Сережа метался от печки к постелям, от постели к столу, дрожащими руками хватал веник и чувствовал себя преступником.
XIIЭта ночь была черная и молчаливая, без луны, без звезд, без тревожных сигналов.
Сережа проснулся от гула мотора. Летел самолет… совсем близко… прямо над деревней.
Будить Любочку или не нужно?
Сережа накинул пальто (спали не раздеваясь) и вышел на террасу. Темная, душная, сырая ночь. Низкие облака.
И вдруг Сереже показалось, что гигантский невидимый поезд, пыхтя и ломая деревья, несется к ним из леса. Откуда поезд? Или, может быть, это шум внезапного дождя?
Дома, деревья, дорога — все осветилось ярким электрическим светом. Белые огневые костры запылали всюду.
Сразу стало сухо во рту… Зажигательные бомбы!
Следующая мысль была гордая и даже радостная:
«Я не боюсь».
Захотелось не растеряться и сейчас же сделать все самое нужное.
Под окном плевался и разбрызгивался нестерпимо белый фонтан. Сережа схватил лопату и закидал его песком. Потом вбежал в дом и разбудил Любочку.
— Скорее в щель!
Она никак не могла попасть на бегу в рукава пальтишка.
Подталкивая ее к двери, он накинул одеяло ей на плечи и крикнул:
— Завернись, там сыро!
Мамин приказ был короток и строг:
— Бросать все, думать только о Любочке!
Но Любочка уже прыгала в темную дыру щели. Значит, можно еще что-то сделать.
На их участке горели еще три бомбы: одна у плетня — он закидал ее и помчался с лопатой в руке к той, которая лежала в саду на дорожке. Стал сыпать на нее землю с грядки и вдруг подумал:
«Глупости делаю! Эти ничего поделать не могут. Пусть горят». Он обежал кругом дома. И, только завернув за угол, увидел, что дом наискосок от них пылает не белым уже, а настоящим, красным, пожарным огнем.
Рядом, с чердака Катиного дома, в щели между бревнами и в слуховое окно пробивался неистово яркий белый свет.
XIIIВ эту ночь Елена Александровна, Катина бабушка, доказала, что недаром она мать трех командиров. Разбуженная шумом падения бомб и ярким светом, она сгребла Катю с постели и вытолкнула ее на террасу вместе с одеялом, пальто и подушкой.
— В щель беги! — крикнула она и, увидев свет, на чердаке, бросилась в сени.
Катя, не успев ничего еще понять спросонок, покорно побежала, путаясь ногами в одеяле, обеими руками прижимая к себе подушку. В щели было одиноко, темно, страшно и сыро.
Из соседней щели она услышала плач Любочки.
— Не плачь, Любочка, я к тебе иду! — закричала она и, низко согнувшись, вполне сознавая, что рискует жизнью, стала перебегать из щели в щель.
Самолет опять гудел над Дубровкой, как будто немецкий летчик хотел полюбоваться делом своих рук.
«Сейчас фугаску сбросит!» — думала Катя, перелезая через низенькую загородку и всей спиной ощущая опасность.
Девочки прижались друг к другу, закутались в одеяла и дрожали вместе.
— Открой рот, — сказала Катя. — Он может фугаску сбросить… в пожар… Они всегда так делают. А если с закрытым ртом взорвется — оглохнуть можно!
Любочка не поняла, кто, собственно, может взорваться с закрытым ртом, но на всякий случай покорно открыла свой рот.
Вдвоем стало тепло, они перестали дрожать, а когда человек не дрожит, ему уже не так страшно.
Елена Александровна, вытолкнув Катю, с легкостью молодой девушки поднялась по приставной лестнице на чердак.
Она вышибла слуховое окно и, подхватив бомбу лопатой, выбросила ее в сад.
Потом, плача от дыма, стала лить воду на тлеющие уже бревна. Выброшенная бомба шипела и плевалась у крыльца среди георгин и настурций.
К ней бежали трое: Сережа и Федюшка с отцом.
— Моя бомбочка! — кричал Федюшка, готовый, кажется, животом лечь на бомбу в своем усердии.
Из окна бабушкиной комнаты вдруг полетели в сад подушки и перины. Это орудовала Нюрка.
— Что ты делаешь, скаженная! — крикнул ей отец. — Оставь, не бросай, никакого пожара нет!
— Как нет? — отвечала Нюрка. — У Петровых горит!
— Далеко, и ветер в другую сторону. Бери ведро, натаскайте воды, полейте Сережину крышу, чтобы искра не попала!
Иван Кузьмич побежал в сторону горящего дома.
На Сережиной крыше сделали настоящее болото, потом на всякий случай полили у Кати. Скрипел колодец, хлюпали и били по ногам мокрые подолы.
