Многие скажут, что это звучит плебейски и не согласуется с названием гостиницы. Они правы. Но диарбекирец тут ни при чем: он не хотел иметь гостиницы, не хотел называть ее «Патрицианой» и не хотел предназначать ее для знатного люда. Это вышло роковым образом. Когда Сетто с женой и детьми и большим запасом столярных инструментов, а также армянских вышивок эмигрировал из Диарбекира в Америку, пароход наскочил на плавучую мину, и множество пассажиров потонуло. Среди несчастных, барахтавшихся в воде, был человек в тяжелых, как подковы, и блестящих, как солнце, эполетах, утыканных золотыми позументами. Отяжелев под ними, он уже собрался тонуть, как вдруг, подняв глаза, увидел над собой целую эскадрилью больших желтых круглых тыкв. Они плыли; а за ними как ни в чем не бывало, поджав ноги, плыло все семейство диарбекирца, перебрасываясь мирными замечаниями насчет погоды.
— Спасите меня! — крикнул им утопающий.
Сетто пристально посмотрел на жену. Та кивнула головой и произнесла по-армянски:
— Спаси человека однажды, а бог спасет тебя дважды.
— Это хороший процент, — ответил Сетто и кинул незнакомцу пару великолепных пустых тыкв.
Незнакомец — бывший президент одного из крохотных государств, только что изгнанный своим народом, — благодарно ухватился за тыквы и поплыл, благословляя судьбу. Так они носились три дня, подкрепляясь глотками рома и месивом из муки «Нестле», хранившимся в жестянке на груди у диарбекирца. Вот в эти-то часы морского существования недоутопший и обещал своему спасителю построить для него чудесную гостиницу в Нью-Йорке, с одним непременным условием: чтоб она принимала только экс-коронованных особ, экс-министров и экс-генералов и была названа в честь этой благородной публики «Патрицианой». Диарбекирец согласился. Их подобрали на четвертые сутки, и каково же было удивление Сетто, когда его морской попутчик сдержал свое обещание! Таким-то образом Сетто из Диарбекира стал хозяином отеля «Патрициана».
Он свято выполнял условие. Ни один простой смертный, ни один честный труженик не имел права остановиться в его гостинице. Зато любой «бывший» — беглый президент или свергнутый принц, все состояние которого заключалось в одних серебряных позументах, не говоря уже о чисто опереточном воинстве побитых где-то армий, состоявшем из многочисленных атосов, портосов и арамисов, желавших сражаться по найму, — имел к нему неограниченный доступ. Несчастный диарбекирец выручал очень мало со своей гостиницы. Он зарабатывал на стороне торговыми оборотами. Часто случалось, что знатные постояльцы просили у него взаймы. Он терпел и сносил это безропотно. Только однажды жена услышала от него слово гнева: войдя к ней в комнату, он внезапно снял со стены икону, изображавшую святую Шушаник, и повернул ее лицом к стене.
— Что ты делаешь, несчастный! — воскликнула жена.
— Пусть они там наверху поучатся сведению баланса и двойной бухгалтерии, — ответил Сетто. — Я ждал от бога сто на пятьдесят, а он вместо этого заставляет меня спасать знатных беглецов уже не единожды, а восемьдесяттысяччетырежды.
Так вот, с наступлением весны этот самый Сетто задумал опять на досуге отдаться своей страсти и приступил к ремонту. «Рабочий союз для производства починок по городу Нью-Йорку» получил от него срочный заказ и тотчас же выслал ему армию квалифицированных маляров, кровельщиков, штукатуров, обойщиков, водопроводчиков, канализаторов и трубочистов.
Только-только приступили они к работе, как автомобиль доставил в «Патрициану», к истинному бешенству Сетто, двух знатных господ: генерала Гибгельда и виконта де Монморанси.
Как назло, комнаты, предназначавшиеся для них, были в ремонте.
— Ничего, хозяин, — сказал пожилой слесарь, приводивший в порядок замки в N_2_А-Б, — не трудите себе головы. Пусть их въезжают, а я уж при них докончу. Тут работы самое большее на часок.
И пока знатные господа сидели за табльдотом, слесарь, как обещал, со всеми своими инструментами направился в апартаменты бельэтажа, носившие затейливую нумерацию 2_А-Б и состоявшие из анфилады больших парадных комнат со всеми решительно удобствами, вплоть до самостоятельной междугородной телефонной станции и почтового отделения.
Захлопнув за собой дверь, слесарь Виллингс первым долгом поставил корзинку с инструментами на пол, а потом набил и закурил трубочку точь-в-точь так, как это проделывал Микаэль Тингсмастер. Затянувшись разок-другой, он, к моему собственному удивлению, вместо того чтоб начать ремонт, сделал прыжок. Потом остановился и прислушался — ни звука. Тогда Виллингс сделал еще один пируэт, нажимая пятками на какую-то невидимую нам точку, и тотчас же квадратный кусок паркета под ним зашевелился, поднялся и стал ребром поперек комнаты, открыв черную дыру вниз.
— Менд-месс! — шепотом сказал слесарь, наклонившись к дыре.
— Месс-менд! — тотчас же послышалось оттуда, и в отверстии показалась голова водопроводчика Ван-Гопа. — Это ты, Виллингс? Я тут чиню трубы. А ты что делаешь?
— Исправляю замки. Скажи, пожалуйста, Ван-Гоп, у тебя там, внизу, на всех вещах есть клеймо Мик-Мага?
— Почти на всех, Виллингс. Только обойная фабрика из Биндорфа подкузьмила. Ребята на ней еще не записались в наш союз, у них вещи не согласованы с нашими. Обидно это — тут ведь за обоями дверь с клеймом прямехонько в верхний номер русского князька, а обои не слушаются.
— Надо бы нажать на Биндорф. Предупреди Мика Тингсмастера. Да смотри, Ван-Гоп, не выходи из трубы до завтра. Должно быть, будут интересные передачи.
После этого Виллингс закрыл паркет и, весело посвистывая, принялся осматривать замки. Он делал это в высшей степени странным образом. Так, он брал лупу и внимательно глядел через нее на шейки замков, на бородки ключей, на дверные, комодные, шкафные скобки и всякий раз одобрительно кивал головой. Заглянув с ним вместе, я вижу в лупу только две микроскопические буквы «М», стоящие одна внутри другой, мелкие, как инфузории.
И больше ничего.
Закончив осмотр, Виллингс крепко запер ключом одну из дверей, подошел к ней и, не вынимая ключа, провел ногтем по какой-то невидимой полоске. Дверь тотчас же тихо открылась, хотя ключ по-прежнему торчал в замке.
— Менд-месс! — позвал кто-то громко из стены.
— Месс-менд! — поспешно ответил Виллингс.
Стена раздвинулась, и с куском штофной Материи в руках в комнату вошел обойщик. Лицо его было встревоженно:
— Виллингс, дай немедленно знать по всей линии! Тут что-то готовится. Только что с экспрессом из Сан-Франциско приехал экс-президент Но-Хом. С доков звонили, что ожидается лорд Хардстон. Это неспроста. Я думаю, нам пора кончить починку, тут все до последнего в порядке.
— Ван-Гоп говорил насчет обоев…
— Да, это нам помешает слышать, что делается у русского и в смежном с ним номере. Ну, да не беда. Поставь, брат, часовых и выбирайся отсюда поскорей.
Оба немедленно вошли в стену и бесшумно очутились в комнате телефонистки, мисс Тоттер. С ней они обменялись все тем же таинственным приветствием, а потом вышли из боковой двери и попали прямехонько на шумную улицу.
Тем временем генерал Гибгельд и виконт де Монморанси, благополучно покончив с длинным обедом и запив его чем следует, закурили и, тихо переговариваясь, пошли к себе, в общие апартаменты N_2_А-Б.
6. ЗАСЕДАНИЕ ПОД ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВОМ ОТСУТСТВУЮЩЕГО
Генерал Гибгельд вошел в комнату первым. Он нетерпеливо прошелся раза два из угла в угол, пока виконт с трудом не опустился в кресло. Потом подошел к двери, выглянул в коридор, запер ее и вернулся к виконту:
— Знаете ли вы, без лишних слов, как обстоят наши дела?
— Столько же, сколько и вы, генерал, — томно ответил Монморанси. — Я, как вы знаете, ненавижу всякую идеологию. Мне действуют на нервы рассуждения нашего патрона Кресслинга. Если б не доллары, фунты и франки, которыми он их сопровождает…
— Напрасно, виконт…
— Не трясите так пол — это передается креслу и вибрирует в моем позвоночнике, — укоризненно произнес француз.
— Напрасно, виконт, вы не хотите прислушаться к теории Джека Кресслинга. Это самая подходящая теория в мире хаоса и анархии, каким становится наша неприятная планета.
— Довольно того, что он платит нам и собирается посадить нас обратно — правителями наших стран. Я совершенно согласен с тем, что правителей сажают свыше, — власть, как говорит церковь, от бога. И если ему удастся насадить всюду правительства, подобные божьему промыслу, и они будут держаться…
— …железной рукой! — прервал генерал, звякнув галунами.
— …то у Кресслинга будет могучая опора против этих пошлых людей, именуемых коммунистами.
— Тсс! — прошептал генерал.
В дверь постучали. Лакей принес на подносе карточку русского вельможи, князя Феофана Ивановича Оболонкина. Князь жил уже третий год в Нью-Йорке, занимая комнату N_40 во втором этаже, и все счета, получаемые им, посылал главе русского эмигрантского правительства в Париже, содержавшему своих «придворных» и «дипломатических представителей». Злые языки, впрочем, уверяли, что в Берлине, Риме, Мадриде и Лондоне также имеются правящие династии русского престола и что дипломатический корпус имеет тенденцию к постоянному приросту населения, но это уже относится к области статистики, а не беллетристики.
