Вениамин Каверин - Летающий мальчик

Кто знает, может быть, это и были люди, некогда не согласившиеся с Господином Главным Ветром, – ведь тех, кто не соглашался с ним, он любил ставить вверх ногами…

Налетающий на стены свистящий шум с каждой минутой становился слышнее, и немухинцы, не оглядываясь, пробежали вторую пещеру. Впрочем, она была не так странна и страшна, как первая, но и тут было на что посмотреть. Прозрачные стрелы дождя косо свисали с потолка, не достигая земли. Это был теплый прямой дождь, не согласившийся с Главным Ветром, который требовал, чтобы он стал холодным и косым, и который в наказание был навсегда заключен и забыт.

Но вот немухинцы достигли третьей пещеры, светившейся одиноким фосфорическим блеском.

Это был каменный сад, по которому пробегала и снова уходила под скалы река.

Деревья и растения, отказавшиеся стать другими, окаменели здесь, сплетаясь и поддерживая друг друга. И в этом саду, который не казался мертвым, потому что он был все-таки садом, под веткой каменного дуба, на обломке скалы, сидела старуха с гордо откинутой головой и неподвижными, как сама неподвижность, глазами. И если бы немухинцы, убегая из пещеры, оглянулись на нее, они заметили бы что эти глаза задумчиво проводили их с почти не изменившимся, но ласковым выражением. Опираясь на посох, крепко сжимая его побелевшими пальцами, она сидела на длинном платье, каменные складки которого переходили в складки скалы.

Теперь догоняющий, раздраженный, с размаху ударяющий о стены шум был заглушен струящимся шумом подземной воды. Но Главный Ветер был близко, и хотя Леня надеялся, что пройдя пещеры, можно добраться до берега и спрятаться вдали от маяка в заброшенном доке, чем длиннее становился его путь, тем короче становилась надежда.

Снова загорелся впереди слабый фонарик Старого Мастера – и они шли и шли, почти падая от усталости, по острым камням. Они не знали, что Главный Ветер пролетел первую и вторую пещеры, ворвался в третью – и остановился как вкопанный, услышав усталый, но твердый голос, который произнес только одно слово:

– Сын.

О легкомысленных людях говорят, что у них ветер в голове. Представьте же себе, какой ветер поднялся в голове господина Главного Ветра когда он увидел свою мать, о которой ни разу не вспомнил за тысячу лет.

– Что ты здесь делаешь, мама? – с изумлением спросил он.

– Нам надо поговорить. Я ненадолго задержу тебя. Год или два, ведь это немного?

– Пожалуйста, мама. Но я не понимаю… Почему ты не напомнила о себе?

– У меня не было времени. Я думала о тебе. Тебя благословляли моряки, у тебя были сотни ласковых прозвищ. Ты вертел крылья мельниц, помогая жить миллионам людей. Ты вмешался в несправедливую войну и разметал Великую Армаду. Ты был одной из самых разумных сил природы. И вот теперь ты гонишься за детьми, которые пытаются спасти своего товарища от смерти?

Она говорила, он нетерпеливо слушал, но его глаза, которые только что были ярко-зелеными от бешенства стали медленно голубеть.

– Знаешь, почему этот мальчик убежал от тебя? Потому что ты лишил свою страну воображения. Когда ты в молодости переставлял звезды, чтобы пошутить над людьми, которые думали, что они делают открытия, боже мой, ведь можно было ожидать, что из тебя получится Ветер с воображением!

Он улыбнулся.

– Я очень скучаю, мама.

– Вот видишь! А сколько раз я говорила тебе, что нет ничего опаснее скуки! От скуки до жестокости – один шаг.

Трудно сказать, что происходило в эти минуты в душе Господина Главного Ветра, хотя бы потому, что неизвестно, есть ли у него душа. Но ведь говорят же: "Ветер улегся". Или даже: "Ветер упал".

– Прости меня, мама, – сказал он. – Вернись ко мне! Ты станешь жить в моем дворце, воздушном, пустом и веселом. В нем ничего нет, кроме легких ветерков, которые будут исполнять каждое твое приказание. Тысячу лет я буду просить у тебя прощения за то, что я забыл о тебе на тысячу лет.

Она покачала головой.

– Нет. Мне здесь хорошо. Тишина. Я не скучаю. Жизнь шумит здесь подземной рекой. Она обегает весь мир и возвращается ко мне с новостями. Впрочем, у меня к тебе просьба: освободи теплый дождь, он устал. Пуская он поднимется в небо и прольется на землю.

Осталось неизвестным, сколько времени продолжался этот разговор. Однако под утро Господин Главный Ветер был уже у себя и занимался делами, потому что, когда полуживые от усталости немухинцы добрались наконец до берега моря, Леня радостно закричал:

– Флюгера!

Утро было даже еще не утро, а последний краешек ночи, и казалось, что сонная крепость, едва проснувшись, зевает, крепко протирая глаза. Рыже-красные черепичные крыши матово поблескивали под первыми солнечными лучами. А флюгера? Играя с ветерками, они весело вертелись во все стороны, а это означало, что даже в тысячелетних, легкомысленных и жестоких разбониках родная мать иногда способна разбудить совесть.

Приглашая Воробья в Летандию, Смотритель обещал, что в его честь будет устроен маскарад, на Маяке будет гореть тройной огонь и самый большой колокол на Площади Розы Ветров встретит его торжественным звоном. Как ни странно, но именно это и произошло, когда немухинцы вместе с Леней собрались в обратный путь.

Маскарада, правда, не было, но маячный огонь далеко освещал темно-розовое пространство неба и моря.

Еще утром в окно Лениной каморки влетел свиток, начинавшийся, как и полагается, длинным титулом: "Мы, Господин Главный Ветер и прочая, и прочая, и прочая" – и кончавшийся словом: «Согласен». Правда, по ошибке Леня Караскин был назван «Каскин-Караскин», но это, разумеется, не имело значения.

Смотритель, который был очень любезен, снова надел парадный мундир и даже произнес маленькую речь о том, как будет скучать по Лене не только он, но самый Маяк и в особенности маячная лампа.

Семнадцать девочек из самых знатных семей поднялись в воздух, провожая немухинцев, – все, как одна, в нарядных платьях с такими крылатыми, разноцветными бантами за спиной, что их можно было принять за вертолеты, если бы вертолеты, в свою очередь, не были похожи на огромных, безобразных шмелей. Но торжественные проводы немухинцев остались в истории Летандии по другой, не менее серьезной причине.

Все эоловы арфы одновременно сыграли им прощальный морской сигнал: "Счастливого плавания и достижений", и аккорды, как бы превратившиеся в живой, звучащий воздух, окружили их и летели вместе с ними, как белые треугольники журавлей.

Девочки со своими бантами давно остались позади, скрылся Маяк. Сама Летандия с ее странностями начинала казаться сном или сказкой. Вот уже показался вдалеке и Немухин с его будущей телевизионной башней в лесах.

Крошечные фигурки на площади взволнованно размахивали руками, толпа становилась все больше. Экспедицию встречали представители общественных организаций и, разумеется, средняя школа в полном составе.

Но аккорды эоловых арф еще не оставляли немухинцев, как будто решив проводить их до самого дома. Правда, их не слышал Старый Трубочный Мастер, мысленно готовивший скромную речь. Их не слышал Воробей с Сердцем Льва, который не мог отличить музыку от обыкновенного шума. И Леня не слышал их, думая о том, что он, без сомнения, здорово отстал по алгебре и геометрии и что придется как следует налечь на эти предметы.

Зато Таня не только слышала, но даже видела эти аккорды. Для нее они складывались в изящные фигуры, рисующие соединение лунной ночи, тишины, теплого неба и холодно-искрящейся поверхности моря.

Вполне возможно, что она и теперь еще слышит и видит их – ведь о музыке нельзя сказать: "Что прошло – то прошло".

Во всяком случае, именно о ней говорят:

– Таня Заботкина? Ну как же! Это та самая знаменитая скрипачка, которая в детстве слышала музыку эоловых арф.

Поезжайте в Немухин! Вас встретят как долгожданного гостя. Даже если вы приехали в командировку или в отпуск, вас непременно постараются уговорить остаться в городе навсегда.

Можете мне не поверить, но меня-то как раз уговаривать не пришлось. Из гостиницы я переехал к сестрам Фетяска, и они научили меня варить кофе по-турецки и раскладывать пасьянс «Наполеон» – один из самых трудных в мире. Каждое утро на завтрак у них подается хлеб с хрустящей корочкой, и он мне так нравится, что я чуть было не написал сказку под названием: «Вкус немухинского хлеба, или Седьмое чудо света».

После завтрака я помогаю дяде Косте писать его путеводитель, и мы уже далеко продвинулись от исторического замечания о том, что «город основан в XX веке». Музей – неузнаваем. Все пропавшие вещи вернулись, как будто они никогда не были проданы или украдены, только старинную пушечку Неонила отдала по решению суда.

Зимой я хожу на лыжах в березовую рощу, и, если случайно встречаю Трофима Пантелеевича, мы толкуем о погоде, о городских, а подчас и международных делах – ведь он не какой-нибудь дремучий, а довольно образованный Леший. Летом я купаюсь в Немухинке, и, хотя здешней воде далеко до Ропота-мо, в которой каждая прозрачная струя лепечет что-то другой, еще более прозрачной струе, я после купания чувствую себя бодрым и стараюсь придумать или даже написать новую сказку. – Всю жизнь меня не оставляла бессонница, но в Немухине я спал бы не просыпаясь, если бы каждую ночь, обходя город, Нил Сократович не стучал по медной кастрюле старой барабанной палкой. «Тук, тук, тук!» – слышите вы сквозь сон, и одновременно до вас доносится скрипучий, старческий, ворчливый голос: «Спите спокойно! Ничего особенного не случилось!»