ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ
ПОВЕСТЬ
Поезд набрал уже скорость, а Федор, помощник машиниста, коренастый, как выросший на просторе дуб, все подбрасывал и подбрасывал уголь в гудящий пламенем зев паровозного котла. Но вот он захлопнул дверцу топки и вытер краем сорочки пот.
— Неплохо бежим, — усмехнулся в седеющие усы машинист и снова глянул на дорогу. — Раскочегарил до двенадцати атмосфер, Сергеев! Подъем одолеем легко... Умаялся?
— Ничего, Егор Данилович. Отдохну.
Подкачав теплой воды в котел, помощник высунулся в левое окно будки. Степь вплотную подступала к железной дороге. Федор жадно вдыхал знойный аромат июньских полей. Струя встречного ветра резала холодом потную шею, сушила влажные темно-русые волосы. Ну и жаркое лето в нынешнем, тысяча девятьсот третьем году!
За паровозом весело бежала вереница зеленых вагонов с рыжим спальным пульманом посередине.
Выскочив на мост через степную речку, поезд гулко загрохотал. Мелькнул верстовой столб. Федор проводил его взглядом. Сердце тревожно екнуло. Скоро Синельниково, пора приготовиться.
Машинист словно читал мысли помощника. На его впалых щеках проступил бурый румянец. Доиграется парень! Неужто ему не страшно?
Федор долго рылся в тендере, чем-то там таинственно звякал и шуршал. Егор Данилович делал вид, будто занятия помощника его не интересуют. Третий месяц одно и то же... Такого не отговоришь. Сам любого обернет в свою веру!
— Ну что ж... я готов, — одернул Федор на себе рубаху. Затем, хлопнув рукой по пузатой масленке, заговорщицки подмигнул: — Известная сказка — машина любит чистку и смазку... Верно, Данилыч?
— Верно-то верно, Федя! А только — каторги тебе не миновать.
— А Сибирь — не Россия? И там люди живут.
— Тебе виднее... Только меня в свои дела не путай.
— Мои-и? — удивленно протянул помощник. — Мои занятия вам сторонние? Aй-я-яй, Егор свет Данилович! А ведь я и для вас стараюсь. Лучше быть настоящим человеком, чем шлаком на свалке за депо.
— Тьфу! — зло сплюнул машинист. — Поостерегся б, отчаянная башка! Видал, как утресь по Екатеринославскому вокзалу шныряли синефуражечники? Может, и нас взяли под наблюдение. Небось по всей дороге прозвонили своим барбосам. И вот что... На паровоз — никого чужого!
— Не причитайте, Данилыч! Сами же твердите: «Бог не выдаст— свинья не съест». А жандармы как раз и есть боровы пузатые... «Чужого»? Зря чураетесь кровного пролетарского дела... Что у вас — имение, сундуки с капиталами?
Машинист больше не слушал. Уже вознес к небу свою руку входной семафор, нежно пропел рожок стрелочника. Поезд вышел на главный путь станции Синельниково.
Приближался вокзал, товарняк на запасных путях, и люди, стоящие на платформе.
Держась одной рукой за поручень, Федор повис на ступеньке и принял у дежурного проволочный круг с жезлом и путевкой. Заскрежетали тормоза, прокатился в хвост состава перезвон буферов от вагона к вагону.
Поставив тендер против водонаборной колонки, похожей на виселицу, машинист приказал помощнику:
— Бери так воды, чтоб до Гришина хватило.
Федор ухватился за цепь хобота колонки, подвел его к горловине бака на тендере. Вода хлынула широким потоком. Паровоз жарко вздыхал, словно наслаждаясь покоем.
Насвистывая беззаботную польку-бабочку, Сергеев смазывал паровоз. В одной руке масленка, в другой клок пакли.
Украдкой, через плечо, оглянулся. Чего связной медлит?
Мелодичное позванивание приближалось. Молотком на длинной рукояти осмотрщик вагонов постукивал по ободу колеса — нет ли трещин? За ним шел смазчик. Он подливал в буксы мазут. Масленка, как и у Федора, большая, неуклюжая.
«Копаются, сто чертей им в ребра!» — ругнулся Федор и спросил у машиниста, который скручивал цигарку из домашнего самосада:
— Долго, Егор Данилович, стоим здесь?
Не сводя глаз с паровозной трубы — она лениво кадила в синее небо, — машинист миролюбиво ответил:
— Пятнадцать... Тут скрещение со встречным. — И ехидно добавил — Запропастился твой клиент? Оно и спокойнее.
— Придет, придет мой «клиент»! — в тон ему ответил помощник. — Данилыч, а Данилыч! Не видать с вашей верхотуры здешних иродов?
— Куда им деться? У вагонов порядок наводят... — И машинист разозлился: — Что я, в наблюдатели тебе нанялся? Сам смотри!
