Вытянулся Заяц перед своей Смертью в струнку, доложил:
— Горжусь, что непойманным до старости дожил и тебя в полном сознании встретил.
И покачала тут Смерть головой:
— Эх, ты, — говорит, — не прожил ты свою жизнь,
а прокрался по ней. Даже совестно нести тебя, такого. Глянет кто-нйбудь и скажет: «Труса Смерть несет».
— Да, — вздохнул Заяц, — это верно. Не явил я за всю мою жизнь своей смелости, а ведь ее у меня полна грудь. Но если ты дашь мне день жизни, увидишь тогда, на что я способен.
Махнула Смерть рукой:
— Ладно, дарю тебе день жизни.
И растаяла в воздухе, как будто ее и не было*. И тут же, почувствовал Заяц, что не давит ему больше сердце и что он снова может дышать.
Подпрыгнул он тут от радости, закричал:
— Живу!
И слышит — идет кто-то по лесу, шуршит под чьими-то шагами трава.
Пригнулся Заяц пониже и полез поскорее в терновый куст прятаться. Заяц и в последний свой день остался зайцем.
Обветшали у медведя Потапа и медведя Спиридона берлоги. Самим подправить сил нет — одряхлели медведи, состарились. Медвежат помочь попросили. Медведь Потап Шашку позвал, а медведь Спиридон — Мишука.
— Помогите, ребятки, зима скоро.
Откликнулись медвежата, пришли. Правда, Ивашка без всякой радости принял приглашение медведя Потапа, он сызмала не привык к делу, но мать сказала :
— Иди.
И соседи сказали:
— Сходи.
И Ивашка пошел. Нагреб листьев дубовых в роще, постель медведю постелил. Попытал — жестковато. Надо бы еще подстелить, чтобы помягче было. Но так рассудил Ивашка:
—И чего это я радеть буду? Для себя, что ль, стараюсь. И так сойдет.
Слукавил медвежонок, приберег силу.
За вход принялся. Косяки новые поставил, дверь навесил. Смотрит — эх, не рассчитал он немного. Повыше бы надо притолоку поднять. И поскреб в затылке: «Переделать если...».
Но тут же сказал:
— И чего это я буду понапрасну силу тратить.
He мне ходить-нагибаться, а Потапу, и так сойдет.
А Мишук в это время у медведя Спиридона трудился. Настелил постель ему новую. Полежал на ней, поднялся.
— Жестковата, а на ней зиму лежать. Мне жестковата, а медведь Спиридон — старичок, ему еще жестче будет. Пойду еще листочков наберу.
Принес охапку пахучих дубовых листьев. - Уложил на кровать.
— Вот теперь, — говорит, — всю зиму можно лежать и бока не отлежишь.
Дверь ремонтировать начал. Смотрит — притолока низковата, повыше поднять надо, чтобы медведю Спиридону не пригибаться, когда он в берлогу входит.
— Старичок он, тяжело ему гнуться. Да и дела-то не так уж много. Порадеть надо для старика.
И перестроил Мишук дверь медведю Спиридону.
Закончили медвежата дело свое, попрощались с медведями. Осмотрел медведь Потап свою берлогу, сказал:
— Спасибо, мне самому и так бы не сделать: сил нет.
А медведь Спиридон осмотрел работу Мишука
и сказал:
— У, если бы у меня и сила была, я бы так не сделал: нет у меня сноровки такой, как у тебя, Миша.
И теперь ходит по лесу и говорит всем:
— Вы бы только поглядели, как мне Мишук берлогу отделал.
А медведь Потап, тот ничего не говорит. И Ивашка обижается. Спросил Мишука при встрече:
— Отчего это так: делали мы с тобой, Мишка, одинаковое дело, а хвалят нас по-разному. Как ты думаешь, почему?
— Наверное, у медведя Спиридона сердце добрее, — сказал Мишук.
И Ивашка согласился:
— Наверное.
И тут же пожалел:
— Лучше бы мне медведю Спиридону помогать: теперь бы он меня хвалил.
Упала на нору Енота осинка и прикрыла вход в нее. Енота дома не было. На охоте был Енот. Приходит он домой, смотрит — не войти ему внутрь. Всполошился :
— Как же быть мне? У меня в норе — енотики. Мне снаружи стоять никак нельзя.
Совсем было Енот духом упал, а потом смотрит — осинка-то тоненькая. В такой и тяжести, гляди, нет.
— Сейчас, — говорит, — вздохну поглубже, поднатужусь и отодвину ее в сторону.
Бежал мимо Барсук. Услышал его слова, остановился:
— О чем это ты?
— Да вот осинка упала и вход в нору прикрыла. Я сперва было растерялся, а потом смотрю — ничего страшного нет.
— Как нет! Это же — осина. Беда какая!
— Какая там беда, — усмехнулся Енот, — вздохну сейчас поглубже, поднатужусь и отодвину в сторону.
