Алексей Пантелеев - Собственная дача

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Собственная дача

Цикл "Дом у Египетского моста"

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

Когда я был маленький, я был ужасный монархист. Сейчас даже стыдно и удивительно вспоминать об этом. Не знаю, откуда пришло ко мне это мое мальчишеское преклонение перед царями, ведь ни мать моя, ни отец монархистами не были. Дома у нас во всех комнатах висели иконы, теплились лампады, но не помню, чтобы где-нибудь, хотя бы на кухне или в "темненькой", в комнате прислуги, висел на стене портрет царя, царицы или наследника-цесаревича.

Вот написал сейчас это забытое слово - наследник-цесаревич - и что-то теплое, даже как будто слегка восторженное колыхнулось в глубине моего уже очень немолодого сердца.

Думаю, что скорее всего мой ребяческий легитимизм перешел ко мне от бабушки, и даже не от самой бабушки, а от ее мужа, отчима нашего отца. Человек этот, которого мы называли "дедушка Аркадий", пережил трех императоров - двух Александров и Николая - и ни об одном из них до конца жизни не мог вспомнить без слез на глазах и без дрожи в голосе. Помню, как, будучи уже совсем дряхлым стариком, он рассказывал мне о дне 1 марта 1881 года. В этот день дедушка Аркадий (тогда, конечно, никакой еще не дедушка, а совсем молодой человек, почти мальчик, Аркаша Пурышев) зашел с приятелем сняться на карточку в фотографию Буллы на Невском. Приятеля его звали Петя Сойкин, впоследствии он стал знаменитым книгоиздателем. А тогда, весной 1881 года, оба они только что закончили счетоводные курсы Езерского и именно по этому радостному случаю решили увековечить себя на фотографии. Не дыша и не двигаясь, покрасовались они целую минуту перед черным ящиком фотографа Петя Сойкин сидя, Аркаша, сбоку от него, стоя - оба при галстуках, в сертуках, в клетчатых панталонах. Сфотографировались и еще раз, поменявшись местами. Потом заплатили деньги, получили квитанцию, надели пальто и, веселые, спустились с четвертого этажа на Невский. И сразу поняли: что-то случилось. По проспекту скакали казаки и конные полицейские; всюду - и на торцах мостовой и на панели - кучились возбужденные толпы. Петя спросил у господина в цилиндре, что произошло, и господин, сердито посмотрев, ответил, что полчаса назад злодеи кинули бомбу в карету государя.

Когда дедушка Аркадий дошел в своем рассказе до этого места, губы у него запрыгали, белая борода затряслась, и он навзрыд, как маленький, зарыдал. А ведь прошло пятьдесят с лишним лет с того дня, когда народовольцы убили на Екатерининском канале Александра Второго Освободителя...

Дедушка Аркадий родился в Устюжне, в небогатой, скорее, пожалуй, даже в очень бедной семье. Мальчиком его привезли в Петербург, и с девяти лет он работал на побегушках в чайных магазинах. Потом выбился в приказчики. Работая по десять часов в день в магазине Попова у Владимирской церкви, он стал по вечерам ходить на курсы Езерского. А когда кончил курсы, поехал в недавно завоеванный Ташкент. Занимая скромную должность конторщика в большой чайной фирме Иванова, он стал понемногу приторговывать и делать другие дела. Стал богатеть. Потом, когда вернулся в Петербург, богатеть стал еще шибче строил дома, прокладывал канализацию, торговал асфальтом, панельной плитой, дровами, барочным лесом и вообще не брезговал никаким делом, даже публичные бани у него были в Щербаковом переулке. Женился Аркадий Константинович по любви, не побоялся взять молодую вдову с тремя падчерицами и с маленьким сыном. Правда, у вдовы кроме детей были еще и дом, и лесной двор - на Фонтанке у Египетского моста. В этом доме дедушка Аркадий и начинал свою петербургскую карьеру. Позже, когда пасынок его, мой отец, достиг совершеннолетия, этот двухэтажный дом и лесной двор перешли к нему. Аркадий же Константинович выстроил себе новомодной архитектуры четырехэтажный дом на той же Фонтанке, но уже не в конце ее, а близ Невского, между Чернышевым и Аничковым мостами. Лет восемь спустя воздвиг он себе и загородную дачу, купив для этого большой земельный участок у немцев-колонистов в Старом Петергофе. Дача была не дача, а целая вилла, строил ее придворный архитектор Томишко, тот самый, по чьему проекту незадолго перед тем воздвигнута была царская летняя резиденция в Александрии. Совсем близко, может быть в полуверсте от немецкой колонии, стоял еще один небольшой дворец, он назывался Собственной его величества дачей. Думаю, что близость этого царского дома и толкнула дедушку Аркадия приобрести участок у немцев-колонистов. Вообще-то немцев он (как, впрочем, и других инородцев поляков, финнов, евреев, татар и даже англичан) не очень жаловал, считал их людьми неполноценными, второго и даже третьего сорта. Как я теперь понимаю, наш дедушка Аркадий был самый настоящий, убежденный и махровый черносотенец. В его больших, торжественно полутемных и прохладных кабинетах - и в городе и на даче - над письменными столами висели портреты царствующего государя и его августейшей супруги. В дачной гостиной на круглом столике покоились толстенные альбомы, на плотных веленевых страницах которых я мог лицезреть в огромном количестве фотографии царя, царицы, царской матери - вдовствующей императрицы Марии Федоровны, четырех царских дочек и - главное! - моего тезки наследника-цесаревича и великого князя Алексея Николаевича. Этот красивый мальчик, тремя годами старше меня, конечно, в первую очередь привлекал мое внимание. Его улыбчатое и вместе с тем печальное, болезненное лицо чаровало меня. Листая дедушкины альбомы, я больше всего задерживался на тех страницах, где был изображен наследник.