— Неужто трудно посторожить? — удивился Федор и пошутил: — Небось пожалеете, когда схватят вашего безотказного помощника. За двух справляюсь, пока болеет Микола, кочегар! — широко улыбнулся он. Улыбка белозубая, обезоруживающая, а в глазах — веселое упрямство.
Машинист сердито буркнул:
— Другого дадут — получше. Мало ли вашего брата!
Подошел осмотрщик. Ударив молотком по колесу багажного вагона, он взглянул на Федора и кивнул в сторону смазчика:
— Угости его табачком, кочегар. Сам-то стесняется просить!
— Кременчугская махра, — вынул Сергеев кисет. — Годится?
— Давай. А то без курева — беда!
Закурили. Пароль и отзыв сошлись, но они еще недоверчиво разглядывали друг друга. Наконец Федор сказал:
— На паровоз нельзя — мой дракон артачится... Пойдем на ту сторону состава.
Услышав в свой адрес нелестный эпитет, машинист нахмурился и стал с преувеличенным вниманием изучать суетливых пассажиров на перроне; глянул туда, где семафор еще загораживал им дорогу на Ясиноватую, где рельсы однопутки сходились в точку. Там еле заметно курился сизый дымок встречного.
Егор Данилович мог бы уже привыкнуть к тайным делам помощника, да характер не позволял. Машинист словно видел невеселое будущее этого на вид неуклюжего, а на самом деле очень ловкого и проворного парня. Веселый, до дерзости смелый Сергеев непременно угодит в тюрьму.
Неужели она не страшна образованному юноше, сыну обеспеченных родителей?
А Федор уже передавал смазчику содержимое «нижнего этажа» своей масленки.
Задвигая назад ее второе дно, он торопил связного:
— Не мешкай! Тут ленинская «Искра»... Остальное — в субботу. Пароль тот же.
— Я— «Артем», а твоя кличка?
Не успел железнодорожник затолкать литературу в свою, точно так же устроенную масленку, как из окна паровоза высунулся встревоженный машинист:
— Эй вы, разини! Фараон сюда прет. И не один. Ведь упреждал тебя, Сергеев...
Федор присел на корточки. За колесами вагонов мелькали четыре ноги. Одна пара в начищенных казенных сапогах с бьющейся об них шашкой, вторая — в партикулярных штиблетах.
Юноша оглянулся — сзади, кроме смазчика и осмотрщика, никого. Вода из водоразборной колонки все еще лилась в бак тендера, а рядом исходил горячим духом паровоз. Видя, как обомлел смазчик, Федор шепнул осмотрщику:
— Слушай, друг... Найдут у смазчика в масленке литературу — тюкни филера, а с «мундиром» я сам управлюсь.
Медно звякнул колокол — первый сигнал к отправлению пассажирского. Из-за паровоза вынырнули двое. Жандарм в белоснежном кителе и широких брюках, заправленных в сапоги, и за ним шпик. Гадкое, мучнисто-белое лицо с черными усиками. Во всем облике филера, особенно в его вытянутых губах, было нечто от легавого пса. Федор сразу же мысленно назвал ищейку «собачьей мордой».
Жандарм цеплялся взглядом за каждый бугорок на одежде железнодорожников, а шпик шнырял глазами по их оттопыренным карманам.
Будто никого не замечая, Федор продолжал смазывать паровоз. Его товарищи тоже занимались своим делом.
— Стой, мазутина! — пригвоздил жандарм окриком смазчика. — И ты тоже... — Это уже относилось к осмотрщику.
Унтер сощурился и потом ласково спросил у задержанных:
— Нуте-с, чем вы тут занимались, господа хорошие? — и уже грубо: — Выворачивайте-ка свои грязные карманы.
— Вы что, очумели? — возмутился Федор. — Буду жаловаться.
— Заткнись, черная рвань! Забыл, с кем разговариваешь?
— Помню. А только если задержите поезд... В первом классе едет генерал, — соврал Федор. — Вам же перед ним тянуться да объясняться! А я хоть от печки своей отдохну.
Осанистый унтер увял. Генерал... Верно, нельзя держать пассажирский. Отправление-то вот-вот!
Однако страстное желание поймать преступников, посягающих на веру и престол, победило. Из губернии писали: «...подпольную литературу на станции Екатерининской дороги и в ближние к ней города, заводы и рудники доставляет какая-то поездная бригада». И далее: «Принять меры, найти, арестовать и доставить...» Однако месяцы наблюдения в Синельникове за кондукторами прибывающих поездов пока ничего не дали. Значит, паровозники!
— Обыскивай тех, а я этого... — сказал унтер шпику.
Встречный громыхал уже на входных стрелках, станционный колокол звякнул во второй раз. Жандарм и его подручный лихорадочно шарили по карманам железнодорожников.
Глядя с ненавистью на налитый жиром затылок жандарма, отдиравшего в его стоптанном сапоге стельку, Федор решился: «Если возьмется за масленки, толкну под встречный...»
