Рассказчик. Да, имели удовольствие.
Фаинушка. А он у нас к фараонам уезжает. Араби-паша просит помочь. На поле брани. Жаль расставаться, а приходится...
Редедя. Заждался он меня. Матушка, Фаина Егоровна! Дозволь на твоей свадьбе погулять! А там, так уж и быть, к Араби-паше...
Фаинушка. Ладно уж... Да отстаньте же от меня!
Редедя (целует ей ручку). Спасибо, матушка, спасибо.
Рассказчик. Итак, мы свое поручение выполнили. Теперь нам пора жениха обрадовать, о полном вашем согласии сообщить и распоряжения по свадьбе сделать.
Фаинушка. Ах, как жаль, что вы торопитесь! Может быть, закусить желаете?
Редедя. Ах, господа, как хорошо было бы нам всем закусить сейчас! У Фаины Егоровны такая селедочка водится! Такой балычок!..
Рассказчик. Нет, нет, спасибо, нам пора, в другой раз.
Глумов. Не смеем вас больше задерживать.
Фаинушка. Я жду вас на свадьбу, господа... (Глядя на Глумова.) Надеюсь, вы за столом подле меня сядете.
Глумов. Кто? Я?
Фаинушка. Вы.
Рассказчик (беря за руку остолбеневшего Глумова). За честь почтем.
Глумов (механически повторяет). За честь почтем. Почтем... за честь... (Пятясь, уходит.)
Фаинушка (взяв двумя руками букет, закрыв им лицо). Ах, какой милый этот молодой человек... И какой смешной! Какой смешной!
Затемнение
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Рассказчик (в зал). Да... признаюсь, не ожидал, что эта парамоновская "штучка" так хороша собой. Когда я мельком у нее в прихожей взглянул на себя в зеркало, то увидел, что губы мои сами собой сложились "сердечком". Приятнейшие вещи, однако, встречаются на стезе благонамеренности. И как это интересно совершать разнообразные акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю. Ну разве мы повстречались бы с Фаинушкой, если б сидели, как прежде, сложа руки? Или с тем же Редедей, странствующим полководцем? Я преисполнился бы полным духовным покоем, если бы не одно обстоятельство, которое я хотел прояснить вместе с Глумовым.
Дома у Глумова. Глумов и Рассказчик расположились в
креслах. Глумов наигрывает на гитаре и напевает романс.
Рассказчик после трудов праведных погружен в раздумье.
Глумов. Ты чего задумался?
Рассказчик. А?
Глумов. Задумался, говорю, чего?
Рассказчик. Я насчет нашего предприятия с Балалайкиным... Предположим, оно будет благополучно завершено. Получит он условленную тысячу рублей, мы попируем у него на свадьбе и разъедемся по домам. Но послужит ли все это в глазах Ивана Тимофеевича достаточным доказательством, что прежнего либерализма не осталось в нас ни зерна?
Глумов (с горечью). Еще надобны доказательства?
Рассказчик. А ведь мы немалый путь прошагали с тобой. И с Балалайкиным покончили и в "устав" свою лепту вложили! И на Очищенного наскочили! Да... Нередко и малые источники дают начало рекам, оплодотворяющим неизмеримые пространства. Так-то и мы. Не верно ли сравнение, Глумов?
Глумов. Еще как верно-с! Пусть эта мысль сопутствует нам в трудах наших. (После паузы.) А бабочка-то какая! Ишь ведь она... ах!
Рассказчик. "Штучка"?
Глумов. "Штучка".
Рассказчик. Да... А меняла-то Парамонов у нее не один... Метрдотеля держит...
Входит Очищенный.
Иван Иваныч! С легким паром!
Очищенный (делает реверанс). Хорошо в баньке! Смертные грехи отмывал.
Глумов. Отмыл?
Очищенный. Чист, как ангел на небеси. Два веника истрепал.
Рассказчик. Ну, и мы тоже попарились. Без дела не сидели.
Глумов. Может, и нам удастся совершить предприятие не к стыду, но к славе нашего отечества...
Очищенный. Долголетний опыт мой подсказывает, что к стыду отечества совершить очень легко, к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской области жил, то был там один начальствующий - так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: "Зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду?" А он: "Не могу, говорит, рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!" Так в стыде и отошел в вечность!
Глумов. Однако!
Очищенный. А когда при отпевании отец протопоп сказал: "Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оному стыду, не совершил", - то весь народ, все, кто тут были, все так и залились слезами!
Глумов. Еще бы! Разумеется, жалко!
Очищенный. И многие из предстоявших начальствующих лиц в то время на ус себе это намотали.
Глумов. Намотали-то намотали, да проку от этого мало вышло!
Очищенный. Это уж само собой.
Глумов (Рассказчику). Ты чего молчишь?
Рассказчик (продолжая свою мысль). Да... А по-моему, одного двоеженства недостаточно.
