— Земляной червь! — крикнул он голосом, прозвучавшим, как громовой раскат, — если бы я захотел, я уничтожил бы тебя, так как ты провинился перед духом леса. Но ради этой мертвой женщины, которая накормила и напоила меня, я дарую тебе еще неделю. Если ты не обратишься к добру, я приду и сотру тебя с лица земли, и ты умрешь нераскаянным грешником!
Был уже вечер, когда несколько человек, проходивших мимо, увидали распростертого на земле Петера Мунка. Они осмотрели его со всех сторон, повернули его, стараясь найти в нем признаки жизни, но старания их долго оставались безуспешными. Наконец кто-то сходил в дом, принес воды и обрызгал его. Тогда Петер глубоко вздохнул, застонал и раскрыл глаза, долго оглядывался и потом спросил о госпоже Лизбет; но никто ее не видал. Он поблагодарил людей за помощь, вошел в дом и там стал искать, но госпожи Лизбет не было ни в погребе, ни на чердаке, и то, что он считал страшным сном, было горькой действительностью. И вот, пока он был совсем один, ему стали приходить странные мысли; он ведь ничего не боялся, так как у него было холодное сердце, но когда он думал о смерти жены, ему представлялась его собственная кончина и то, с каким тяжелым грузом явится он на тот свет, как отягощен он слезами бедных, тысячами их проклятий, которые не смягчили его сердца, воплями несчастных, которых он травил своими собаками, как давит его отчаяние его матери, кровь прекрасной, доброй Лизбет! Что скажет он старику, ее отцу, когда тот придет и спросит: «Где дочь моя, твоя жена?» И что ответит он тому, другому, которому принадлежат все леса, море и горы и жизни людей?
Это же мучило его и ночью во сне, и каждую минуту он просыпался от нежного голоса, который взывал к нему: «Петер, добудь себе сердце погорячее!» А проснувшись, он опять скорей закрывал глаза, так как, судя по голосу, это предостерегала его госпожа Лизбет. На следующий день он отправился в трактир, чтобы рассеять там свою тоску, и натолкнулся на толстого Эзехиэля. Он подсел к нему, они поговорили о том, о сем, о погоде, о войне, о налогах, а наконец, и о смерти, и о том, что тот или этот так неожиданно умер. Тут Петер спросил толстяка, что он думает о смерти и что, по его мнению, будет с ним после смерти? Эзехиэль отвечал ему, что тело зароют в могилу, а душа или вознесется на небо, или же низвергнется в ад, — Значит, сердце тоже зароют? — с волнением спросил Петер.
— Ну, конечно, его тоже зароют.
— Ну, а если у человека больше нет сердца? — продолжал Петер.
При этих словах Эзехиэль дико поглядел на него:
— Что ты хочешь этим сказать? Ты издеваешься надо мной? Думаешь, что у меня нет сердца?
— Как же, сердце у тебя есть, и притом крепкое, как камень, — отвечал Петер.
Эзехиэль с удивлением поглядел на него, оглянулся, не слыхал ли их кто, и проговорил:
— Откуда ты это знаешь? Может быть, твое сердце тоже больше не бьется?
— Нет, не бьется, во всяком случае не у меня в груди! — отвечал Петер Мунк. — Но ответь мне теперь, — когда ты знаешь, о чем я говорю, — что будет с нашими сердцами?
— Какое тебе до этого дело, приятель? — смеясь, возразил Эзехиэль. — На земле ты живешь вовсю, и баста! Этим-то как раз и хороши наши сердца, что при таких мыслях нами не овладевает страх.
— Это правда, но все-таки невольно думаешь об этом, и хотя я теперь и не знаю страха, все же я хорошо помню, как боялся ада, когда был еще маленьким невинным мальчиком.
— Ну, не думаю, что нам будет хорошо, — сказал Эзехиэль. — Я как-то спрашивал об этом школьного учителя; он сказал мне, что после смерти сердца взвешивают, чтобы узнать, как тяжко они нагрешили. Легкие поднимаются кверху, а тяжелые опускаются, и я думаю, наши камни весят изрядно.
— Ах, конечно, — сказал Петер, — и мне самому часто бывает неловко, что сердце мое так безучастно и равнодушно, когда я думаю о таких вещах.
Так они говорили; но на следующую ночь Петер пять или шесть раз слышал знакомый голос, шептавший ему: «Петер, добудь себе сердце погорячее!» Он не чувствовал раскаяния, что убил ее, но когда он говорил слугам, что жена его уехала, он всегда думал при этом: «Куда же она уехала?» Шесть дней провал он таким образом, и всегда ночью слышался ему этот голос, и он все думал о лесном духе и об его ужасной угрозе; но на седьмое утро он вскочил со своей постели и воскликнул: «Ну что ж, пойду попробую добыть себе сердце потеплее, потому что этот бесчувственный камень в моей груди делает мне жизнь скучной и бесцветной». Он поспешно надел праздничное платье, сел на лошадь и поскакал к еловому холму.
На еловом холме, где ели стояли особенно густо, он слез с лошади, привязал ее, быстрыми шагами взошел на верхушку холма и, остановившись перед большой елью, начал свое заклинание:
В зеленом еловом лесу охраняешь ты клад,
Ты был стариком уже много столетий назад.
Повсюду владыкою ты, где бы ельник густой ни стоял,
Но, в будни рожденный, тебя ни один человек не видал.
И Стеклянный Человечек появился, но уже не доверчивый и ласковый, как всегда, а грустный и суровый; кафтанчик на нем был из черного стекла, и длинный траурный креп спускался с его шляпы, и Петер хорошо знал, по ком он носит траур.
— Что тебе от меня надо, Петер Мунк? — спросил он глухим голосом.
— У меня осталось еще одно желание, господин хранитель клада, — отвечал Петер, опустив глаза.
— Разве каменные сердца могут желать? — спросил тот, — У тебя есть все, что было угодно твоей скверной душе, и вряд ли я исполню твое желание.
— Но ведь вы же обещали мне исполнить три желания, и одно еще остается за мной.
— И все-таки я могу его не исполнить, если оно будет глупо, — продолжал лесной дух. — Но говори, мне хочется знать, какое у тебя желание.
— Выньте из меня мертвый камень и верните мне мое живое сердце, — проговорил Петер.
— Разве я заключил с тобой эту сделку? — спросил Стеклянный Человечек. — Разве я Голландец Михель, раздающий богатства и каменные сердца? Там, у него, ищи свое сердце!
— Ах, он не отдаст его мне, — грустно отвечал Петер.
— Хоть ты и скверный, все же мне жаль тебя, — проговорил человечек после некоторого размышления. — А так как твое желание неглупо, то я не откажу тебе хотя бы в своей помощи. Итак, слушай: силой ты не вернешь себе сердце, а только хитростью, и, может статься, это будет не так уж трудно, потому что Михель как был, так и остался глупым Михелем, хотя и считает себя невесть каким умным. Поэтому ступай прямо к нему и сделай, что я тебе скажу. — И он объяснил ему, как поступать, и дал ему крестик из чистого стекла. — Убить он тебя не может и отпустит тебя на свободу, если ты покажешь ему эту вещицу и будешь при этом молиться. А когда добудешь то, чего хочешь, возвращайся сюда.
Петер Мунк взял крестик, постарался получше запомнить все, что ему было сказано, и отправился дальше, в область Голландца Михеля. Он трижды позвал его по имени, и великан явился.
— Ты убил жену? — спросил он, сопровождая свои слова ужасным смехом. — Я бы тоже так сделал, — она раздавала твое состояние нищим. Но тебе придется на некоторое время покинуть страну, а не то, пожалуй, поднимется шум, когда заметят, что она пропала; а ты пришел, верно, за деньгами?
— Ты угадал, — отвечал Петер, — и на этот раз мне нужно много денег, ведь до Америки далеко.
Михель пошел вперед и провёл его к себе в дом; там он открыл сундук, в котором находилось множество денег, и вытащил оттуда большие свертки золотых монет. Пока он считал их на столе, Петер сказал:
— Какой ты болтун, Михель! Ловко ты обманул меня, сказав, что у меня в груди камень, — мое сердце при мне.
— Как так? — спросил удивленный Михель. — Разве ты чувствуешь свое сердце и оно не холодно, как лед? Ты чувствуешь страх или горе или можешь раскаиваться?
— Ты только остановил мое сердце, но оно по-прежнему у меня в груди, и у Эзехиэля тоже, — это он и сказал мне о твоем обмане; недостаточно ты могуч, чтобы так незаметно и без всякого вреда для человека вынуть у него из груди сердце. — Это значило бы, что ты умеешь колдовать.
— Но уверяю тебя, — воскликнул недовольный Михель, — у вас у всех — и у тебя, и у Эзехиэля, и у всех богатых людей, имевших дело со мной, такие же холодные сердца, как у тебя, а настоящие сердца хранятся здесь, в моей каморке.
— Ну и ловко же ты врешь! — засмеялся Петер. — Но только ври кому-нибудь другому. Уверяю тебя, во время путешествий мне дюжинами приходилось видеть эти фокусы. Эти твои сердца, что в каморке, сделаны из воска! Ты богат, слов нет, но колдовать ты не умеешь.
Тут великан рассердился и толкнул дверь в каморку.
— Войди сюда и прочти все записки, и вот ту, видишь, это сердце Петера Мунка. Смотри, как оно содрогается! Разве сердце из воска может так биться?