А Барсук за айкал:
— Ай, ай, быстрый ты какой. Осине-то, гляди, лет двадцать будет. А тебе сколько?
— Три года.
— То-то и оно. Двадцать лет и три года — разница. Слаб ты против нее. Двадцать лет она тяжести набирала, а ты всего три года силы копил. Не сдвинешь вдруг-то.
Осмотрел Енот себя — и впрямь слабоват он против осины. Вон она разлеглась как, не столкнуть. А Барсук похаживает вокруг, лапами всплескивает :
— Ай-ай, сучков-то сколько! И каждый за землю держится. Не оторвать, ни за что не оторвать — у тебя всего четыре лапы-то.
Смотрит Енот;— верно, много сучков на осине. И каждый за землю ухватился. Где их оторвешь, когда у него всего четыре лапы-то.
И повесил Енот голову. А Барсук побегал еще немного, по айкал:
— Ай-ай-ай, беда-то какая!
И побежал дальше. А Енот у норы своей остался. Сидит, губами чмокает, вздыхает:
— Что же мне теперь делать? У меня же в норе енотики. Бедный я, бедный.
Мимо Мышка бежала. Услышала его слова. Остановилась.
— О чем это ты?
— Да вот осина на мою нору упала, вход закрыла, а у меня в норе енотики.
Обежала Мышка осину вокруг, сказала:
— Ну и чего ты сидишь? Бери и отодвигай ее в сторону.
— Отодвинь, попробуй. Это же — осина.
Обежала Мышка опять осину вокруг, сказала:
— Да какая же это осина? Осинка. Чего ты на себя страх нагоняешь? Переполошился. Бери и отодвигай в сторону.
— Куда мне, — загундосил Енот, — ей двадцать лет, а мне всего три года.
— Двадцать лет! Нашел чем себя испугать. Да она все эти двадцать лет на месте простояла, а ты три года по земле бегал, сил набирался. Ты посмотри на себя, какой ты крепыш. У тебя вон грудь круглая какая. И плечи покатые.
Осмотрел Енот себя — точно, круглая у него грудь и плечи покатые. Может, и впрямь допытаться? Но вспомнил Барсука, сказал:
— Да у нее вон сучьев сколько. И каждый за землю держится. Сдвинь ее, попробуй.
Обежала Мышка осину вокруг, сказала:
— Какие же это сучья? Так, веточки зеленые. Погляди лучше.
Смотрит Енот — точно, какие там сучья — ветки зеленые и не держатся вовсе за землю, а отталкиваются от нее. Может, попытаться все-таки?
А Мышка топчется рядом, торопит:
— Берись, берись, не робей. Поднимешь сейчас, я ухну, и отбросишь ты эту осину в сторону.
Взялся Енот и чувствует — точно, не такая уж осина и тяжелая, а если ухнет сейчас еще Мышка, двинет он ее, и откроется вход в нору.
И ухнула Мышка:
— Ух!
Двинул Енот осинку и увидел своих енотиков. Обрадовался.
— Вот спасибо тебе, Мышка.
Сидел он потом у себя в норе, кормил ребятишек п думал: «Барсук прошел — силу отнял, Мышка
прошла — силу дала. Какие прохожие разные бывают».
ХИТРОСТЬ МЕДВЕДИЦЫ МАТРЕНЫ
Ничему не хотел учиться у медведицы Авдотьи медвежонок Ивашка. Бранит, бывало, его медведица, а Ивашка сердится:
— И как это ты все видишь? Этр, наверное, потому, что я у тебя один.
И тут заболела медведица Авдотья и пригорюнилась — куда Ивашку девать. А соседка ее, медведица Матрена, и говорит:
— Давай его ко мне. У меня своих медвежат двое, а где двое есть, там третий не помешает.
Обрадовался Ивашка — среди Матрениных ребят его незаметно будет. Не делай ничего — и слова никто
не скажет.
Переспали ночь. Собралась медведица завтраком медвежат кормить, смотрит — ее Мишук и Машута заправили постели, а Ивашка и не подумал. Как была она у него раскидана с ночи, так и осталась.
Задумалась медведица: как быть ей? Как сказать Ивашке об этом? Пожурить, еще обидится. Скажет —» если мата заболела, то уж и ругают меня.
И тогда кликнула медведица сына своего и ну его
виноватить:
— Ты что же это, Мишка, как постель-плохо убрал? Погляди, куда у тебя подушка углом смотрит?
— К окошку, — прогудел медвежонок.
— А куда нужно, чтобы она глядела?
— К двери, -прогудел медвежонок.
- Так что же, выходит, я тебя зря учила? Да я вот тебя сейчас за вихор. Убирай все сызнова.
Раза три Мишу к пропотел, пока его мать бранить перестала. Мишука перестала, Машуту начала:
