А капитан приказал:
- Беги, Гриша, беги!
В эту минуту в бухте зарокотал мотор, и звук его, стократно усиленный тишиной, разнесся по ночному острову. Григорий Иваныч прислушался и, тряхнув кудлатой головой, исчез в темноте за бугром. И Маленький слышал точно! - вода плеснула...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Ночь на "Очакове"
"Очаков" отваливал. Маленький Петров стоял на палубе. А капитан внизу, на пристани.
- Значит, я на тебя надеюсь, - сказал капитан Литвинову, - посадишь его там на поезд...
- Будет сделано, - сказал Литвинов, - не беспокойся... Серегин! позвал он бровастого кока. - Проводи штрафника в кубрик... Боря! Сева! Перед ним выросли молодые матросы. - Посторонних на корабле нет?
Боря посмотрел на Севу, Сева на Борю, оба на Литвинова...
- Проверить, - приказал он.
- Проверяй, проверяй, - усмехнулся с пристани капитан, - а то, я слыхал, копытами сейчас кто-то: цок-цок...
- Ладно, - буркнул Литвинов.
..."Очаков" уходил в открытое озеро, а навстречу ему катился плотный сырой ветер, и крупные капли неожиданного дождя ударялись о палубу.
В кубрике было душно, пахло куревом и тройным одеколоном.
- Вот тебе койка, вот тебе все... - сказал кок Серегин.
Маленький лег не раздевшись. Вошли Боря и Сева.
- Товарищ Серегин, в камбузе обнаружен козел, - сказал Боря.
- Просил передать тебе пламенный привет, - сказал Сева. - Пускай, мол, товарищ Серегин спокойно спит, я, говорит, картошки на завтра начищу...
Кок Серегин не ответил. Он бросил свое большое тело на койку и сладко зевнул.
Вошел Литвинов.
- Ну?
- Никого, - сказал Боря.
- Никого, - сказал Сева.
Литвинов сел за стол, снял фуражку, пригладил редкие волосы, снова надел.
- А все-таки, как это он?.. - спросил Боря.
- Неужели вплавь? - спросил Сева.
Литвинов закурил. Скрипнула койка. Кок сказал:
- Между прочим, мог и вплавь. Я про отца этого Григория Иваныча такое слыхал - не поверите!.. Его, между прочим, Граф звали.
- Почему? - спросил Боря.
- А вот почему. Пришел как-то зимой в партизанский отряд козел худой, грязный, ободранный. Ну, партизаны, ясное дело, откормили его. Гладкий, здоровый стал. Ходит по лагерю и сбоку так презрительно на всех поглядывает. Вот его и прозвали Граф. Один раз такой случай был: партизаны в разведку пошли, а Граф за ними увязался. Его обратно гонят, снежками бросаются - представляете, с козлом в разведку! - а он ни в какую. И вот ночью в деревню вбегает козел. Немецкий часовой его не тронул - что с козла толку! А Граф - прямо к штабу. Там, конечно, офицеры ихние сидят, шнапс пьют, в карты режутся. И вдруг стекло - трах-тарарах. И в окне башка рогатая! Немцы: "Тойфель! Тойфель!". Черт по-ихнему. И бегом. А бумаги-то штабные, между прочим, на столе остались. Партизаны их, конечно, захватили...
- Ну, - хмыкнул Литвинов.
- А потом, между прочим, - продолжал кок Серегин, - потом этот Граф один в разведку ходил. Много раз ходил. Придет обратно, а его командир отряда спрашивает: "Ну как, ваше сиятельство, сколько фашистов в деревне?". Тот мекает, а командир считает. Сколько раз мекнул - столько живой силы. "А сколько у них пушек, ваше сиятельство?". Опять считает командир...
- Сверхкозел! - сказал Боря.
- Точно! - сказал Сева.
- Ну? - снова хмыкнул Литвинов.
- Что вы все ну да ну, - с обидой сказал кок Серегин, - а я, между прочим, передаю в точности, что люди рассказывают... Под конец войны Графа этого все-таки хлопнули. Какой-то эсэс...
- Кто это тебе рассказывал? - подозрительно спросил Литвинов.
- Гедейко, Гвидон Игоревич. Знаете?
- То-то я чувствую, его стиль, - сказал Литвинов и снова хмыкнул.
- Культурный человек, между прочим, - сказал кок Серегин, - а вы что, служили с ним?
- Нет, с ним я не служил. С Колодкиным я служил, - сказал Литвинов, в Рыбецке. Колодкин после войны где-то здесь в деревне учителем работал, а потом приехал в Рыбецк... Чудило этот Колодкин, - Литвинов оглядел всех, как бы приглашая в свидетели, - зову его к себе помощником - не хочет. Пионеров на шлюпках катает. - Литвинов кивнул на Маленького, и, как тому показалось, с неприязнью. - Клуб у него морской, понимаешь... Все надеется, в море его пустят, озеро ему, видите ли, не подходит. - Литвинов помолчал. - Не пустят его медики, я знаю. Раньше не пускали, а теперь и подавно...
Маленький сразу невзлюбил Литвинова. Все ему было в Литвинове неприятно: и голос ленивый, и белоснежный китель, и эта привычка - снимать фуражку и оглаживать волосы.
