Вошла в комнату, села на диван, не снимая светлого пальто, в котором похожа была на спортсменку, бывшую звезду баскетбола или чего-нибудь в этом роде. Перечитала записку, покачала головой, грустно припомнила:
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги,
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
Длинный звонок.
- Кто? - услышала Ольга Денисовна соседку, открывавшую в передней входную дверь.
И знакомый голос:
- Это я снова. Пустите. Я знаю, она дома. Не прячьте ее, не думайте, что ей на пользу, что вы ее прячете.
В комнату вошла Королева Марго.
11
Артем был бы вполне доволен работой и жизнью, если бы не одно обстоятельство, уязвлявшее его самолюбие, тормозившее профессиональный рост. Ему не давали расти. Да! не давали расти. Если так будет продолжаться и дальше, какое будущее его ожидает? Разве что вконец подуреть? Годы без никаких впечатлений и встреч с новыми людьми хоть кого одурят. Правда, он работает всего второй год, но и за год можно бы себя проявить, если бы редактор не тормозил. Удивительнее всего, что редактор принял Артема на работу без всяких протекций. Ничего похожего на блат и близко не было. Даже рекомендации не спросили.
Редактор посмотрел зачетную книжку студента второго курса пединститута.
- Учишься. Отметки хорошие. Гм. Пер-спек-тивно.
(У него, как после Артем заметит, привычка произносить нараспев через каждую фразу: "Гм. Пер-спек-тивно".)
- А как совмещать будешь учебу с газетой?
Артем объяснил, что перейдет на вечернее отделение, что его влечет газетная работа, что он хочет самостоятельной жизни, испробовать силы.
И редактор распорядился зачислить Артема сотрудником по письмам в своей газете, благо должность оказалась вакантной. Но на этом и стоп. Артем усердно читал вороха посланий пенсионеров, студентов, рабочих, колхозников. Чаще шли жалобы на разные несправедливости и притеснения начальства, просьбы о жилье; иногда какой-то чудак пришлет проект изобретенной им сверхудобной коляски для инвалидов или усовершенствованной соковыжималки или что-нибудь в этом роде. И десятками, сотнями присылались стихи.
Артем читал, отвечал, мало-помалу набив руку, выработав несколько довольно шаблонных вариантов ответа, что облегчало работу, но не делало ее интересней. Когда среди десятков писем попадалось такое, что требовало вмешательства и публичного ответа газеты, редактор посылал кого-то выехать на место, вникнуть, разобраться и написать заметку, статью, фельетон, как подскажут масштаб и характер события. Кого-то, но ни разу Артема. Обидно? Конечно. Артем мечтал стать истинным газетчиком, то есть вторгаться в жизнь, видеть своими глазами, слышать своими ушами все ее достижения и недостатки, сложности и противоречия и писать об увиденном и услышанном во всю силу, чтобы редактор, откидывая седую прядь с высокого лба, удовлетворенно гмыкнул: "Гм. Пер-спек-тивно".
Этим утром, натолкнувшись на одно поразившее его письмо, Артем вскочил и в волнении помчался к редактору, решив просить, умолять, чтобы направили в командировку по взбаламутившему его донельзя письму не кого-нибудь, а именно его, Артема. Редактор упирался:
- Случай не столь исключительный. Если по каждому сигналу выступать, газеты не хватит. Ответь от себя, и довольно. Да и рановато еще тебе спецкором выступать.
Артем просил, умолял. Редактор уступил. Он был человеком не робкого десятка, не боялся рисковать. Тем более что риск небольшой, даже если корреспонденция не очень получится. Не получится, не будем печатать.
- Согласен, ехать тебе, - выслушав энергичные объяснения молодого сотрудника, согласился редактор. - Начинать когда-нибудь нужно? Начнем.
Надо сказать, кое о чем, связанном с конфликтом, в котором нашему корреспонденту предстояло разобраться, он умолчал. Если бы Артем сообщил о том обстоятельстве, командировка, возможно, не состоялась бы. Но, утаив одно, в другом, то есть в том, что сумеет отстоять правду, Артем был уверен, потому что знал: есть человек, который поможет ему ее отстоять.
Он сидел у окна электрички, везущей его к месту "одного происшествия", как сообщалось в письме, и его возбужденный ум рисовал самые оптимистические картины. Он беспристрастно, объективно вникнет в дело, руководствуясь комсомольскими убеждениями, здравым смыслом, борясь за добро против зла, и напишет... Он представлял полосу в газете или три колонки, что тоже довольно эффектно. Представлял толпящихся на улицах перед витринами с газетой людей, негодование по поводу происшествия и одобрение в адрес его, автора статьи.
"Молодчина, здорово выдал! Ловко бюрократа разделал. Убил наповал. Так и надо! Что ни говорите, а наше молодое поколение растет смелым, крылатым. Куда ни глянь, всюду на передовых позициях молодые. Космос? Не старикам же завоевывать космос? Физики - лирики, исследователи антарктид и океанских глубин, изобретатели, кто они? А? И в литературе, если вчитаться внимательнее. Классики? Честь и хвала им, кто спорит, советские классики сделали свое, исполнили миссию. А сейчас кто скажет новое слово, чьи книги рвут нарасхват? Чингиз Айтматов, Борис Васильев, Валентин Распутин, Фазиль Искандер... О-о-о! Сила. Племя молодое, талантливое..."
Артем и не заметил, как причислил себя к племени молодому, талантливому, воображая свою будущую первую в жизни статью. