За домом, в саду, росли кусты сарделек и колбасы. Я сорвал кусок краковской колбасы, две сардельки и съел их с большим удовольствием. Под окнами дома я увидел маленькие деревца из кости с чудесным костным мозгом внутри.
Как только мы вошли в гостиную, Рекс подвел меня к стене, открыл кран, и оттуда, к великому моему удивлению, вместо воды прямо в стакан хлынуло молоко. Оно было очень холодное и по вкусу напоминало сливочное мороженое. Я выпил залпом три стакана, и мы с Рексом двинулись дальше осматривать город.
Рекс то и дело с кем-нибудь раскланивался и о каждом встречном находил что сказать:
— Это легавая, госпожа Ноля. Она всегда ходит с зонтиком, хотя у нас не бывает дождей, а солнце светит снизу. А того дога зовут Танго. Он объедается сардельками и пьет касторку. А это таксы Самбо и Бимбо. Они всегда ходят вместе и уверяют всех, что кривые ноги — самые красивые.
Вдруг Рекс остановился и сказал шепотом:
— Смотри! Мы выходим на улицу Мучителей. Сейчас ты увидишь кое-что любопытное.
В самом деле, улица представляла не совсем обычное зрелище. По обеим сторонам ее, на каменных пьедесталах, стояли мальчики разного возраста.
Все они по очереди каялись в своих грехах.
— Я мучитель — я своей собаке Фильке выбил глаз камнем! — кричал один.
— Я мучитель — я своего Джека бросил в яму с известью! — вторил другой.
— Я мучитель — я своей Розетке насыпал в рот перцу! — отзывался третий.
— Я мучитель — я свою собаку Рысь всегда дергал за хвост! — ныл четвертый.
Так каждый из мальчиков признавался в своем преступлении.
Рекс объяснил мне, что мальчишки, которые мучают собак, во сне попадают в собачий рай, а потом возвращаются домой и думают, что это им только приснилось.
Но всякий побывавший на улице Мучителей больше никогда не мучает собак.
Я был счастлив, что никогда не подвергался такому наказанию, хотя не всегда обращался с Рексом, как положено, а однажды даже выкрасил его в красный цвет.
У меня отлегло от сердца, когда, покинув улицу Мучителей, мы вышли на площадь Светлячков. Здесь я увидел качели, карусели, колесо смеха и прочие собачьи аттракционы. Мне сразу стало весело.
Но вскоре я проголодался, да и Рекс начал с беспокойством ко всему принюхиваться.
— Зайдем перекусим чего-нибудь, — предложил он мне, — а потом отправимся домой обедать.
Он привел меня на Бисквитную улицу, где прямо на мостовой лежали груды пирожных с медом. Пирожные были такие вкусные, что я не мог от них оторваться.
— Воздержись! — предостерег меня Рекс. — Нам, обитателям рая, это не вредит, но ты можешь заболеть.
Мне было интересно, откуда в собачьем раю берутся шоколад, пирожные, мед и другие лакомства; кто строит собачьи дома и памятник доктору Айболиту; кто делает зонты, шляпы, попоны. Но спросить об этом я считал неприличным. Это могло показаться вмешательством в райские дела. На то и существует рай, подумал я, чтобы все появлялось само собой, ниоткуда.
Мы побывали с Рексом во многих интересных местах: в Собачьем цирке, в Собачьем кино, на улице Мыльных пузырей, в переулке Остряков, на улице Повидла, на Собачьих бегах, в Театре Трех пуделей, в оранжерее Каши и Паштета, на плантации Ливерной колбасы, в Щенячьих банях и других райских заведениях.
По дороге мы завернули в парикмахерскую на улице Томатного сока. Два цирюльника с гор Святого Сен-Бернара мастерски нас постригли. Один из них сказал мне с гордостью:
— Вы заметили, что здесь не водятся блохи?
— Разумеется, — ответил я. — У вас тут райская жизнь.
К моему удивлению, за стрижку с нас не потребовали платы, но, уходя, я, по примеру Рекса, благодарно лизнул парикмахера в нос.
Мы вышли на улицу. Солнце все так же пекло. Рекс сказал, что оно здесь никогда не заходит. Когда мы вернулись домой, Рекс согнал с подушек щенят и предложил мне отдохнуть. Мы лежали, мирно беседуя и наблюдая за тем, что творится на площади.
— Как вы различаете дни, — спросил я Рекса, — если солнце у вас никогда не заходит и не бывает ночей?
— Проще простого, — ответил с улыбкой Рекс. — Мы съедаем памятник за один день и столько же времени строим новый. Вместе это соответствует земным суткам. Так мы и ведем счет времени. Неделя — это семь памятников. Месяц — тридцать памятников. Год — триста шестьдесят памятников, и так далее. На площади Таблицы умножения живут двести фокстерьеров. Они ведут счет времени и составляют наш собачий календарь.
От Рекса я узнал много любопытных подробностей о загробной жизни собак.
Мне было очень хорошо, и все-таки я затосковал по дому. Мне надоели пирожные, шоколад, колбасы, я мечтал о ложке морковного супа, который так ненавидел раньше. Но больше всего мне хотелось хлеба.
Я с грустью вспоминал об академии пана Кляксы и очень боялся навсегда остаться в собачьем раю.
Однажды я лежал в саду и грелся на солнышке вместе со щенятами Рекса. Мы лежали под кустом сарделек, которые вызывали у меня отвращение.
— Я ворец! Я ворец! — послышался знакомый голос.
Я вскочил на ноги и увидел Матеуша. Он сидел на ветке мозгового дерева и держал в клюве конверт.
— Матеуш! Неужели это ты? — воскликнул я вне себя от радости. — Какое счастье, что ты меня нашел!
Матеуш спустился и подал мне конверт. Письмо было от пана Кляксы. В нем говорилось о том, как я должен управлять своим полетом.
Собаки сбежались посмотреть на Матеуша, и, воспользовавшись этим, я выступил перед ними с речью, в которой благодарил их за радушный прием. Потом, обняв на прощанье моего любимого Рекса и всю его семью, я направился вместе с бульдогом Томом к Райским воротам. Матеуш летел над нами, весело посвистывая.
Я выпросил у Тома пуговицу с его ливреи, окинул прощальным взглядом собачий рай и навеки оставил его гостеприимный порог.
Следуя указаниям пана Кляксы, я легко парил в воздухе.
Долго до меня доносился жалобный лай собак и постепенно затих. Собачий рай, отдаляясь, превратился в маленькое голубое облачко, которое вскоре растаяло в воздухе.
Через несколько часов в лучах заходящего солнца я увидел крыши домов и улицы нашего города.
— Демия на зонте! — крикнул мне на ухо Матеуш.
Это означало: «Академия на горизонте!»
В самом деле, мы увидели академию с окружающей ее оградой и пана Кляксу, который летел нам навстречу. От радости он кувыркался в воздухе и смешно размахивал руками.
С наступлением сумерек мы были уже дома.
Я отсутствовал двенадцать дней.
Не могу описать, какое я испытывал блаженство, вернувшись на землю. Ребята мне очень обрадовались, а пан Клякса взял с меня слово, что я больше никогда не буду летать.
Я дал слово и непременно его сдержу.
Я собирался рассказать вам, как проходят дни в академии пана Кляксы. Я подробно описал один из таких дней, с утра до полудня, то есть урок кляксописания, буквовязания, кухню пана Кляксы и то, как мы искали клад. Я рассказал о моих приключениях в собачьем раю. Все свободное время я отдаю дневнику, а дошел только до четырех часов дня, то есть до того времени, когда мы по указанию пана Кляксы собрались у ворот.
— Мальчики! — сказал нам пан Клякса. — Сегодня мы проведем экскурсию на самый интересный в мире завод. Этим заводом руководит мой друг, инженер Богумил Копоть. Он обещал показать нам все цеха, ознакомить с работой людей и машин. Это будет очень поучительная экскурсия. А теперь постройтесь по четыре в ряд. Пошли!
Анастази открыл ворота, и мы направились в город.
На площади Четырех Ветров мы сели в трамвай. Мест не хватало. Тогда пан Клякса достал увеличительный насос, немножко расширил трамвай, и мы доехали с полным комфортом. Сначала дорога вела через город, потом мы свернули на набережную и переехали через Музыкальный мост. Пан Клякса сказал, что тяжесть трамвая приводит в движение механизм, установленный под мостом, и поэтому мост играет. Мост сыграл «Марш оловянных солдатиков».
На другой стороне реки мы увидели небольшой красивый городок. Это были дома заводских рабочих. Мы сошли на последней трамвайной остановке. От нее к заводу вели движущиеся тротуары. Кататься на них было одно удовольствие, хотя мы то и дело теряли равновесие и падали, потому что не привыкли к такому виду транспорта.
На противоположном тротуаре навстречу нам ехал инженер Богумил Копоть.
Это был долговязый человек с растрепанными волосами и острой козлиной бородкой. У него были такие худые ноги и руки, что издалека он походил на огородное чучело.
Поравнявшись с нами, инженер ловко перескочил на наш тротуар и принялся обнимать и целовать пана Кляксу.
— Разреши, дорогой Богумил, познакомить тебя с моими двадцатью четырьмя учениками, — сказал пан Клякса.
— А ворец? — раздался голос Матеуша из кармана сюртука.
