— Важно! — вслух подумал Совчук. — Что твоя демонстрация!
Флаг действительно был не по кораблю. Вытянувшись доской в боковом ветре, он горел нестерпимой краснотой и подавлял своими размерами. Весь «Буденный» скрылся за его бегущими складками.
Высокий вопросительно взглянул на Ситникова.
— Не было других, — ответил тот. — Не положено, значит, чтоб сам командующий на малых судах ходил.
Маленький и серый вдруг вырвал руки из карманов.
— Чепуха! — подскочил к Ваське. — Прекратить балаган! Убрать!
Васька, спокойно смерив его взглядом, покосился на высокого. Он судил по внешности — только высокий, по его мнению, мог быть коморси.
— Я сказал: убрать! — закипел настоящий коморси.
— А ты скажи своей бабушке, — резонно ответил Васька. Он вовсе не собирался подчиняться неизвестным личностям.
Командующий вплотную взглянул на Ваську синими свирепыми глазами и вдруг расхохотался.
Сразу же хлынул ливень. Он ударил по темному морю, и оно закипело белой пеной. Он наполнил воздух молочным светом и стеклянным блеском. Он свистел и хлестал, разрешая все недоразумения. Коморси и его высокий флаг-секретарь были смыты в кают-компанию, непомерный флаг спущен по приказу Ситникова, и Васька водворен в рубку рядом с рулевым Скаржинским.
Ворота гавани промелькнули и расплылись. Впереди на фарватере темнели еле видимые истребители, сзади сверкала сплошная завеса, черное небо качалось над головой. Вода захлестывала глаза и тонкими струями сползала за шиворот. Было нехорошо.
Потом стало еще хуже. «Смелый» догнал своих товарищей, и весь дивизион остановился, ожидая выходившую на буксире сторожевиков баржу. Стоять без движения на медленной скользкой волне под чертовым ливнем было невыносимо. Кильватерная колонна развалилась, и истребители, покачиваясь, развернулись носами в разные стороны.
Ситников влез в рубку, достал табак и попробовал свернуть папиросу, но бумага разлезалась под его мокрыми пальцами. Чтобы не выругаться, он кашлянул и вытер руки с прилипшими крошками табаку о холодный дождевик. Втроем в рубке было очень тесно.
Впереди блеснула молния. Голубым огнем вспыхнули косые струи, дробным грохотом прокатился гром. Ситников, вздохнув, сказал:
— Здорово ты коморси облаял, — но Васька не ответил. Во рту его была горечь.
Снова вспыхнула синева. На этот раз прямо над головой. Гром рванул почти одновременно со вспышкой. Он ударил градом камней в железный лист и рассыпался в высоте.
— На «Смелом»! — донесся почти неузнаваемый голос начальника дивизиона.
— Есть на «Смелом»!
— Следовать навстречу барже. Почему, сволочь, не вышла? Привести!
— Есть привести!
Телеграф отзвенел, и «Смелый» начал разворачиваться.
— Буду указывать свое место фонарем, — уже издалека проговорил мегафон начальника дивизиона.
Фонарь, безусловно, был не лишним. Белая пена быстро темнела, и тяжелое небо, казалось, спускалось прямо на море. Сквозь короткие шквалы и дождь, рыская на попутной волне, «Смелый» шел к порту. Ситников вылез из рубки и наклонился вперед. Была сплошная, непроницаемая мгла. Изволь при такой видимости попасть в ворота.
И все-таки Ситников попал. По компасу, но больше по нюху и догадке, однако попал прямо. По обоим бортам одновременно вспенился прибой, и во вспышке молнии блеснули края мокрого волнореза.
— Лево руля! — скомандовал Ситников. Малым ходом истребитель прошел к стенке, где стояла минная баржа. Стенка была пустой.
— Ушли! — с берега крикнул портовый сторож. — С полчаса как ушли!
Ситников, молча развернув истребитель, вышел обратно.
Вода кипела и кружилась. Со всех сторон наступала темнота. Как в таком море найти корабли без огней? Разве что прямо на них вылезти.
— Плохие делишки, — вздохнул Скаржинский.
— Разговоры! — осадил его Ситников. Разговаривать теперь не приходилось. Нужно было действовать. Немедленно действовать. С каждой минутой темнело, с каждой минутой сторожевики и баржа уходили все дальше.
Справа по носу закачался огонь. Это был дивизион. Он ждал. Ситников протер глаза и стиснул кулаки. Так легче было думать.
Их могло снести под ветер. Значит — влево. Ясно — влево, потому что справа был дивизион, а на него они не вышли.
— Лево двадцать.
— Есть лево двадцать! — отозвался Скаржинский, перекладывая руль. Голос у него был новый, взволнованный и напряженный.
Васька вылез наверх. Волнение захватило и его. Он был сигнальщиком, ему надлежало смотреть, и он смотрел. Смотрел до рези в глазах, до одури, но видел только летящую воду наверху, внизу и со всех сторон.
Ситников опустил руки на телеграф, отзвенел «полный вперед» и повторил. Это значит: нажми сколько можно. Истребитель, рванувшись, врезался в волну. Теплые брызги смешались с холодным дождем и ударили в лицо.
— Прямо по носу! — закричал Васька, отшатнувшись от близкого, смертельно близкого силуэта. — Врежемся!
— Врешь, — спокойно ответил Ситников. — Почудилось. Все равно не увидишь.
Плеснула короткая молния. Силуэт распался. Правильно: почудилось.
— Не увидишь, — шепотом повторил Васька и, неожиданно вцепившись в Ситникова, крикнул: — Как же?
Ответил резкий удар грома. Потом ударила и захлестнула волна. За ней налетел шквал.
Ситников осторожно сжал Васькино плечо:
— Держись, сынишка. На глаз не возьмем — вынюхаем.
Теперь истребитель с волны на волну летел широкой дугой. Огонь дивизиона остался позади. Где-то в темноте болтались потерянные суда. Их нужно было обойти с под-ветра.
— Нюхай, душа салажья, — говорил Ситников и сам внюхивался в ветер. — Дым, понимаешь? Его дождем сбивает, он внизу. Только б в их дым войти, а там ляжем на ветер.
Васька понял. Он стоял запрокинув голову, дрожа от волнения и холода, но запах был один — сырость. А бывают разные: холодный запах бензина и теплый, масленый от моторов. Самый сладкий — сырой запах котла со щами, но слаще его сейчас был дым. Просто дым.
И сразу же пахнуло дымом. Ваське показалось, что он бредит, но новая дымовая волна была резче и отчетливее.
— Дым!
— Дым, — не сразу подтвердил Ситников. — Право на борт… одерживай., так держать… — и, когда истребитель лег на новый курс, добавил: — Ты некурящий, оттого и услышал первый.
Дым исчезал, но возвращался каждый раз гуще. Постепенно убавляя ход, «Смелый» вышел прямо на баржу. Перед ней смутно чернели сторожевики. Ситников взял мегафон:
— На головном!
— Есть! — отозвался головной сторожевик.
— Куда ушли?
Сторожевик ответил не сразу и новым голосом:
— Говорит «Разин». Кто спрашивает? Васька вздрогнул:
— Безенцов!
— Без тебя знаю, — тихо сказал Ситников. Громко в мегафон: — Истребитель «Смелый», флаг коморси, — И снова тихо: — Пускай попрыгает.
Безенцов в самом деле заговорил по-другому:
— Есть, есть! Мы намотали на винт буксир. Сдрейфовали и потеряли место. Теперь все в порядке.
— Следовать за мной, — передал Ситников, и «Смелый» дал ход.
Впереди поблескивал огонь дивизиона. Дело было сделано, но Васька радости не ощущал. В его ушах звучал голос Безенцова, и наконец он не выдержал:
— Видел ведь огонь. Почему сам не пошел?
Но Ситников не ответил.
— Почему, гад, винт замотал? Нарочно, может?
Ситников тряхнул головой.
— Ступай спать. Суслов, Савшу — наверх, Столбова, Суомалайнена — в моторы! Сменим вахту.
В кубрике было темно и душно. За бортом журчала вода, мягко потряхивали работавшие малым ходом моторы. Васька лег, и все смятение, вся тревога вдруг оборвались. Не было даже снов — одна сплошная, теплая, мягкая чернота, но сразу же кто-то сдернул одеяло и закричал:
— Всех наверх! Постановка заграждения!
Слепило электричество, и голова кругом шла от мелькавших людей. Васька не мог поверить, что пора вставать, но Совчук сбросил его с койки.
Наверху была совершенная темнота, только восток начинал сереть. Дождь прекратился, и на небе крупными каплями висели низкие звезды.
— Чертов «Дон», — проговорил осипшим голосом коморси. — Когда они потерялись?
— Час будет, — ответил Ситников. — «Прочный» ходил искать, однако не нашел: будто провалились.
— Приготовиться к постановке, — из темноты впереди скомандовал начальник дивизиона.
— Что он делает? — возмутился коморси. — Товарищ Дудаков!
— Есть.
— Рано начинаете!
— Считаю свое место правильным.
— Без определения не ставить. Дождитесь света.
— Определился по маяку Хрони. Постановка на свету бесцельна — увидят… Прикажете сдать командование и следовать инкогнито?
Намек подействовал. Коморси опустил мегафон.
— Прыткий, черт… Откуда мне знать что Хрони горел?. Кстати его зажгли… А впрочем, зачем?
