Варвара Ивановна
У Якуньки была супруга Варвара Ивановна. И кажной день ему за год казался.
Вот она кака была зазуба, вот кака пагуба. Ежели Якунька скажет:
– Варвара Ивановна, спи!
Она всю ночь жить буде, глаза пучить. А ежели сказать:
– Варвара Ивановна, сегодня ночью затменье предвешшают. Посидите и нас разбудите.
Дак она трои сутки спать будет, хоть в три трубы труби. Опять муж скажет:
– Варя, испекла бы пирожка.
– Не стоишь, вор, пирогов.
А скажет:
– Варя, напрасно стряпню затевашь, муку переводишь…
Она три ведра напекет:
– Ешь, тиран! Чтобы к завтрию съедено было!
Муж скажет:
– Варя, сходим сегодня к тетеньке в гости?
– Нет, к здакой моське не пойдем.
Он другомя:
– Сегодня сватья на именины звала. Я сказал – не придем.
– Нет, хам, придем. Собирайся!
У сватьи гостей людно. Варвара пальцем тычет:
– Якунька, это чья там толстомяса-та девка в углу?
– Это хозяйская дочь. Правда, красавица?
– А по-моему, морда. Оттого и пирогов мало, что она всю муку на свой нос испудрила.
Муж не знат, куда деться:
– Варя, позволь познакомить. Вот наш почтеннейший начальник.
– Почтеннейший?.. А по виду дак жулик, казнокрад.
Тут хозяйка зачнет положенье спасать, пирогом строптиву гостью отвлекает:
– Варвара Ивановна, отведайте пирожка, все хвалят.
– Все хвалят, а я плюю в твой пирог.
И к Варваре кто придет, тоже хорошего мало. Который человек обрадуется угощению, тот ни фига не получит, а кто ломаться будет, того до смерти запотчует.
Мода пришла – стали бабы платьишки носить ребячьи. Варвара наросьне ниже пят сарафанов нашила. Всю грязь с улицы домой приташшит. Вот кака Варвара Ивановна была: хуже керосина.
Она и рожалась, дак поперек ехала. Муж из-за такого поведения сильно расстраивался:
– Ах ты… проваль тебя возьми! Запехать разве мне ей на службу. Может, шелкова бы стала?
Вот наша Варвара Ивановна на работу попала. Ежели праздник и все закрыто, дак Варвара в те дни черным ходом в учрежденье залезет и одна до ночи сидит, служит, пишет да считат. А ежели объявят:
– Варвара Ивановна, эта вся будет спешна неделя. Пожалуйста, без опозданиев…
Дак Варвара всю эту неделю назло дома лежит. Настанет праздник какой, Варвара одна в учрежденье работу ломит.
Муж дак за тысячу верст рад бы от этой Варвары уехать, из пушки бы ей рад застрелить.
Оногды идет он со службы, а домой неохота. И видит: дядьки на бочке за город едут. Ах, думает, хорошо б и мне перед смертью на лоно природы.
– Дяденька, подвези!
За папиросу вывезли и Якуньку за город. Стали навоз в яму сваливать. Яма страшна, глубока. Якуня думат:
– В эту бы яму мою бы Варвару Ивановну!
Яма смородинным кустьем обросла. Это Якуня тоже на ус намотал. Домой явился:
– Хотя ноне и лето, ты. Варвара, за город ни шагу!
– Завтра же с утра отправимся! И ты, мучитель, со мной.
Утром бредут за город. Варвара Ивановна, чтоб не по-мужневу было, задью пятится. К ямы подошли, к смородиннику. Якунька заявил:
– Мои ягоды!
– Нет, холуй, мои! Лучче и не подступайся!
Замахалась, скочила в куст, оступилась и ухнула в яму. Якунька прослезился и бросил следом три пачки папирос:
– Прости, дорогая!
Затем домой воротился. Никто его не ругат, никто его не страмит. Самоварчик наставил, сидит, радуется:
– Вот кака жисть пошла приятная!
Однако соседи вскоре заудивлялись, почему из Варвариной квартиры ни крыку, ни драки не слыхать. Донесли в участок, что не на кирпич ли даму пережгли, боле не орет. Начальник вызвал Якуньку:
– Где супруга?
– Дачу искать уехала.
– Смотри у меня!
Якунька до полусмерти напугался:
– Лучче побежу я добывать свою Варварку.
С веревкой полетел к ямы. Припал, слушат… Писк, визг слыхать… …А вот и Варин голосок…
Слов не понять, только можно разобрать, что произношение матерное. Якунька конец размотал. Начал удить:
– Эй, Варвара! Имай веревку! Вылезай!
Удит и чует, что дернуло. Конец высбирал, а в петле кто-то боязкой сидит, не боле фунта. Якунька дрогнул, хотел эту бедулину обратно тряхнуть, а она и проплакала:
– Дяденька, не рой меня к Варвары! Благодетель, пожалей!
– Вы из каких будете?
