взмолился Якоб. – Уверяю вас, мне очень нужно. Я, правда, не из гордости…
– Да ну вас совсем! Нет у меня зеркала! – рассердился сапожник. – У жены было одно малюсенькое, да не знаю, куда она его задевала. Если уж вам так не терпится на себя посмотреть – вон напротив лавка цирюльника Урбана. У него есть зеркало, раза в два больше вас. Глядитесь в него сколько душе угодно. А затем – пожелаю вам доброго здоровья.
И сапожник легонько вытолкнул Якоба из лавки и захлопнул за ним дверь. Якоб быстро перешёл через улицу и вошёл к цирюльнику, которого он раньше хорошо знал.
– Доброе утро, Урбан, – сказал он. – У меня к вам большая просьба: будьте добры, позвольте мне посмотреться в ваше зеркало.
– Сделайте одолжение. Вон оно стоит в левом простенке! – крикнул Урбан и громко расхохотался. – Полюбуйтесь, полюбуйтесь на себя, вы ведь настоящий красавчик – тоненький, стройный, шея лебединая, руки словно у королевы, а носик курносенький, – лучше нет на свете! Вы, конечно, немножко им щеголяете, ну да всё равно, посмотрите на себя. Пусть не говорят, что я из зависти не позволил вам посмотреться в моё зеркало.
Посетители, которые пришли к Урбану бриться и стричься, оглушительно хохотали, слушая его шутки. Якоб подошёл к зеркалу и невольно отшатнулся. Слёзы выступили у него на глазах. Неужели это он, этот уродливый карлик! Глаза у него стали маленькие, как у свиньи, огромный нос свешивался ниже подбородка, а шеи как будто и совсем не было. Голова глубоко ушла в плечи, и он почти совсем не мог её повернуть. А ростом он был такой же, как семь лет назад, – совсем маленький. Другие мальчишки за эти годы выросли вверх, а Якоб рос в ширину. Спина и грудь у него были широкие-преширокие, и он был похож на большой, плотно набитый мешок. Тоненькие коротенькие ножки едва несли его тяжёлое тело. А руки с крючковатыми пальцами были, наоборот, длинные, как у взрослого мужчины, и свисали почти до земли. Таков был теперь бедняга Якоб.
«Да, – подумал он, глубоко вздыхая, – немудрено, что ты не узнала своего сына, матушка! Не таков он был раньше, когда ты любила похвастать им перед соседками!» Ему вспомнилось, как старуха подошла в то утро к его матери. Всё, над чем он тогда смеялся – и длинный нос, и безобразные пальцы, – получил он от старухи за свои насмешки. А шею она у него отняла, как обещала…
– Ну что, вдоволь насмотрелись на себя, мой красавчик? – спросил со смехом Урбан, подходя к зеркалу и оглядывая Якоба с головы до ног. – Честное слово, такого смешного карлика и во сне не увидишь. Знаете, малыш, я хочу вам предложить одно дело. В моей цирюльне бывает порядочно народу, но не так много, как раньше.
А всё потому, что мой сосед, цирюльник Шаум, раздобыл себе где-то великана, который переманивает к нему посетителей. Ну, стать великаном, вообще говоря, уж не так хитро, а вот таким крошкой, как вы, – это другое дело. Поступайте ко мне на службу, малыш. И жильё, и пищу, и одежду – всё от меня будете получать, а работы-то всего – стоять у дверей цирюльни и зазывать народ. Да, пожалуй, ещё взбивать мыльную пену и подавать полотенце. И наверняка вам скажу, мы оба останемся в выгоде: у меня будет больше посетителей, чем у Шаума с его великаном, а вам каждый ещё на чаёк даст.
