Эрих Кестнер - Эмиль и трое близнецов

Ровно через два года после той истории, которая случилась у Эмиля с господином Грундайсом, со мной произошел на Кайзераллее удивительный случай.

Собственно говоря, я собирался сесть в трамвай 177, чтобы поехать в Штеглиц. Правда, никаких особых дел у меня там не было, но я люблю гулять в таких районах города, которые не знаю и где меня не знают. Там мне легко вообразить, что я нахожусь где-то на чужбине. А когда я чувствую себя совсем одиноким и потерянным, я быстро еду домой, уютно располагаюсь у себя и пью кофе.

Ничего не поделаешь, уж такой я человек. Но мое кругосветное путешествие в Штеглиц в тот день так и не состоялось. Потому что когда подошел трамвай и я уже занес ногу, чтобы опустить ее на ступеньку первого вагона, я вдруг увидел, что с передней площадки сходит странного вида человек в черном котелке. Он опасливо огляделся по сторонам, словно совесть его была нечиста, потом торопливо обогнул вагон, пересек улицу и поднялся на террасу кафе «Жости».

Я задумчиво проводил его взглядом.

— Вы что, садитесь? — спросил у меня кондуктор.

— Как видите, — ответил я.

— Тогда поторопитесь, — строго сказал он.

Но я не поторопился, а, наоборот, застыл на месте от изумления, не в силах оторвать взгляда от прицепного вагона.

Дело в том, что с прицепа слез мальчишка с чемоданом в одной руке и с букетом цветов, завернутым в папиросную бумагу, в другой. Он тоже все оглядывался, потом потащил свой чемодан к газетному киоску на углу, спрятался за ним, поставил чемодан на тротуар, а букет положил на чемодан и посмотрел вокруг.

Кондуктор все еще ждал меня.

— Все, у меня лопнуло терпение! — крикнул он в конце концов. — Не хотите ехать — не надо, не силком же вас тащить! — Он дернул за шнур, и трамвай 177 поехал без меня в Штеглиц.

Господин в котелке сел на террасе за столик и подозвал официанта. Мальчик, притаившись за киоском, наблюдал за ним, не спуская с него взгляда.

Я все еще стоял у остановки как истукан. (Кто-нибудь из вас знает, как выглядят истуканы? Я лично понятия не имею.)

Ну и ну! Я просто глазам своим не верил. Ведь два года назад господин Грундайс и Эмиль Тышбайн сошли с трамвая на этом самом углу! И теперь все это снова повторяется? Здесь что-то не то.

Я потер глаза и снова бросил взгляд на террасу кафе «Жости». Господин в котелке сидел там по-прежнему! А мальчик за газетным киоском устало присел на чемодан; вид у него был очень огорченный.

Я подумал: правильней всего будет подойти к мальчику и спросить его, что все это означает. И если он мне еще скажет, что у него украли сто сорок марок, я залезу на ближайшее дерево.

Так вот, направился к мальчику, сидящему на чемодане, и сказал ему:

— Добрый день. Что у тебя случилось?

А он сидел как пень и молчал, словно не слышал моего вопроса, и по-прежнему не спускал глаз с террасы кафе.

— Скажи, не украли ли у тебя, случаем, сто сорок марок? — спросил я тогда.

Тут он наконец поглядел на меня, утвердительно кивнул и сказал:

— Да, украли. Вот тот негодяй, который сидит там, на террасе кафе.

Я не только не успел залезть на ближайшее дерево, как собирался, но даже головой покачать не успел, потому что за спиной загудел клаксон. Мы испуганно обернулись, но увидели не машину, а мальчишку, который над нами смеялся.

— Что тебе надо? — спросил я. Он снова загудел и заявил:

— Меня зовут Густав.

У меня в горле пересохло. Просто с ума можно сойти! А может, мне все это снится?

А по Траутенауштрассе к нам тем временем бежал какой-то человек и возмущенно махал руками. Он остановился прямо передо мной и заорал:

— Чего вы здесь торчите! Суете свой нос в чужие дела! Вы же нам съемки срываете.

— Какие такие съемки? — спросил я с любопытством.

— Вы что-то туго соображаете! — взорвался разгневанный господин.

— Это у меня с рождения, — невозмутимо ответил я.

Мальчики рассмеялись. А Густав с клаксоном объяснил мне:

— Мы ведь снимаем фильм.

— Ну да, — подхватил мальчик с чемоданом. — Фильм про Эмиля. И я играю Эмиля.

— Да пройдите же наконец! — взмолился ассистент. — Пленка стоит дорого.

— Извините, что помешал, — сказал я и пошел своей дорогой.

А ассистент побежал назад к грузовичку, в котором была вмонтирована кинокамера, и оператор снова приступил к съемкам.

