По обе стороны огня - Валерий Дмитриевич Поволяев

В телефонной будке стоял широкоплечий, с короткой боксерской стрижкой отпускник, громко выкрикивал в трубку короткие энергичные фразы — будто команды подавал, — и чем громче он кричал, тем сильнее краснел у него жесткий, с несколькими жировыми складками затылок.

Шатков терпеливо ждал, когда отпускник откричится; подняв воротник джинсовой куртки, он поглядывал в сторону моря, откуда полз тяжелый, пропитанный соленый водой туман, ежился — у куртки внутри хоть и имелась пристегивающаяся подкладка из рыбьего меха, а было холодно, подкладка не грела, как вообще не способен греть рыбий мех. Он стукнул ногою о ногу — так люди мороз проверяют, не онемели ли конечности, подумал о том, что слишком болтливые ныне пошли отпускники — так может болтать человек, у которого слишком много денег, либо этих денег вообще нет, но отпускник не походил ни на одну категорию людей, ни на другую. Словно бы почувствовав недовольство Шаткова, человек с боксерской стрижкой прорычал напоследок в трубку «Ца-алую!» и вывалился из будки наружу.

— Извини, друг! — бросил он Шаткову.

— Ничего, ничего, — вежливо отозвался Шатков, посторонился, давая дорогу отпускнику.

Тот обдал его сладким запахом какого-то женского одеколона и исчез.

Шатков набрал номер телефона Кононенко — своего тезки Игоря Кононенко, который должен был ждать Шаткова дома, но Кононенко не отозвался.

«Черт, вечно эти провинциальные телефоны барахлят. Он же дома сейчас… Сидит и ждет. — Шатков невольно поморщился. — Впрочем, московские тоже обманывают лихо — такие же вруны, как и провинциальные, никогда правильно не соединяют. Ведь Игорь дома, явно дома, он ждет меня, так было договорено!» — Шатков набрал телефон Игоря вторично.

В трубке успел дважды пропищать гудок соединения, когда дверь автомата распахнулась с резким железным скрежетом. Шатков оглянулся — около телефонной будки стояли трое, одетые в джинсовые варенки, будто в форму, — все варенки были одинаковые. «Дорогая одежда, — отметил Шатков, — особенно по нынешним временам».

— Вылезай! — потребовал старший из этой тройки, парень с насмешливым умным лицом и тяжелой нижней челюстью.

«О такую физиономию хорошо кирпичи бить, — невольно подумал Шатков, — широкая, не промахнешься. И крепкая, из чугуна отлита».

— Дай и нам поговорить! — подал голос второй варенка чуть пожиже первого. — Ты поговорил, теперь нам пора. Тебе хватит!

Оценивающе взглянув на троицу, Шатков почувствовал, что внутри у него пополз противный холодок.

— Ты чего, что-то кислое стрескал? Вид у тебя больно уж недовольный, — произнес старшой и, упершись ногою в дверь телефонной будки, просунул внутрь руку — в двери не было ни одного стекла, — схватил Шаткова за отворот куртки и с силой дернул на себя.

Шатков с маху врезался лбом в железное ребро двери и до крови рассек себе кожу над правой бровью.

— Гляди, телефонную трубку не хочет отпускать! — удивленно проговорил второй.

— А нервный-то какой, нервный, — добавил первый, — такой нервный, что даже сам себе фингал на лбу поставил. — Он снова дернул Шаткова к себе, но Шатков спружинил, откинулся спиной назад, отбил руку старшого.

Тот изумленно глянул на Шаткова.

— Ты гляди, действительно не хочет вылезать, — второй громко захохотал, он, похоже, не верил тому, что видел, хлопнул себя ладонью по животу, представление доставляло ему удовольствие. — Ей-богу, не хочет!

«Сволочь, ты хотя бы Бога не поминал», — спокойно, совершенно отрешенно, будто дело происходило не с ним, подумал Шатков. Он краем уха засек, что из трубки продолжают доноситься длинные гудки — значит, Игоря Кононенко все-таки нет дома, либо автомат вновь неправильно соединил его, — и медленно, излишне медленно (он сам засек эту медлительность) повесил трубку на рычаг, отметив, что на площадке перед телефоном-автоматом народу никого, — бравая троица, похоже, всех размела. Увидев, что старшой отпустил дверь, резко, что было силы ударил по ней ногой, параллельно с дверью послал вперед кулак, целя сквозь пустой, лишенный стекла квадрат старшому в лицо. Удар получился двойной: дверь врезала старшому по коленям и лбу, кулаком Шатков угодил ему точно в рот, ощутил, как под костяшками пальцев у варенки лопнули губы.

Шатков рассчитал точно: повалившись на спину, старшой обязательно собьет с ног своего напарника, и Шатков тогда выиграет несколько секунд. Останется еще один «вареный», третий, с ним-то Шатков уж как-нибудь справится, а когда поднимется «шестерка», то справится и с «шестеркой». Главное — расщепить их и расщелкать поодиночке. Но самый опасный из этой тройки — первый, «глава концессии».

Так оно и вышло — старшой, сдавленно ойкнув, повалился спиной на напарника, сбил его с ног, Шатков, стремительно выскочив из телефонной будки, очутился лицом к лицу с третьим — этот человек не произнес пока ни слова.

— Ну что? — совсем не зло, чувствуя, что холод, родившийся было внутри, прошел окончательно, спросил Шатков.

Третий молча сделал шаг назад и сунул руку за пазуху. «Что у него там? Пистолет, нож? Ну уж дудки!» — Шатков ногой, по-каратистски вывернув ее на манер кочерги, носком вниз и внутрь, ударил молчаливого.

Удар был сильным — пришелся противнику в самый верх живота, молчун в варенке захрипел, выкатил глаза, будто хватил кислоты, и, проломив спиной грядку плотных кустов, росших за телефонной будкой, исчез. Даже следа от него не осталось: кусты, разойдясь на мгновение, тут же сомкнулись.

Старшой от удара не поднялся, — Шатков оглушил его, — на лбу у главаря вспухала большая красная шишка, но второй, опрокинутый на спину, пружинисто вскочил и метнулся к Шаткову. Шатков встретил его кулаком, другой рукой добавил — такие спаренные удары мало кто выдерживает, а у этого парня дым из трубы шел совсем жидкий, много на него не требовалось, — «шестерка» принял все на себя и отправился отдыхать к напарнику, находящемуся за кустами, вне зоны видимости.

— Наших бьют, глянь-ко! — услышал Шатков вскрик, стремительно развернулся на него и увидел, что к телефонной будке несутся еще четверо в «форме» — высветленных джинсовых костюмах-варенках.

«Это осложняет дело! Четверо на одного — это много! Да еще в чужом городе, в своем знакомых бы нашел — помогли бы, а здесь нет… Пора исполнять главную заповедь пулеметчика — тикать», — Шатков сдернул с крючка свою сумку — поношенную «монтану», перемахнул через кусты, увидел, что «подопечные» его неуклюже ворочаются на земле, пачкают о траву свои дорогие варенки, кряхтят, головами крутят — не верят, что их побили… «Живые», — усмехнулся Шатков, перемахнул еще