И блиночки чтоб ты ела лучше всех!
Кушай, доченька родная, подрастай.
Кушай с мёдом, молочком всё запивай.
И ни с кем не вздумай поделиться:
дед дурной, он может подавиться;
бабка старая, жевать уже не может;
а отцу и таз блинов уж не поможет;
кошка сытая, собака тоже ела;
а вот мамочка покушать не успела.
Сядем мы с тобой да наедимся,
и пускай за окнами полынь вся
зашуршит от зависти, заплачет.
Для нас и это ничего не значит.
Мы спокойненько заснём после обеда,
и глаза закроем на дурь деда,
и на бабку даже ни глазочком,
на отца, на пса, на кошку.
Засыпает мать твоя, не бегай.
– Спи, мамуля, тёплой, тёплой негой.
Солнце, я и пузыри
Только в детстве было чудо —
мыльный, маленький пузырь:
– Ты такой смешной откуда?
«Я от солнышка, держи!»
Я держу, ему смешно.
Лопается. Смерть его
почему-то так печальна.
Начинаю дуть сначала.
Мыльный, маленький пузырь,
ты не лопайся, держись!
Сядет круглый на листок,
рассмотрю его… Не то!
Ты не солнышка дружок,
а от радуги кусок!
Он хохочет и взрывается.
Солнце с неба улыбается:
«Сама не лопни от гордыни,
стихов как понапишешь, Инна!»
Свиристелка
Ах ты, Инна, Инна, Инна —
донька свиристелка,
у тебя под носом
маленька капелка.
А кого ты любишь, Инна?
«Папу, маму, лето, зиму.
А ещё люблю блины,
кошку Маньку. Комары
надоели шибко мне!
У нас колодец есть, на дне
тина, глина, грязь.
Мне говорят: туда не лазь!
Я и не полезла —
там неинтересно.
Мне интересен огород,
там кузнечище живёт
зелёный и огромный,
к летячке неподъёмный,
только прыг да скок.
А однажды на порог
принесла кошка его —
кузнечищу одного
и знаете, сожрала!
Чего ей не хватало?
Молоко есть, мясо, суп —
жри и ешь, свой нос не суй
в наш семейный огород!
Не семья же – кошка. Вот.»
Ах ты, Инна, Инна, Инна —
мелка свиристелка,
у тебя на личике
маленька сопелка!
Ты поешь, попей, поспи.
И иди, иди, иди
в свой любимый огород,
там царь Горох в кустах живёт,
съешь его противного —
очень агрессивного!
А как вырастешь большая,
то, наверное, поймешь:
каждый жрёт то, что живёт.
Вот.
Устал я жить один
Лучше мамы нет на свете
никакого существа.
Но моя мама – гром и ветер!
Хорошо, что ты пришла,
а то я жить устал один,
когда ушла ты в магазин.
Шар земной
Не смотри на шар Земной, не смотри —
он не бьётся у тебя в груди.
Не смотри на него, он пропащий —
по земной орбите гулящий!
Не держись за него, он убогий —
у него таких, как ты, очень много.
Он не дорожит своим народом.
Ты его руками грязными не трогай!
Иннапланетный вруша
Будем жить, будем плыть,
будем строить города.
Будем в поле воеводить —
сеять жатные поля!
Очертания новостроек,
распрекрасный космодром.
К звёздам полетим далёким,
а потом поговорим.
* * *
На планете, на чудесной
чудо чудное живёт:
у него живот огромный,
а само сидит и врёт:
врёт про маму,
врёт про папу,
врёт про весь иной народ!
Мы послушали маленько,
развернулись и домой.
А в ракете «Королёва»
призадумались: «Не врёт!»
Развернулись и обратно
подлетаем, там беда:
наше Чудо обожралось
и ни туда, и ни сюда!
Мы тянули чудо-юдо,
затянули в звездолёт;
прилетим, покажем деткам,
пусть ещё чего соврёт!
* * *
В общем, чудо долго врало…
Оказалось, правда всё.
Я вам, детоньки, признаюсь:
это чудо – Инна (я).
Красные маки
Чем пахнут красные маки?
Пахнут они дождем,
пахнут красною краской,
солнечным серебром.
Пахнут они настроением,
радостью и бедой,
пахнут стихотворением,
кисточкой пахнут, холстом.
Нарисуй нам, художник, маков
много, много, чтоб алый цвет
с картины ревел и плакал:
«Я не счастье – обман и бред!»
Дети прошлого
Кукла из Бруклина
Розовая кукла
на розовых подушках,
розовая кукла
прямо из Бруклина.
Привезли, поставили,
одну стоять оставили.
Подойду, положу.
Какая ж она сложная:
глазки хлоп, хлоп,
ножки топ, топ,
и рот большой —
ешь хорошо!
А наряд на ней —
такой не сшить и за пять дней!
Я красавицу люблю,
пойду маме расскажу:
это моя доча —
не трожь её кто хочет!
Назову Элизабет —
иностранка она, нет?
Кукла иностранная
у дочери маминой!
Пойдёт девочка гулять,
не смей куколку отнять:
папина дочка гуляет с дочей —
не подходи кто хочет!
«Где такую ты взяла?»
– Мама с Бруклина везла!
«А где это?» – Америка!
«Со вражеского берега?»
Насупилась дочь мамина,
домой гулять отправилась.
*
Лето тёплое стояло.
Кутай Лизу в одеяло
в пятидесятые холодные —
вот такие модные.
Я пишу картину
Валя, Валя, Валентина,
я с тебя пишу картину,
не простую, а красиво разукрашенную.
Валя, Валя, Валентина,
с тебя мать бы не сводила
взгляда очень страшного:
слишком, Валя, ты красива,
развита не по годам;
ты б из дома не ходила,
не гуляла по дворам.
Валя, Валя, Валентина,
учебник в руки и зубри.
Я с тебя пишу картину.
А твой взгляд прекрасный, милый
расскажет, расскажет, расскажет
о том, как жизнь твоя ляжет
в самой прекрасной стране!
Ты верь, Валентина, мне.
[Рыдала и я над картиной,
да сама себе говорила:
самым солнечным светом
светила страна Советов
когда-то, когда-то, когда-то!]
Беги во двор, там ребята
заждались свою Валентину.
А я допишу картину,
брошу в банку кисти
и дурные мысли
твоей матери и поэта;
добавлю побольше цвета:
мы живём в самой прекрасной стране!
Ты верь, Валентина, мне.
Есть ли буквы-человечки
– Азы, буки, веди… —
тяжело даётся Пете
эта азбука дурацка,
ему хочется подраться!
Дед подзатыльник даст и носом.
«Сейчас схожу за купоросом!»
– Азы, буки, веди…
Дед, а есть на свете
буквы-человечки?
Дед вышел на крылечко,
затянул махорку:
«А вдруг живут на горке
буквы-человечки?
Так, плясать будем от печки.
Азы, буки, веди…
Есть, Петя, человечки!»
Папкины штыки
Похватали пацаны
(ой ли?) папкины штыки
(не штыки, а палки).
Всё равно не жалко:
тёмну вражескую рать
не зазорно убивать
(убивать не зазорно?
палки в боки – больно)!
Хохочут наши мужики:
– Ай потешные полки,
воюй – не горюй
да медовый пряник жуй!
Пряник не жуётся,
Сёмочка дерётся,
он дерётся шибче всех
(в беляках его отец).
Семён докажет всем вокруг:
Красной Армии он – друг!
Друг ты, Сёмочка, дружок,
больно палочкой в бочок!
Знаем, знаем, Сёмочка,
что ты весь, как ёлочка.
Но сегодня война
не на тятьку пошла.
А на немца дурака,
ой смешны его войска:
деды да калеки
(разве это человеки?)
Ха-ха-ха, ха-ха-ха,
германска армия плоха,
ну а русские полки —
крепки, сильны мужики:
десять лет Семёну,
девять лет Егору,
восемь лет Степану,
а маленькому Ване —
то ли три, то ли пять
(мать устала считать)!
Письмо маме от солдата
Пишу письмо маме
из армии изранен:
«Милая моя мать,
скоро ужин, вари жрать.
Я был в бою, убил Петлюру.
Ты за мной не ходи, сам приду я.
Письмо фронтовое передаю
полевой почтой.
Целую, точка.»
Письмо отдал Маше Парная,
и почта наша полевая
понеслась с крутой горки —
к хате Петрова Егорки.
– Тук, тук, тук. Вам письмо,
ранен ваш сын в плечо.
Говорит, что хочет кушать!
– А родню не желает он слушать?
Темень, темнотища.
Ах, Егорка, Егорища!
Беги ка, Маша, домой,