– Я Митроба, по-деревенски Икота. Мы этта в грезной ямы хранились, митробы, иппузории. Свадьбы рядили, сами собой плодились. И вдруг эта Варвара на нас сверху пала, всех притоптала, передавила. Папиросу жорет, я с табаку угорела. О, кака беда! Хуже сулемы эта Варвара Ивановна, хуже карболовой кислоты!
Якунька слушат да руками хлопат:
– Ах да Варвара! Ну и Варвара! А все-таки по причине начальства приходится доставать.
– Якуня, плюнь на их на всех! Порхнем лучче от этого страху в Москву.
– Что делать-то будем?
– Там делов, дак не утянешь на баржи. За спасение моей жисти от Варвары я тебя наделю капиталом. Я Митроба и пойду вселяться по утробам. За меня дохтура примуцца, а я их буду поругивать да тебя ждать. Ты в дом, я из дому.
Якунька шапку о землю:
– Идет! Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!
Митроба завезалась в шелково кашне, на последни деньги билет купила да в Москву и прикатили. На постоялый двор зашли, сели чай пить. Икота в блюдце побулькалась, заразговаривала:
– По городу ле в киятры ходить, у меня платье не обиходно, да и на Варвару боюсь нарвацца. Лучче без прогулов присмотрю себе завтра барыну понарядне да в ей и зайду.
– Как зайдешь-то?
– Ротом. С пылью ле с едой.
– А мне что велишь?
– Ты в газету объяви, что горазен выживать икоты, ломоты, грыжу, дрип.
Утром Якунька в редакцию полетел, а Митроба в окне сидит, будто бы любуется уличным движением. Мимо дама идет, красива, полна, в мехах. Идет и виноград немытый чавкат. Митроба на виноград села, барына ей и съела. И зачало у барыни в животе урчать, петь, ходить, разговаривать.
Еиной муж схватил газету, каки есть дохтора? И читает: "Проездом из Америки. Утробны, внутренни, икоты, щипоты, черевны болезни выживаю".
Полетели по адресу. Якунька говорит:
– Условия такая. Вылечу – сто рублей. Не вылечу – больной платы просит.
Наложил на себя для проформы шлею с медью. Приехали. Икотка барыниным голосом заговорила:
– Здравствуй, Якунюшка! Вот как я! Все тебя ждала. Да вот как я! Лише звонок, думаю, не Якуня ли! Вот как я!
Якуньке совестно за эту знакому:
– Ладно, ладно! Уваливай отсель!
Икота выскочила в виде мыша, только ей и видели. Больна развеселилась, кофею запросила. Американского дохтура благодарят, сто рублей выносят.
Теперь пошла нажива у Якуньки. Чуть где задичают, икотой заговорят, сейчас по него летят. У Якуни пальтов накуплено боле двадцати, сапогов хромовых, катанцей, самоваров, хомутов, отюгов быват пятнадцать.
Бедну Митробу на дому в дом, из души в душу гонит, деньги хапат. Дачу стеклянну строить зачал, думал – и век так будет. Однако на сем свете всему конец живет. Окончилась и эта легка нажива.
Уж, верно, к осени было. Разлетелся Якунька одну дамочку лечить, а Икота зауросила:
– Находилась более, нагулялась!.. Пристала вся!
Якуня тоже расстроился:
– Ты меня в Москву сбила! А кто тебя от Варвары спас?
– Ну, черт с тобой! Этта ешше хватай, наживайся! А далеша! Я присмотрела себе подходяшшу особу, в благотворительном комитете председателыыу. В ей зайду, подоле посижу. Ты меня не ходи гонять. А то я тебя, знахаря-шарлатана, под суд подведу.
Якунька удобел:
– Ну, дак извод с тобой, боле не приду. Не дотрону тебя, чертовку!
Получил последню сотенку, тем пока и закончил свою врачебную прахтику. А Икотка в председательшу внедрилась. Эта дамочка была така бойка, така выдумка, на собраньях всех становит. Резво говорит – часа по два, по три рот не запират. Вот эдак она слово взела, рот пошире открыла, Митроба ей туда и сиганула.
Даму зарозбирало, бумагами, чернильницами зачала на людей свистать. Увезли домой, спешно узнают, кто по эким болезням. В справочном бюро натакали на Якуньку.
Якунька всеми ногами упирается:
– Хоть к ераплану меня привяжите – нейду!
Забегали по больницам, по тертухам, по знахарикам. Собрали на консилиум главную профессуру. Старший слово взял:
– Науке известны такие факты. Есь подлы люди. Наведут, дак в час свернет. В данном случае напушшено от девки или от бабы от беззубой. Назначаю больной десеть баен окатывать с оружейного замка.
Другой профессор говорит:
– И я все знаю скрозь. По-моему, у их в утробы лиситер возрос. Пушшай бы больна селедку-другую съела да сутки бы не попила, он бы сам вышел. Лиситер полдела выжить.
Третий профессор воздержался:
– Мы спину понимам, спину ежели тереть. А черев, утробы тоись, в тонкось не знам. Вот бабка Палага, дак хоть с торокана младень – и то на девицу доказать может.
Ну, они, значит, судят да редят, в пятки колотят, в перси жмут, в бани парят, а больна прихворнула пушше. Знакомы советуют:
