— Тебе водить! — воскликнула Саманта и ткнула пальцем в грудь Пьеро.
— А я и не играл, — растерянно сказал Пьеро.
— Ты с неба свалился?
— Не сваливался я… приземлился.
— Ладно! — Саманта махнула рукой. — Только не хмурься. А то от выражения твоего лица, как от зеленого яблока, во рту становится кисло.
— Это не я… это маска такая, — оправдывался Пьеро, но Саманта уже не слушала его. Она подошла к Арлекину и спросила:
— Ты знаешь петушиное слово? Не знаешь. А известно ли тебе, как поет английский петух?
— Петух со знанием английского языка? Скажешь тоже!
— Разве петухи во всем мире поют не одинаково? — спросил Пьеро.
— В том-то и дело, что по-разному. Наш петух поет по-английски: кок-э-дудл… кок-э-дудл!..
Пьеро и Арлекин переглянулись и вслед за Самантой повторили: Кок-э-дудл! Кок-э-дудл!
— А французский петух поет иначе: ко-ко-рику… ко-ко-рику!..
И два друга тут же изобразили пение французского петуха:
— Ко-ко-рику! Ко-ко-рику!
— А шведский петух, — продолжала девочка, — поет по-шведски: у-ке-ли-ку… у-ке-ли-ку!..
Арлекин и Пьеро произнесли шведское петушиное слово:
— У-ке-ли-ку! У-ке-ли-ку!
— А как поет русский петух, вы, конечно, знаете?
И тут же все трое запели: ку-ка-ре-ку! И им отозвалось эхо. И весь мир заполнился петушиным пением, словно на земле жили одни петухи и каждый пел на своем языке. И долго еще не умолкал разноязыкий петушиный оркестр. Но вот он затих. Настроение изменилось. На голове у Саманты появился венок из кувшинок.
— Сейчас мы разыграем спектакль. Я буду Офелией. А вы будете… Вы так и останетесь — Пьеро и Арлекин. Согласны?
— Офелия, Офелия, сестричка! — воскликнул Арлекин.
И тут вступила Саманта:
Надет венок, распущена косичка.
На сцене омут, словно на картинке.
Вода синеет, плавают кувшинки.
— Офелия, Офелия, сестричка, — воскликнул Пьеро.
— Офелия, Офелия, девчонка! — продолжил Арлекин.
И снова Саманта:
Прощай любовь, родимая сторонка.
Но в темном зале замер мой спаситель
В джинсовой куртке неприметный зритель.
Офелия, Офелия, девчонка!
— Офелия, Офелия, подруга!
На свете нету преданнее друга,
И мне не даст он утонуть в пучине.
Он вынесет меня в цветах и в тине.
— Офелия, Офелия, подруга!
— Офелия, Офелия, русалка!
Вдруг целой школе станет тебя жалко.
И мой спаситель вдруг сорвется с места.
Чтоб ждать меня у школьного подъезда.
— Офелия, Офелия, русалка.
Как в мире все взаимосвязано! Время и пространство, которые на первый взгляд кажутся далекими и несовместимыми, вдруг сходятся лицом к лицу. Люди, жившие в разные времена, становятся друзьями. Родственные души находят друг друга в разных уголках света.
Мой Театр — место таких встреч. Люди разных эпох могут встретиться только здесь. Назначайте свидания в моем Театре!
Так случилось, что на ступеньках Самантиного дома встретились все героини моей мистерии.
Саманта сидела на крыльце, когда перед домом появилась девочка в платке и ватнике. Больше всего Саманту удивило, что у незнакомки была странная обувь, похожая на ноги слона. У девочки было бледное изможденное лицо и запавшие глаза, полные тоски.
Девочка произнесла странную фразу:
— А куропатка съедает в день всего 22 грамма!
— Ты что, наблюдаешь за куропатками? — поинтересовалась Саманта.
— Я завидую куропаткам. 22 грамма им хватает. А мне сто грамм хлеба мало.
— Я дам тебе сколько хочешь хлеба! — воскликнула Саманта.
Неожиданную гостью она приняла за бродяжку.
— Спасибо. Теперь уже не надо. Блокаду прорвали. Война кончилась, ответила девочка.
"Так вот она какая, война!" — подумала Саманта, и тихо сказала:
— Прости меня, ты, наверное, очень устала. Посиди на крылечке. Меня зовут Саманта.
— А я Таня, — ответила незнакомка и села на ступеньку, согретую солнышком.
Потом появилась еще одна гостья в голубом хитоне, сшитом из маминой нижней юбки. Ее появление тоже озадачило Саманту. Большие темные глаза, верхняя губка небрежно пришлепнута к нижней.
— Ты, наверное, актриса? — спросила Саманта.
— Да, конечно… Конечно, я — актриса. Я ужасно счастлива, а играю роль несчастной. Тебе нравится мое платье? Правда, вместо пуант у меня спортивные туфли. Хочешь, я прочту тебе монолог из моего спектакля?
Саманта продолжала разглядывать гостью-актрису, а Таня грелась на солнышке и все не могла согреться.
Я говорю последнее "прости"
Фиалке, не успевшей расцвести,
Ведь я сама такая же фиалка.
Я будущего маленький побег,
Но нежный стебель засыпает снег,
И лепестков моих ему не жалко…
Стало удивительно тихо. Саманта задумалась, исподволь разглядывая гостей, и вдруг воскликнула:
— Девочки, вы обе с войны. Я знаю вас! Я читала ваши дневники. Вас прислало небо?
— Если человеческую память считать небом, то небо, — рассудительно ответила Анна.
И тут все заметили, что перед крылечком появилась еще одна незнакомка, худенькая, в шелковом кимоно. У нее были гладкие черные волосы и щелочки-глаза, чуть припухшие снизу.
У меня болит головка
Очень жесткая циновка.
Я испытываю муку,
Поднимая просто руку.
Я жива и не жива
Сквозь меня растет трава.
— Ты тоже была на войне?
— Нет, — ответила Сасаки, — война вселилась в меня. Война всегда со мной. Со мной… до самой смерти. Как хорошо, что у меня нет дочки и в нее не вселится моя война, как в меня мамина.
— Что же это за страшная война, которая передается по наследству! воскликнула Саманта.
Девочки печально посмотрели на Саманту и молча ушли. Но Саманта почувствовала, что она не одна, что кто-то, чужой и опасный, находится где-то рядом. И зазвучал железный голос:
Я притаилась в мине ржавой,
Меня ребенок в руки взял
И потянулся след кровавый,
И проявился мой оскал.
Я мертвой только притворилась,
И пусть Чернобыль вдалеке,
Но Хиросима повторилась
На мирной Припяти-реке.
Голос умолк, как железный лязг промчавшегося танка. И Саманта почувствовала войну так реально, словно та уже поднималась по нагретым солнцем ступеням крыльца и готова была ударом сапога выбить дверь и вломиться в дом.
"Из семейного альбома смотрит атомная бомба с человеческим лицом, со страдальческим венцом".
Девочка осталась с глазу на глаз с войной.
И тогда Саманта со всей силой почувствовала, что наступил момент, когда она может остановить войну. Она одна во всем мире. Вчера было рано, завтра будет поздно. Сегодня! И никто другой, только она. Она! Она!
Когда в обыкновенном театре по ходу пьесы наступает ночь, осветители убирают свет, а рабочие сцены по команде помрежа поднимают на блоках желтую картонную луну. В моем Театре все иначе. И ночь настоящая, и луна не картонная. И девочка самая натуральная…
Луну, как мяч, качают реки.
Огромный шумный мир затих.
Мечтают маленькие Бекки
О Томах Сойерах своих.
Потом уснут на полдороге
С любимой книжкою в руке
В давно забывшем про тревоги
Американском городке.
Чего же ты не спишь, Саманта,
Не улыбаешься во сне?..
В длинной ночной рубашке до земли она сидела на стуле, поджав ноги, а перед ней лежал листок из школьной тетради.
Саманта оглянулась — за ее спиной стояли Пьеро и Арлекин. Только на них были не обычные театральные маски, а противогазы, и на резине кто-то намалевал рожи — веселую и грустную.
И вдруг девочка увидела себя на сцене Театра. Она стояла на самом краю сцены, а дальше вместо оркестровой ямы была бездна, провал. А за ямой-бездной — зрительный зал, полный людей, и все они, эти люди, были в противогазах, и на каждой резиновой маске было нарисовано лицо. Это были не лица, а насмешки над лицами — гримасы. Казалось, каждый прятал свое подлинное лицо от войны.
Такие это были страшные прятки!..
Все это множество людей, сидящих в зрительном зале, смотрели на Саманту сквозь круглые маленькие иллюминаторы своих масок. И девочка казалась им прекрасной уже потому, что была без маски. Каштановые, пахнущие солнцем волосы разметались от бега и спадали на лицо, и она встряхивала головой, чтобы отбросить их назад. Большие глаза наполнены небом, длинные реснички вздрагивали, как веточки… Она была так прекрасна, что люди поверили: красота спасет мир… Саманта спасет мир… Спаси нас, Саманта, мы уже стали масками, а ты не потеряла лицо, на тебя вся надежда! Иди к нам, дитя мира!
