Танец, который исполняли Роза и Бахус, вероятно, был в ходу лет двести тому назад. Она взялась за юбку и растянула ее в обе стороны так, что стала похожа на большую толстую бочку. Стоя на месте, она перебирала ногами, то поднимаясь на цыпочки, то приседая в книксене. Зато ее кавалер, волчком вертевшийся вокруг нее, проявлял куда больше живости; он подпрыгивал, выделывая всякие смелые пируэты, прищелкивал пальцами и выкрикивал: гоп-ля, гоп-ля-ля! Забавно было смотреть на развевающийся во все стороны передничек девицы Розы, повязанный ему Валтасаром, на его дрыгающие ноги и на широкую веселую улыбку.
Наконец он как будто устал, он подозвал Иуду и Павла и что-то им шепнул. Они сняли с него передник и, взявшись за оба конца, принялись его тянуть и тянули, пока он не растянулся в целую простыню. Потом они позвали остальных, расставили их вокруг простыни и велели ваяться за ее край. "Так, теперь они, должно быть, начнут ко всеобщему удовольствию качать старика Валтасара, - подумал я. - Были бы своды повыше, а то, чего доброго, он еще разобьет себе голову". Тут Иуда и силач Варфоломей подошли к нам и схватили... меня. Валтасар Бездоннер язвительно усмехнулся. Я дрожал, я сопротивлялся, напрасно. Иуда крепко схватил меня за горло и грозился задушить, если я не перестану упираться. Я чуть не потерял сознание, когда они под общие ликующие крики положили меня на простыню, но я все же взял себя в руки. "Только не очень высоко, благодетели мои, не то я расшибу о подволоку череп", - в страхе взмолился я. Но они смеялись и перекрикивали меня. Тут они начали раскачивать простыню, а Валтасар трубил в воронку; меня бросало то вверх, то вниз; сначала на три-четыре, пять футов. Вдруг они стали подбрасывать сильней, я взлетел наверх и... сводчатый потолок раздвинулся, словно облако, я летел все выше, теперь уже над крышей ратуши, все выше, выше соборной колокольни. "Да, теперь тебе конец, теперь, если упадешь, сломаешь шею, в лучшем случае руки или ноги! - думал я. - Боже мой, представляю себе, как она посмотрит на калеку! Прощай, прощай жизнь, прощай любовь!"
Наконец я достиг высшей точки полета и теперь с той же стремительностью стрелой полетел вниз. Трах! Вниз, сквозь крышу ратуши, вниз, сквозь своды погреба. Но упал я не на простыню, а прямо на стул и вместе со стулом грохнулся навзничь на пол.
Некоторое время я лежал, оглушенный падением. Сильная боль в голове и холодный пол наконец привели меня в чувство. Вначале я не понимал, свалился ли я дома с постели или лежу в каком-то другом месте. Наконец я вспомнил, что свалился откуда-то с большой высоты. Я с опаской ощупал себя, руки, ноги, все цело, только голову ломило от падения. Я поднялся, огляделся. Я был в каком-то сводчатом помещении, в подвальный люк проникал тусклый свет, на столе с неубранными стаканами и бутылками чуть мерцала свеча при последнем издыхании, вокруг стола стояли стулья, а перед каждым стулом - пробные штофики с длинной полоской бумаги на горлышке. Так, теперь я постепенно все вспомнил. Я в Бремене, в винном погребе, я вошел сюда вчера на ночь глядя, пил вино, приказал меня тут запереть, а потом... дрожа от страха, я оглядел помещение, - все, все пробудилось вдруг в памяти. Что, если призрачный Валтасар все еще сидит в своем углу, а винные духи еще витают вокруг меня? Я отважился обвести робким взглядом все углы сумрачного подвала. А вдруг... вдруг это мне только приснилось?
Размышляя, обошел я длинный стол. Штофики с пробами стояли против каждого, как он сидел. Во главе стола Роза, потом Иуда, Иаков... Иоанн все на тех же местах, где ночью я их видел, казалось мне, во плоти. "Нет, сон не бывает таким ярким, - подумал я. - Все, что я видел, что слышал, было наяву!" Но долго размышлять не пришлось: я услышал, как в двери повернулся ключ, дверь открылась, и старый управитель погреба вошел и поклонился мне.
- Только что пробило шесть часов, - сказал он, - и я тут, как вы и приказывали. Пришел вас выпустить. А как вы спали нынешней ночью? продолжал он, когда я молча встал, чтобы последовать за ним.
- Сносно, насколько можно сносно выспаться на стуле.
- Сударь, - испуганно воскликнул он, внимательно приглядевшись ко мне. - Не приключилось ли с вами ночью чего неладного? Вы такой бледный, расстроенный, и голос дрожит!
- Отец, ну что могло здесь со мной приключиться? - ответил я, принуждая себя рассмеяться. - Что я бледен, что кажусь расстроенным, так как же иначе, ведь я только под утро заснул да еще не в постели.
- Что вижу, то вижу, - сказал он, покачав головой. - Да и ночной сторож сегодня чуть свет пришел ко мне и сказал, что, когда он проходил после полуночи мимо погребного люка, оттуда доносились голоса, какое-то пение, говор.
- Вздор, ему померещилось! Я немного попел для собственного развлечения, может, говорил во сне, вот и все.
- Чтобы я еще когда оставил в такую ночь кого-нибудь в погребе, нет, боже меня упаси! - бормотал он, подымаясь со мной по лестнице. - Должно, и натерпелись вы здесь страху, такого насмотрелись и наслушались! Пожелаю вам, сударь, доброго утра!
А в нише за решеткой
Какая там красотка!
Помня слова весельчака Бахуса, побуждаемый жаждой любви, я пошел, проспав всего несколько часов, пожелать доброго утра своей прелестнице. Но она приняла меня холодно, сдержанно, а когда я шепнул ей несколько нежных слов, она отвернулась и, громко смеясь, сказала:
- Ступайте, проспитесь сперва, сударь!
Я взял шляпу и вышел, так пренебрежительно она со мной никогда раньше не говорила. Мой приятель, сидевший там в комнате за роялем, вышел следом за мной.
- Сердечный друг, - горестно сказал он, пожимая мне руку, - с твоей любовью покончено раз и навсегда, выбрось ее из головы.
- Это я и сам заметил, - сказал я. - К черту все на свете: прекрасные глаза, алые губки и глупую доверчивость к тому, что говорят девичьи взгляды, что произносят девичьи уста!
- Не кричи, наверху услышат, - прошептал он. - Но скажи, бога ради, правда, что ты всю ночь провалялся пьяный в винном погребе?
- Да, правда! А кому какое до этого дело?
- Не знаю, как это дошло до нее, но она проплакала все утро, а потом сказала: избави ее бог от такого пьяницы, который ночи напролет просиживает за стаканом вина и из любви к выпивке пьет в полном одиночестве, это пропащий человек, она не хочет больше о тебе слышать.
- Вот как? - равнодушно отозвался я, и мне стало немного жаль себя. Значит, она меня никогда не любила, иначе выслушала бы меня; передай ей мой почтительнейший поклон. Прощай.
Я поспешил в гостиницу, быстро упаковался и в тот же вечер уехал. Проезжая в почтовой карете мимо статуи Роланда, я весьма дружески поклонился рыцарю давних времен, и к ужасу почтальона он кивнул мне каменной головой. Старой ратуше и винному погребу я послал воздушный поцелуй, потом забился в угол кареты и мысленно вновь пережил фантасмагории этой ночи.
