Мюмла очень удивилась и перестала причесываться.
— Ты мне нравишься, — сказала она. — Я вовсе не хотела тебя огорчить.
— Хорошо, — обрадовался Онкельскрут, — но тогда перестань говорить о том, что есть на самом деле, и дай мне видеть все так, как мне приятно.
— Я постараюсь, — обещала Мюмла.
Онкельскрут был сильно взволновал. Он потопал к палатке и закричал:
— Эй ты там в палатке! Скажи: ручей это, река или речушка? Есть там рыба или нет? Когда ты, наконец, выйдешь оттуда и заинтересуешься хоть чем-нибудь?
— Сейчас, — сердито ответил Снусмумрик. Он внимательно прислушался, но Онкельскрут больше ничего не сказал.
«Надо идти к ним, — подумал Снусмумрик. — Неудобно. И зачем я только вернулся сюда, что у меня с ними общего, они ничего не понимают в музыке. — Он перевернулся на спину, потом лег на живот, зарылся мордочкой в спальный мешок. Что бы он ни делал, они все равно являлись к нему в палатку, они все время были рядом — беспокойные глаза хемуля, Филифьонка, плачущая на кровати, хомса, который все время молчал, уставясь в землю, разъяренный Онкельскрут… Они были тут же, они засели у него в голове, и к тому же в палатке пахло хемулем. — Надо выйти отсюда, — подумал Снусмумрик, — лучше быть с ними, чем думать о них. И как они не похожи на семью муми-троллей. С ними тоже было нелегко. Они были повсюду, они хотели все время разговаривать с ним. Но с ними можно было чувствовать себя как будто наедине с самим собой. „Как же это им удавалось? — удивился Снусмумрик. — Ведь я был с ними каждое лето и не замечал, что они давали мне возможность побыть одному“».
Хомса Тофт читал медленно и отчетливо: «Словами невозможно описать смятение, возникшее в то время, когда поступление электрических зарядов прекратилось. Мы имеем основание предполагать, что нумулит это одиночное явление, которое, тем не менее, мы по-прежнему относим к группе Протозоя, замедлил значительно свое развитие и прошел период съеживания. Свойство фосфоресцировать у него утратилось, и несчастное существо вынуждено было прятаться в трещинах и глубоких расселинах, служивших ему временным убежищем для защиты от окружающего мира».
— Так и есть, — прошептал Тофт, — теперь кто угодно может обидеть его, ведь в нем нет электричества. Теперь он все съеживается, съеживается и не знает, куда ему деваться…
Хомса Тофт свернулся калачиком и начал рассказывать. Он позволил этому зверьку прийти в одну долину, где жил хомса, умевший делать электрические бури. В долине светились белые и фиолетовые молнии. Сначала они блистали вдали, потом подходили все ближе и ближе.
Ни одна рыба не попалась в сачок Онкельскрута. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на глаза. Рядом на каминном коврике лежала Мюмла и смотрела на коричневые струи воды. Возле почтового ящика сидел хемуль, он что-то писал крупными буквами на фанерной доске.
— «Муми-дол — Долина муми-троллей», — прочитала Мюмла. — Для кого это ты пишешь? — спросила она. — Тот, кто придет сюда, будет знать, куда он пришел?
— Это совсем не для кого-то, — объяснил хемуль, — это для нас.
— А зачем? — удивилась она.
— Я и сам не знаю, — пожал плечами хемуль и, подумав, сказал:
— Может, для того, чтобы знать наверняка. Ведь это особенное название, ты понимаешь, что я имею в виду?
— Нет, — призналась Мюмла.
Хемуль дописал последнюю букву, вынул из кармана большой гвоздь и начал прибивать доску к перилам моста. Проснулся Онкельскрут и пробормотал:
— Спасите предка…
А из палатки выскочил Снусмумрик и закричал:
— Что ты делаешь? Сейчас же прекрати!
Шляпа у него, как всегда, была надвинута на глаза.
Никто раньше не видел, чтобы Снусмумрик вышел из себя, и теперь все ужасно сконфузились и потупили глаза.
— Нечего расстраиваться! — продолжал Снусмумрик с упреком. — Неужто ты не знаешь?..
Каждый хемуль должен знать, что любой снусмумрик ненавидит объявления, которые что-либо воспрещают, это единственное, что может разозлить его, обидеть, вывести из себя. Вот Снусмумрик и вышел из себя. Он кричал и вел себя ужасно глупо.
Хемуль вытащил гвоздь и бросил фанеру в воду. Буквы быстро потемнели, расплылись, и различить их было уже нельзя, объявление подхватил поток и понес его дальше, к морю.
— Видишь, — сказал хемуль, и в голосе у него не было прежнего уважения, — доска уплыла. Может, это в самом деле не так важно, как мне казалось.
Снусмумрик ничего не ответил, он стоял неподвижно. Вдруг он подбежал к почтовому ящику, поднял крышку и заглянул внутрь. Потом побежал дальше к большому клену и сунул лапу в дупло.
Онкельскрут вскочил на ноги и закричал:
— Ты ждешь письма?
Не говоря ни слова, Снусмумрик подбежал к дровяному сараю, опрокинул чурбан для колки дров, распахнул дверь, и все увидели, что он шарит лапой по полочке у окна над верстаком.
— Никак ты ищешь свои очки? — с любопытством спросил Онкельскрут.
— Я хочу, чтобы мне не мешали, — ответил он, вышел из сарая и пошел дальше.
— В самом деле! — воскликнул Онкельскрут и заспешил за Снусмумриком. — Ты совершенно прав. Прежде я целыми днями искал вещи, слова и названия и не мог терпеть, когда мне пытались помочь. — Он уцепился за плащ Снусмумрика и продолжал: — Знаешь, что они говорили мне целыми днями? «Где ты видел это в последний раз?» «Постарайся вспомнить» «Когда это случилось?» «Где это случилось?» Ха-ха! Но теперь с этим покончено. Я забываю и теряю все, что хочу. Скажу тебе…
— Онкельскрут, — сказал Снусмумрик, — по осени рыба ходит у берега, а не на середине реки.
— Ручья, а не реки, — радостно поправил его Онкельскрут. — Это первое разумное слово из всех, что мне довелось услыхать сегодня.
Он тут же побежал к реке, а Снусмумрик продолжал искать. Он искал письмо Муми-тролля, прощальное письмо. Муми-тролль должен был бы его оставить, ведь он никогда не забывает сказать до свидания. Но все тайники были пусты.
Лишь один Муми-тролль знает, как нужно писать письмо Снусмумрику. По-деловому и коротко. Никаких там обещаний, тоски и прочих печальных вещей. А в конце что-нибудь веселое, чтобы можно было посмеяться.
Снусмумрик вошел в дом и поднялся на второй этаж, отвинтил круглый деревянный шарик на лестничных перилах — там тоже ничего не было.
— Пусто! — сказала Филифьонка за его спиной. — Если ты ищешь их драгоценности, то они не здесь. Они в платяном шкафу, а шкаф заперт.
Она сидела на пороге своей комнаты, закутав лапы в одеяло и уткнув мордочку в горжетку.
— Они никогда ничего не запирают.
— Какой холод! — воскликнула Филифьонка. — За что вы меня не любите? Почему не можете придумать для меня какое-нибудь занятие?
— Ты можешь спуститься в кухню, — пробормотал Снусмумрик, — там теплее.
Филифьонка не отвечала. Откуда-то издалека донесся слабый раскат грома.
— Они ничего не запирают, — повторил Снусмумрик.
Снусмумрик подошел к платяному шкафу и отворил дверцу. Шкаф был пуст. Он, не оглядываясь, спустился вниз по лестнице.
Филифьонка медленно поднялась. Она видела, что в шкафу пусто. Но из пыльной темноты шкафа шел отвратительный и странный запах — удушающий и сладковатый запах гнили.
В шкафу не было ничего, кроме съеденной молью шерстяной прихватки для кофейника и мягкого коврика серой пыли. А что это за следы на слое пыли? Крошечные, еле заметные… Что-то жило в шкафу… Нечто вроде того, что ползает на месте сдвинутого с места камня, что шевелится под сгнившими растениями. Теперь они уползли из этого шкафа — они ползли, шелестя лапками, тихонько позванивая панцирями, шевеля щупальцами, извиваясь на белых мягких животиках…
Она закричала:
— Хомса! Иди сюда!
Хомса вышел из чулана. Растерянный, помятый, он недоуменно смотрел на Филифьонку, словно не узнавал ее. Хомса раздул ноздри — здесь очень сильно пахло электричеством, запах был свежий и резкий.
— Они выползли! — воскликнула Филифьонка. — Они жили здесь и выползли!
Дверца шкафа скрипнула, и Филифьонка увидела, как в нем что-то опасно блеснуло. Она вскрикнула. Но это было всего лишь зеркало на внутренней стороне дверцы. В шкафу же было по-прежнему пусто.
Хомса Тофт подошел ближе, прижав лапы ко рту. Глаза у него стали круглые и черные как уголь. Запах электричества становился все сильнее и сильнее.
— Я выпустил его, — прошептал он, — он был здесь, но я выпустил его.
— Кого ты выпустил? — со страхом спросила Филифьонка.
Хомса покачал головой.
— Я не знаю, — сказал он.
— Но ведь ты, наверно, их видел. Подумай хорошенько, — настаивала Филифьонка. — Как они выглядели?
Но хомса побежал в свой чулан и заперся. Сердце у него сильно стучало, а по спине бегали мурашки. Стало быть это правда. Зверек пришел сюда. Он здесь, в долине. Хомса открыл книгу на той самой странице и стал читать по складам быстро, как только мог: «Мы имеем основание предполагать, что его конституция приспособится к новым обстоятельствам и освоится в новой среде, после чего создадутся предпосылки для возможности его выживания. Далее существует вероятность, однако это лишь наше предположение, наша гипотеза, что через неопределенное время в результате развития этой особи, причем характер его развития абсолютно неясен, он вступит в фазу нормального роста».