Вот он со своим царственным отцом принимает какой-то военный парад. Наследник в шинели, в офицерской фуражечке, в высоких сапогах. На плечах у него погоны.

Вот он - в казачьем бешмете, в белой папахе - верхом на лошади.

Вот цесаревич совсем маленький сидит на коленях у матери.

А вот он - мальчик как мальчик. В такой же, как у меня, матросской блузе и в такой же матросской бескозырке с надписью "Стерегущий"{352} на ленточке... Разница только та, что у наследника под околышем - челка, а меня и Васю воспитывают по-спартански: каждый месяц отец посылает нас в парикмахерскую, где усатый куафер наголо, как новобранцев, стрижет нас нулевой машинкой.

В 1912 году мои родители сняли на лето дачу в той же немецкой колонии, где среди одноэтажных и двухэтажных дачек с мезонинами возвышалась своим кремово-белым бельведером за таким же кремово-белым высоким забором пурышевская вилла.

Надо сказать, что, ко всему прочему, этим летом в России готовились к празднованию трехсотлетия дома Романовых. Триста лет назад, в 1613 году, на русский престол вступил первый царь из рода Романовых: Михаил. Как нарочно, это тоже был мальчик. Пока он не вырос, за него правил его отец - митрополит Филарет.

В августе мне должно было исполниться пять лет, но я уже умел читать и читал много - все, что под руку подвернется. А под руку тогда подвертывалось главным образом именно такое - патриотическое, монархическое... О нашествии поляков, о подвиге Ивана Сусанина, о том, как царственный отрок Михаил скрывался вместе с матерью от врагов в костромском Ипатьевском монастыре...

В те дни портреты царей мелькали на каждом шагу и буквально на всем, на чем только можно было их поместить. Запомнил я, например, довольно аляповатую, какую-то золотисто-рыжую жестяную кружку - и на ней с двух сторон изображения Михаила I и Николая II. Эту кружку мне показывала нянька. У той же няньки в сундучке хранился большой ситцевый платок. По четырем углам его были отпечатаны в овалах четыре портрета: Михаила, Петра Великого, Николая Второго и наследника.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что нянька моя тоже была монархистка. Как звали эту старуху, я уже не помню, а скоро ее вообще в нашем доме не стало, на ее место пришла бонна Эрна Федоровна.

Но тут я подхожу к событию, ради которого только и начал писать эти заметки. Один раз июльским жарким днем нянька вывела меня на прогулку. Почему меня одного - не знаю. Вероятно, маленькие Вася и Ляля в это время спали. Мы шли не спеша в сторону парка по тропиночке вдоль Верхнего, или Собственного, как его еще называли, шоссе. День, я говорю, был жаркий, пахло сеном и земляникой. Вдруг за спиной у нас послышалось цоканье копыт. Няня оглянулась, ахнула, толкнула меня в плечо и сказала:

- А ну - живо! Становись на коленки!

Я повернулся лицом к шоссе и упал на колени. Она тоже.

По шоссе, между ограждающих его белых столбиков, мягко катился открытый экипаж, так называемое ландо, запряженный парой шоколадного цвета лошадок. На скамеечке, спиной к кучеру, прямо сидели две девушки в белых платьях. Лицом к ним помещались еще две женщины - одна совсем молоденькая, другая значительно старше, с румяным лицом и в широкополой белой шляпе с вуалью. А между ними - или на коленях у них - ерзал, прыгал, вертелся вьюном мальчик лет восьми-девяти в белой матросской рубахе и в матросской фуражке с ленточками.