Юрий Сотник - Как меня спасали

Дело было ранней весной. Мы с Аглаей пришли на речку, чтобы полюбоваться ледоходом, но он почти уже кончился. Вспухшая вода тащила теперь ледяную мелочь да всякий сор, а крупные льдины проплывали редко.

Мы сели на бревна, сваленные на берегу, и стали грызть подсолнухи. Аглая щелкала их лихо, бросая семечки в рот и выплевывая шелуху метра на три от себя. Я с завистью поглядывал на нее и старался ей подражать, но у меня ничего не получалось. Каждое семечко я мусолил по целой минуте, подбородок и руки мои стали мокрыми от слюны, и к ним прилипала шелуха.

– Сегодня и глядеть-то не на что, – сказала Аглая. – Вот вчера – это да! Вчера такие льдины плыли – весь мост дрожал. А на одной льдине мы кошку видели. Бегает, мяукает!.. Мне так жалко ее было... Просто ужас!

– Бывает, что и людей уносит, не то что кошек, – ответил я. – На Днепре вот двоих девчонок унесло, а пятиклассник их спас.

Аглая покосилась на меня:

– Кто-о?.. Пятиклассник? Выдумываешь!

– Не веришь? Почитай вчерашнюю "Пионерку". Девчонки маленькие были, лет по шести... Их на льдине стало уносить, а они попрыгали в воду, думали – мелко, и начали тонуть. А пятиклассник схватил большую доску, подплыл к ним на ней и спас.

– У!.. На доске! На доске и я бы спасла. А что ему было за то, что он спас?

– Какой-то грамотой его наградили и ценным подарком. А в "Пионерке" даже портрет его напечатали. Погоди, у меня, кажется, с собой эта газета: я в нее бутерброд заворачивал.

Газета действительно оказалась у меня. Я передал Аглае скомканный листок. Шепча себе под нос, она прочла заметку "Отважный поступок Коли Гапоненко" и принялась разглядывать помещенный тут же Колин портрет.

– Во, Лешка! Небось этот Колька не думал и не гадал, что про него в газете напечатают! Вчера был мальчишка как мальчишка, никто на него и внимания не обращал, а сегодня – нате вам! – на всю страну прославился. Она вернула газету мне. – Вот бы нам кого-нибудь спасти!

Я промолчал: не хотелось признаваться, что я сам плаваю как топор.

– И чтобы наши портреты тоже напечатали, – продолжала Аглая. – Ты бы в чем сфотографировался? Я бы знаешь в чем? Я бы в новом берете, что мне тетя Луша подарила. Мы бы с тобой шли по улице, а нас бы все узнавали: "Глядите! Глядите! Вот те самые идут... которые спасли". Во было бы! Да, Лешка?

Я пробормотал, что это, конечно, было бы неплохо. Аглая совсем размечталась:

– Лешк! А в школе?.. Вот бы ребята на нас глаза таращили! А мы бы ходили себе, будто ничего такого и не случилось, будто мы и не понимаем, чего это все на нас так смотрят. Мы бы не стали воображать, как некоторые. Да, Лешка? Ну чего, мол, такого особенного! Ну спасли человека и спасли подумаешь какое дело! Верно, Лешка, я говорю?

Я молча кивнул. Аглая вскочила на ноги.

– А что, думаешь, мы не могли бы спасти? – почти закричала она. – Вот если бы сейчас тут на льдине кого-нибудь понесло, думаешь, мы не смогли бы спасти?

– Смогли бы, наверное... Если бы на доске.

Аглая сжала худенькие кулаки, топнула сапожком по бревну, на котором стояла, и, подняв лицо к небу, замотала головой:

– Эх! Ну вот все бы отдала, только бы сейчас здесь кого-нибудь на льдине понесло!

Я сказал, что надеяться на это не стоит, что такие счастливые случаи выпадают редко.

Аглая притихла. Она зажала указательный палец зубами и с минуту думала о чем-то, глядя на речку. Вдруг она села на бревна и повернулась ко мне:

– Лешк! А давай друг друга спасем.

– Как это – друг друга? – не понял я.

– По очереди: сначала я тебя, потом ты меня.

– Как это – по очереди?

– А так! Видишь льдину? Ее чуток от того бревна отпихнуть, она и поплывет...

– Ну и что? – спросил я.

– А вот и то! Неужели не понял? Ты стань на эту льдину, а я буду гулять по берегу, будто тебя не замечаю. А потом ты вон тем шестом оттолкнись и кричи: "Спасите!" Только громче кричи, чтобы люди с моста услышали. Они побегут тебя спасать, а я первая брошусь в речку, и ты тоже бросайся, и я тебя вытащу. И получится, вроде я тебя спасла.

Я даже отодвинулся от этой сумасшедшей и молча замотал головой.

– Во! Струсил уже! – воскликнула Аглая.

– Вовсе я не струсил, а просто... просто я не хочу лезть в холодную воду. Тут знаешь, как можно простудиться!..

– "Простудиться"! Эх, ты!.. "Простудиться"! Люди в проруби зимой купаются и то не простужаются, а ты несколько секунд помокнуть боишься. Ведь сбежится народ, так тебя сразу десятью шубами с ног до головы укутают.

– И еще... и потом, я плавать... Одним словом, я плаваю не очень хорошо, – пробормотал я.

Аглая вскочила.

– Да зачем тебе плавать? – закричала она. – Ты погляди, тут воды по пояс! Мы только для виду побарахтаемся, и я тебя вытащу.

Я тоже приподнялся и посмотрел на воду. Берег в этом месте спускался очень полого. Даже в двух метрах от него можно было разглядеть консервную банку, белевшую под мутной водой. Похоже, что и правда утонуть здесь было нельзя, но я продолжал сопротивляться. Я сказал, что это вообще очень нехорошо и нечестно – обманывать людей.

– Вот чудак! "Обманывать"! – передразнила Аглая. – Какой же тут обман, если мы и в самом деле могли бы спасти, да нам случай не выпадет! Чем мы виноваты, что здесь никто не тонет? А хочешь совсем без обмана, так давай отплывай на льдине подальше, и я тебя взаправду спасу... А денечка через два ты меня спасешь, и тоже без обмана... Хочешь, я с моста сигану? На самой середке! А ты заранее доску приготовишь и меня спасешь.

От такого предложения меня затряс озноб. Я промямлил, что слава меня вообще не так уж интересует.

– Тебя не интересует, ну и не надо, – согласилась Аглая. – Давай я одна тебя спасу.

Я и на это не согласился. Мы долго спорили. Аглая то ругала меня трусом, то говорила, что я самый отчаянный мальчишка во всем дворе, что только я могу отважиться на такое дело. Я не попался на эту удочку. Тогда она обозвала меня эгоистом паршивым. Я сказал, что эгоистка, наоборот, она: ей хочется славы, а я мокни из-за этого в ледяной воде. Мы совсем уже поссорились, как вдруг Аглае пришла в голову новая мысль:

– Ладно! Не хочешь мокнуть – не надо. Мы давай вот чего – ты становись на льдину, плыви и кричи: "Спасите!" А я брошусь в воду, протяну тебе шест и притащу тебя к берегу. Вместе со льдиной притащу, ты даже ноги не промочишь. Идет?

Я почувствовал, что деваться мне больше некуда, что, если я и теперь откажусь, Аглая в самом деле примет меня за труса. С большой неохотой я согласился. Я только сказал Аглае, чтобы она не вздумала спасать меня без обмана, и еще раз напомнил ей, что плаваю неважно.

Аглая сразу повеселела.

– Не! Мы тут, у бережка, – сказала она и, отбежав к тропинке, тянувшейся вдоль реки, приглушенным, взволнованным голосом стала меня торопить: – Иди! Я здесь буду гулять, а ты иди. Ты вон тем шестом оттолкнись и бросай его на берег. Иди! Ну, иди!

Однако я не двинулся. Переходить на льдину мне ужас как не хотелось. Все еще стоя на бревнах, я посмотрел на мост, видневшийся метров за пятьдесят от нас. Там шли люди, тащились подводы, с глухим гулом катились грузовики... Я повернулся и оглядел наш берег. Здесь не было домов. От самого моста тянулись дощатые заборы каких-то складов да фабрик, а дальше начинался луг. И на всем протяжении от моста до луга я не увидел ни одной человеческой фигуры. Только Аглая торчала на тропинке.

– Ну чего стоишь! Опять струсил? Иди! – сказала она сердито.

Я вздохнул и сошел с бревна. Медленно скользя и увязая в раскисшей глине, добрался я до шеста и поднял его, испачкав руки. Льдина только самым краешком касалась берега, и мне пришлось сделать шаг по воде, прежде чем стать на нее.

Утвердившись на льдине, я взглянул на Аглаю. Она прогуливалась по тропинке, заложив руки за спину, разглядывая что-то в небе, и фальшиво распевала пискливым голоском:

Куда, куда вы удалились...

Вот она зыркнула на меня одним глазом, на секунду приостановилась, тихонько сказала: "Толкайся! Отталкивайся!" – и снова заверещала:

Весны моей златые дни...

Я мысленно говорил себе, что здесь мелко, что никакой опасности нет, что через минуту я снова буду на берегу. Но мне это не помогло. Тяжелое предчувствие так угнетало меня, что коленки стали совсем слабыми, как после долгой болезни.

– Толкайся, дурак! – послышалось с берега. – Трусишь, да? Толкайся!

Что-о-о день грядущий мне гото-о-вит...

Машинально я уперся шестом в камень, лежавший на берегу. Льдина не подалась. Так же машинально я попятился назад. Край льдины, касавшийся дна, теперь приподнялся, и она стала медленно поворачиваться вокруг сваи, торчащей из воды.

Пение на берегу прекратилось.

– От столба... от столба оттолкнись! – приглушенно донеслось оттуда.

Я оттолкнулся шестом от сваи и увидел, как берег, дощатый забор на невысоком косогорчике и стоящая у забора Аглая поплыли влево.