Очищенный. Да что это с вами, други мои! На хорошем вы счету здесь, в квартале. Я тут кое с кем повстречался. На хорошем счету. Поздравляю вас!
Глумов. Спасибо.
Рассказчик. Нет, мало, мало, мало, мало. Нужно бы еще что-нибудь этакое совершить. Тогда и мы косвенным образом любезному отечеству в кошель накласть сподобимся!
Очищенный. А я знаю, что надо совершить!
Рассказчик. Что?
Очищенный. А я знаю, что надо совершить...
Глумов ударяет кулаком по столу, прекращая паясничание
Очищенного.
Подлог! Вот после подлога никто с вас не спросит.
Рассказчик. Подлог... Не будет ли уж чересчур однообразно? Ведь двоеженство само по себе подлог. А с другой стороны - мало! Какову задачу преследуем мы, совершая сей подлог во имя нашей дружбы с Иваном Тимофеевичем?
Очищенный. Обелиться перед начальством! Зачеркнуть в его воображении ваше либеральное прошлое.
Рассказчик. Так вот достаточно ли для этого одного двоеженства? Не мало ли?
Глумов (неопределенно). Что тут сказать... А почему бы и нет? Два подлога - это уже лучше, чем один!
Рассказчик. Знаешь, Иван Иваныч, ведь ты пресный! Только вот словно протух немного...
Очищенный. Ну и протух! А что! А вообще-то по нашему месту не мыслить надобно, а почаще вспоминать, что выше лба уши не растут. Тогда и жизнь своим чередом пойдет, и даже сами не заметите, как время постепенно пролетит!
Рассказчик. Верно! Верно, Глумов!
Глумов молчит.
Ты ж меня этому и учил!
Глумов (мрачно). Верно. Еще как верно!
Очищенный. Ежели оскорбление мне нанесут - от вознаграждения не откажусь, а в суд не пойду. Оттого все в квартале меня и любят. Даже теперь: приду в квартал - сейчас дежурный помощник табаком потчует!
Рассказчик (машинально). Вот и нас тоже... Помнишь, Глумов?
Глумов (угрюмо). Как не помнить.
Очищенный. И вас тоже. Покуда вы вникали - никто вас не любил, а перестали вникать - все к вам с доверием! Вот хоть бы, например, устав благопристойности... Ведь какую лепту вы внесли на алтарь внутренней политики! И вообще скажу: чем более мы стараемся вникать, тем больше получаем щелчков. Знал я, сударь, одного человека, так он, покуда не вникал, благоденствовал, а вник - удавился! По-моему, так: сыт, обут, одет - ну и молчи. Полегоньку да потихоньку - ан жизнь-то и прошла! Так ли я, сударь, говорю?
Рассказчик. Что ж ты не отвечаешь, Глумов?
Глумов (ожесточаясь). Пр-р-равильно! Все правильно!
Очищенный. Покойная Дарья Семеновна говаривала: жизнь наша здешняя подобна селянке, которую в малоярославском трактире подают. Коли ешь ее с маху, ложка за ложкой, - ничего, словно как и еда; а коли начнешь ворошить да разглядывать - стошнит!
Глумов. Пр-р-равильно!
Очищенный. Был у меня, доложу вам, знакомый, действительный статский советник, который к Дарье Семеновне только по утрам хаживал, так он мне рассказал, почему он именно утром в публичный дом, а не вечером ходит. Утром, говорит, я встал, умылся, разделся...
Глумов (громовым голосом). Все! Не могу! Шабаш! Воняет! (Вскочил, замахнулся на Очищенного гитарой.)
Очищенный вытянул руки, чтоб отразить удар. Рассказчик
подбежал к Глумову, схватил его за руки.
Рассказчик. Глумов, что с тобой? Нехорошо... Успокойся. Иван Иваныч, сейчас обедать будем. (Делает знак Очищенному - уйти.) Глумов, обедать надо.
Глумов (истерично). Воняет, воняет, воняет... (Скис, заплакал.)
Затемнение
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Гостиная и смежная с ней зала в доме Фаинушки. Здесь
приглашенные на свадьбу гости: Редедя, Иван Тимофеевич,
Прудентов, Очищенный, посаженые отцы
Перекусихин-первый и Перекусихин-второй. Фаинушка, в
белом платье, в брильянтах и с флердоранжем,
торжественно вводит Парамонова.
Перекусихин-первый, Перекусихин-второй (вместе). Онуфрий Петрович, господа.
Редедя. Благодетель наш!
Иван Тимофеевич. Онуфрий Петрович!
Все суетятся вокруг Парамонова.
Фаинушка (усаживает Парамонова). Сиди, папаша, здесь и не скучай. А я на тебя, на своего голубка, смотреть буду.
Парамонов. А где же жених?
Иван Тимофеевич. Сейчас явится.