Я дошел, прогуливаясь, до сквера на площади Никольсбург и сел на скамейку. Я просидел так довольно долго, рассеянно глядя перед собой. Правда, я уже где-то слышал краем уха, что снимают фильм про Эмиля, но потом это совсем выпало у меня из головы. Ну, а если вдруг становишься свидетелем того, как история, происшедшая два года назад, снова точь-в-точь повторяется — и чемодан, и букет цветов, и клаксон, и котелок, — то у тебя, естественно, глаза на лоб полезут от удивления!

Немного погодя ко мне подсел высокий худощавый господин. Он был постарше меня, носил пенсне и глядел на меня, посмеиваясь… Наконец он сказал:

— С ума можно сойти, верно? Думаешь, что то, что происходит вокруг тебя, — это живая жизнь, а потом оказывается, что это лишь воспроизведение давным-давно случившихся событий.

Он сказал еще что-то вроде того, что искусство — это всегда обман. Впрочем, ничего дурного он этим сказать не хотел. Мы с ним поговорили немного на эту тему, а когда оказалось, что мы ее исчерпали, мой собеседник заметил:

— На этой сугубо штатской скамье сыщики скоро будут держать военный совет.

— Откуда вы знаете? Вы что, тоже из съемочной группы?

Он рассмеялся:

— Нет, что вы! Я просто жду здесь своего сына. Он хочет быть на съемках. Потому что он был тогда одним из сыщиков.

Тут я немного взбодрился, внимательно посмотрел на моего соседа и сказал:

— Разрешите, я попробую догадаться, кто вы такой?

— Прошу вас, — ответил он весело, его все это явно забавляло.

— Вы — советник юстиции Хаберланд, отец Профессора!

— Догадались! — воскликнул он. — Но откуда же вы это знаете? Вы что, читали книгу «Эмиль и сыщики»?

— Нет, я ее написал.

Это сообщение почему-то чрезвычайно обрадовало советника юстиции. И через несколько минут мы уже разговаривали друг с другом, как друзья детства, и даже не заметили, что к скамейке подошел мальчик. Он снял гимназическую фуражку и поклонился.

— Ах, вот и ты! — воскликнул советник юстиции Хаберланд.

Я узнал Профессора с первого взгляда. Правда, он вырос с тех пор, как я его видел, не очень, но все же вырос. Я протянул ему руку.

— Вы — господин Кестнер, — сказал он.

— Так точно! — воскликнул я. — Тебе нравится, как они снимают фильм про вашу историю?

Профессор поправил очки.

— Они стараются, этого я не отрицаю. Но такой фильм должны были бы сочинить и снимать сами ребята. Взрослые во всем этом ничего не смыслят.

Советник юстиции засмеялся.

— Его все еще зовут Профессор, — сказал он. — Но его уже давно пора бы звать Тайный советник.

Ну, а потом Профессор сел на скамейку между нами и рассказал мне о своих друзьях. О Густаве с клаксоном, который недавно получил в подарок к клаксону мопед. И о Вторнике. За это время его родители переехали в Далем, но он часто бывает в Берлине, потому что скучает по своим старым товарищам. И о Блеуере, и о братьях Миттенцвай, и о Трауготте, и о Церлетте. Я узнал много новостей. Ну, а Петцольд все такой же противный парень, как два года назад. Он со всеми вечно ругается.

— Да, что вы на это скажете? — вдруг перебил сам себя Профессор. — Я ведь стал домовладельцем.

Он выпрямился и с гордостью поглядел на меня.

— Я в три раза старше тебя, — сказал я, — но все еще не стал домовладельцем. Как же это у тебя так быстро получилось?

— Это наследство от его умершей двоюродной бабушки, — объяснил советник юстиции.

— Дом стоит на берегу Балтийского моря, — рассказывал мне Профессор, сияя от счастья. — И я приглашу к себе на летние каникулы Эмиля и всех сыщиков. — Он сделал небольшую паузу. — Конечно, если родители разрешат.

Советник юстиции искоса кинул взгляд на сына. Смешно было смотреть, как они сквозь очки уставились друг на друга.

— Насколько я знаю твоих родителей, — сказал советник юстиции, — они возражать не будут. Дом принадлежит тебе, а я являюсь в данном случае лишь твоим опекуном.

— Договорились! — сказал Профессор. — А если я когда-нибудь женюсь и у меня появятся дети, я буду вести себя с ними, как ты со мной.

— При условии, что у тебя будут такие же образцовые дети, как у твоего отца, — уточнил советник юстиции Хаберланд.

Мальчик придвинулся поближе к отцу и тихо сказал:

— Спасибо.

На том разговор окончился. Мы встали и втроем пошли по Кайзераллее. На террасе кафе «Жости» стоял артист, играющий роль господина Грундайса. Он снял с головы котелок и вытер вспотевший лоб. Рядом с ним стояли режиссер, оператор и тот самый человек, что накричал на меня у газетного киоска.