- А что у Колодкина в Рыбецке-то было? - спросил кок Серегин. - Я чего-то слыхал, да все краем, краем...
- Он комендантом порта служил, - сказал Литвинов, - там у него из конторы крупные деньги унесли. А наводчиком был свой, кассир из портовой бухгалтерии. Ломп, кажется, или Комп...
- Томп, - не выдержал Маленький Петров. - Кривой Томп.
Все повернулись к нему.
- Ишь ты, - сказал Литвинов, - и верно, Томп... А ты откуда знаешь? И, не дождавшись ответа: - Этот Томп вместе с кассой ушел.
"И все не так, и все не так! - торжествовал Маленький. - А я вот знаю, как было..."
Литвинов помолчал. Вздохнул.
- Непонятный этот Колодкин. У него полная возможность была в море уйти, а он комендантом... И все из-за женщины...
- Из-за какой женщины? - с интересом спросил Боря.
- Расскажите, - попросил Сева.
- Да была там одна, - сказал Литвинов, - Лионелла Ивановна звали, заведовала матросским клубом, художественному слову учила. Колодкин сделал ей предложение, просил замуж идти. А его брали тогда штурманом на один танкер. Она и говорит, Лионелла эта: "Я за вас пойду, но при условии, если вы будете на берегу. В противном случае семьи у нас не получится". Он приходит к ней на следующий день и говорит: "Согласен, остаюсь на берегу".
- Эх, зря! - сказал Боря.
- Я бы ни за что, - сказал Сева.
- Устроился Колодкин комендантом в порт. Месяц служит, другой... А она все не выходит за него. Потом наконец назначили свадьбу. А тут, как нарочно, эта самая кража. Колодкина, конечно, уволили. Тогда Лионелла и говорит ему: "Знаете, Сергей Петрович, вы извините, я очень сожалею, но за это время я себя проверила и вижу, что любви у меня к вам нет, одна дружба. Я за вас пойти не смогу".
- Ну, змея! - сказал кок.
- Не могу, говорит, за вас пойти, - вот так! Колодкин дверью хлопнул и ушел. Бросил все и уехал. В Усть-Верею...
Маленький слушал-слушал, падал в сон, опять слушал... Было в его голове уже смутно, туманно. Отчетливой оставалась только грусть, которой он никогда раньше не испытывал, потому что никогда не прикасался к жизни взрослого человека с такой неожиданной стороны. Капитан - приказ. Капитан - стена. Капитан - закон. А тут какой-то другой человек, которого можно обидеть, не взять куда-то, выгнать, оскорбить... Это тяжело понять, с этим невозможно согласиться. Маленький засыпал, и все враги капитана становились его врагами.
...Прямо перед ним, за столом, низко опустив голову, сидел Литвинов. Маленький глядел на него в упор и готовился сказать ему что-нибудь особенно обидное, когда тот подымет голову. "Лысый черт", - скажет он ему. "Плавучий буфет", - скажет он ему. Литвинов начал медленно подымать голову. Маленький похолодел: под белой фуражкой было не литвиновское лицо, а морда Григория Иваныча!.. Григорий Иваныч снял фуражку и литвиновским жестом огладил себе голову и рога. Когда он прикасался к рогам, что-то слабо потрескивало, кончики рогов искрились и пахло горелыми спичками.
- Все, - сказал Григорий Иваныч голосом Литвинова, - я тебя отседова не выпущу. Будешь здесь жить. И смотри не плачь, плакать у нас не положено.
А Маленький Петров так испугался этого Григория Иваныча, что стал плакать и просить, чтобы тот отпустил его. Григорий Иваныч молчал и все снимал и надевал фуражку, снимал и надевал...
- Как вам не стыдно! - закричал тогда Маленький каким-то чужим, жалким, девчоночьим голосом. - Вас капитан выпустил, а вы!..
- Ха-ха-ха! Капитан меня выпустил! Капитан подлизывается ко мне, задобрить хочет, вот и выпустил...
- Ваш отец партизанил, - завел Маленький снова противным девчоночьим голосом, - а вы... Вы нехороший! Вы просто бандит!
- Мой отец, - вздохнул Григорий Иваныч, - он редко бывал дома. Вечные командировки. Пожары, наводнения, землетрясения... И так далее.
Маленький хотел сказать, что это его отец поехал на пожары, что это он вечно в командировках, но вместо этого промямлил:
- Ваш отец... Его звали Граф... Он был честный, я знаю...
- Мой отец! - Григорий Иваныч захохотал. - Нет, вы послушайте! Мой отец - граф! Да жулик он - вот кто!
В ту же секунду Маленький почувствовал в руке тяжелую нарезную рукоятку пистолета. Он поднял пистолет и выстрелил прямо в приплюснутый мокрый нос Григория Иваныча.
...По воде побежали круги, словно камень кинули. Маленький наклонился и увидел, что морда Григория Иваныча расплывается, дробится на мелкие кусочки. Маленький наклонялся все ближе, ближе, ближе и видел, что это совсем не Григорий Иваныч смотрит на него из воды, а Кривой Томп.
