«Да, так! — Меня обрадовала нарисованная ею картинка. — Приплясывать на смертном одре, круша накопленное за жизнь добро и отрясая с босых ступней все лишнее — что может быть веселее? Танцор Шива это бы одобрил».
«И даже пригласил бы на танец».
«Предпочитаю приглашать сам! Кстати, именно восприятие бытия как игры богов мешает мне поверить в незыблемость его законов. Главным образом, в пресловутый закон кармы. Законы — это рацио, это железобетон, это сухость и строгость. А играющие боги — смешливы, беспечны и непредсказуемы. Если мироздание — лила, следствие игры, то какие могут быть законы? Разве что эстетические».
«Пожалуй. Но что же ты застыл на пороге?» — Она пододвинулась вместе с газетой и термосом, освобождая место рядом с собой.
Я шагнул в комнату. Под ногами захрустела осыпавшаяся со стен плитка. Два ряда ржавых кроваток, голубые лоскутья краски на шкафчиках для одежды. Яркие переводные картинки — микки-маус, белочка, медвежонок, на детских горшках, уложенных в стопочки, на удивление чистых и блещущих эмалью…
Именно эти картинки вывели из ступора. Разогнал морок.
«Я пришел не для бесед о сравнительных достоинствах мировых религий. И не для выслушивания цитат. С меня хватит!»
«Хватит чего?» — слабо удивилась она.
«Хватит лицемерить. Я знаю, кто ты такая».
«Кто же?»
Я вложил в голос металл и яд, уничижительный напор и торжествующее презрение: «Голодная нечисть, присосавшаяся ко мне с детства. Суккуб крупных размеров по кличке Еллоу. Я отыскал тебя в последний раз, чтобы сказать, что бесплатная жратва кончилась!»
Она рассмеялась, блеснув зубами. Напомнив ту, что явилась в колоритных развалинах полгода назад. Но ненадолго. Выражение усталости вернулось, словно припорошив черты. Оно очень смахивало на настоящее, не наигранное.
«Я думала, ты всё понял — там, в Греции. В очередной раз переоценила, бывает. Творцу трудно реально оценивать свои творения: они или кажутся ему совершенством, или, наоборот, бесят неуклюжестью, корявостью, отдаленностью от задуманного идеала».
«Я далек от идеала, не спорю, но больше ты меня такими шуточками не проймешь!» — Я выразительно постучал по грудине.
«Разве тебе не понравилось?» — изобразила она удивление.
«Безумно понравилось! Нет ни слов, ни даже членораздельных звуков. Кстати, после Вилково птичка заткнулась. Умерла? Нужно было насыпать ей крошек и угощать червячками?..»
«Я просто перестала о ней думать. Как ты о своих дожках».
Осознав, что тупо стою перед ней, набычившись и мрачно сведя плечи, поискал глазами, на что бы присесть. Кажется, колоться сходу она не собиралась, и разговор пойдет основательный. Водружаться на пыльный подоконник, в интимной близости к своему врагу, не хотелось. Выбор был небольшим, и низенькая кровать, рассчитанная на пятилетнего ребенка, едко заскрипев, прогнулась под моей тяжестью до пола. Но выдержала.
«Значит ли это, что, когда ты перестанешь думать обо мне, я рассыплюсь в прах?»
Она медлила, надкусив яблоко и прищурившись.
Я не стал дожидаться очередной порции лжи. «Ты умна и хитра, не подкопаешься! Разорвав все привязанности, покончив с тщеславием и прочими смешными страстями, я обрел свободу, в лучших традициях буддизма, и кое-кому стало нечего кушать, ведь так? Подозреваю, то была не только еда, но и кайф, наркотик. Оголодав не на шутку, ты задумала отнять у меня единственное, что осталось: ощущение идентичности с самим собой. Думаешь, твоя птичка-кукушка убедила, что я марионетка?! Нисколько. Скажи она: «Ку-ку! У-бей!» или «Ку-ку! Слу-жи!», я и не подумаю выполнять ее приказы. Не скрою: ты эффектная особа с актерским даром, и заставила меня поволноваться. Чуть-чуть. Я догнал тебя только чтобы сказать: лафа кончилась, мадемуазель. Ищите другого кулинарного гения!»
«Ты гнался за мной несколько месяцев, чтобы поведать о своем буддийском покое. — Расправившись с яблоком, она налила чай в крышку термоса и протянула мне. — Выпей и успокойся по-настоящему».
Я заглотил теплый напиток, настоянный на незнакомой терпкой траве, но градус кипения он не понизил. Хоть и старался изо всех сил придать фейсу безразличную мину. Пауза затянулась. Когда уже готов был хрястнуть кулаком по ржавым пружинам и заорать диким голосом, она, наконец, соизволила выдать с легкой усмешкой: «Не бойся, ты не рассыплешься в прах, когда я перестану о тебе думать. Это разные вещи: птичка — эскиз, мальчик Рин — законченное творение».
«Кто ты, дьявол тебя возьми?!..»
Рядом с моим ботинком валялся пластмассовый, серый от грязи медвежонок. Зачем-то я поднял его и завертел в руках.
«Твоя версия остроумна и не лишена здравого зерна. Человек и впрямь звено в пищевой цепочке, а ты — редкий фрукт, это верно. Или редкий гусь?»
«Фрукт. Редкий и едкий. И тебе не по зубам!»
«Я и не претендую. Ты ошибся в дефинициях. — Она взяла у меня игрушку и провела пальцами, очищая от пыли. Медвежонок оказался оранжевым. Вмятины и царапины на тельце рассасывались от ее касаний. Круглые нарисованные глаза заблестели. — Эмоции творцов или безумно влюбленных не просто насыщают, а дают наркотический кайф, здесь ты тоже прав. Но я не из этой компании, ты ошибся. Я тобой не питаюсь. Захоти я погрузить тебя в отчаянье или до смерти напугать, поверь, справилась бы с этим без труда. Но я искренне хочу обратного: хочу, чтобы ты успокоился — а не только неумело демонстрировал спокойствие. Только в ясном уме и при ровном сердцебиении ты услышишь меня и, наконец, догадаешься».
«Догадаюсь, кто ты такая?»
Она кивнула. «Посуди сам: разве птичка-кукушка пугала тебя или вгоняла в тоску? Разве на пути ко мне возникали опасности и препятствия, или тебя мучили ночные кошмары?..»
Птичка успокаивала и веселила, это верно. Кошмары не мучили. Дорога ложилась под ноги услужливой скатеркой, а подвозившие шоферы, как один, отличались тактом и интровертностью.
Моя стройная версия, питаемая праведным гневом, рушилась, как картонная декорация.
«Ты такая же… как я? Только старше?»
«Близко».
«Ты… ты имеешь какое-то отношение к моему появлению в этом мироздании?»
Она кивнула задумчиво. Дальше я не мог продолжать. Затрясло, дыхание перехватило. Некстати воскресший за прутьями ребер Пыжик громко закуковал: «Пи-пец! Пи-пец!..» Я зло прикрикнул на него, но птиц не унимался.
«Ладно, — смилостивилась она, — не комплексуй, мальчик. Мое появление ввергло тебя в шок и ужас. Спутать меня с голодной нечистью — это же надо так перепугаться!.. Но шоковая терапия полезна: после нее быстрее растут и взрослеют. Как грибы после грозы с ливнем».
«Если не сходят с ума». Мысленно я свернул Пыжику голову, и он, наконец, заткнулся.
«Верно. Но это не твой случай. Я знаю, что говорю: вряд ли кто понимает и чувствует тебя лучше. Ты быстро растешь. Ты еще относительно юн, но умеешь многое. Хочешь, скажу комплимент? Ты — самое удавшееся мое творение».
«Самая любимая игрушка».
«Нет. — Она покачала головой. — Играю я в другое, развлекаюсь иным. Впрочем, не хочу, чтобы ты возгордился. Тебе далеко до скульптуры Праксителя: достаточно однобок. Любовь — самая чистая и сильная вибрация из существующих, ты же не знаешь, что это такое. Слишком поглощен энергией творчества».
«Увы мне. Творящая тварь. ТТ. Совсем как пистолет, стреляющий только прямо. Но не уместней ли предъявлять претензии скульптору?»
Она неопределенно улыбнулась. «До какого-то момента».
«Ладно, замнем. Но не лукавишь ли ты, что совсем не играешь со мной? Ой ли?..»
«Клянусь: выпустив в самостоятельное плаванье, я и пальцем тебя не тронула. Разве что в греческой закусочной. Но как бы иначе ты понял? Впрочем, ты и не понял».
«Туповат-с, каюсь. Тупым топором вытесан».
«Надеюсь, ты не обиделся на беззлобную шутку с кукушкой? Хочешь, Пыжик будет моим прощальным подарком?»
«Он сдохнет, едва ты перестанешь о нем вспоминать».
«Ну что ты, как маленький! — Она укоризненно рассмеялась и взъерошила мне волосы. Потрепала за левое ухо. Я и впрямь ощутил себя малышом — вроде того, что спал когда-то на крохотном ложе, что дышало подо мной на ладан. — Не видишь разницы между эскизом и творением набело? Не сдохнет, если я постараюсь. Будет утешать своим пением на трудном тернистом пути».
«Спасибо, обойдусь!»
«Тогда прими как подарок его! — Она посадила очищенную и оказавшуюся очень яркой игрушку на подоконник. Мне показалось, что повеселевший медвежонок облизнулся и шевельнул лапами. — Он будет для тебя… — задумавшись на пять секунд, договорила с улыбкой: — Будет альтер-эго, борец с тотальным одиночеством творца. Я вдохну в него жизнь, а ты разовьешь душу, наделишь качествами идеального собеседника: умного, чуткого, все понимающего. С юмором, но не циника. Готового всегда подставить пластмассовое плечо».