В Дубровке сгорело четыре дома, остальные удалось отстоять. Начинало светать. Маленькие сонные ребятишки выползали из щелей по сырым, обсыпающимся ступенькам и рысцой бежали к дому, в теплые постели.
Ребята постарше стали выкапывать из-под песчаных холмиков горячие остатки бомб. Куски серого шлака, мутно-серые металлические хвосты… Все это почему-то пахло чесноком и было необычайно интересно.
Катя помогла Сереже отнести домой крепко спавшую Любочку. Когда они стояли на террасе, к ним подошли трое мальчишек с лопатами в руках и спросили уныло:
— У вас есть бомбы?
— Мы свои уже собрали, — ответил Сережа.
— Много было?
— У меня четыре и у нее три.
Мальчишки завистливо вздохнули:
— Счастливые! А на нашем конце ничего не было!
Сережа сжалился над ними и посоветовал поискать на улице, где в канаве горели две бомбы и потухли сами.
Мальчишки оживились и, обгоняя друг друга, бросились к калитке.
Утром пришла маленькая лохматая Маруся и попросила своим басистым голоском:
— Сережа! Дай мне одну бомбочку!
Да ведь у Феди есть, и Нюрка полный подол набрала!
— Они мне не дают!
— Жадина твоя Нюрка! На, возьми.
Сережа выбрал ей бомбин хвост, правда, самый искореженный и никчемный, но Маруся не разбиралась в качестве. Она широко улыбнулась, прогудела:
— Спасибо! — и убежала, прижимая к груди свое сокровище.
Взошло солнце, начинался день, никто, кроме маленьких ребят, не ложился спать.
Приходили соседки, смотрели на дыру в Катиной крыше, восхищались бабушкиной храбростью, осуждали Петровых, которые, вместо того чтобы затушить пожар вначале, стали таскать вещи, ничего не спасли и лишились дома.
Нюркин отец был посрамлен и должен был признать, что песок на бабушкином чердаке пригодился. Елена Александровна каждому новому человеку должна была рассказывать (и рассказывала очень охотно, в лицах) все с самого начала: как она схватила Катю, потом лопату, потом бомбу.
Катя, в десятый раз подхватываемая поперек туловища маленькими ловкими бабушкиными руками, сконфуженно улыбалась и чувствовала, что ее роль во всей этой истории была самой жалкой.
Даже Нюрка что-то тушила, таскала воду, поливала какие-то крыши. Кате хотелось, чтобы еще раз случилось что-нибудь страшное, уж теперь она не растеряется, не продрожит в щели до утра вместе с маленькой девочкой, а тоже совершит какой-нибудь подвиг.
Она утешилась, только написав три письма (папе и двум дядям), в которых рассказывала о мужестве бабушки и, юмористически, о своей жалкой трусости.
XIVЧерез месяц почти одновременно пришли на имя бабушки три денежных перевода и три письма: от папы с северного, от дяди Володи с западного и от дяди Мити с южного фронта. Письма были восторженные в начале, деловые в середине и умоляющие в конце.
Сыновья восторгались подвигом Елены Александровны, сообщали о том, что высылают деньги на переезд, и умоляли уезжать скорей, эвакуироваться вместе с Катей.
Письмо, написанное твердым, размашистым почерком дяди Володи, кончалось так:
«Мамочка, умоляю тебя, на коленях прошу — уезжайте!»
Слова «умоляю», «на коленях» и «уезжайте» были подчеркнуты по три раза.
Кате он писал:
«Катюшка, милая трусиха, воздействуй на свою героическую бабушку. Напиши Ане, может быть, уговорите ее ехать вместе. Она еще в Москве и меня не слушается. А ведь я теперь уже целым батальоном командую. Сразу вижу, как у тебя при этом известии ко мне уважения прибавилось.
А твоя будущая тетушка — ноль внимания и мне, командиру батальона, не подчиняется. Обидно даже.
Я ее прошу эвакуироваться скорее, а она на две недели в Серпухов уезжала и там окопы рыла. Катюша! Я ее, конечно, еще больше люблю за это. Но ведь она еще совсем маленькое дите. Ну что она может нарыть?!»
Когда Елена Александровна получала эти письма, она видела за рекой, на сжатом поле, криво торчащие столбы (чтобы аэропланы не могли садиться). Грузовики защитного цвета ехали по дороге, небольшие группы красноармейцев проходили куда-то.
Как-то вдруг и в Дубровке, и в соседних с нею деревнях, и в городе стало очень много военных.
Между Семеновом и Городищами рыли окопы.
Бабушка собралась в несколько дней и уехала вместе с Катей к своей дочери, работавшей на одном из уральских заводов.
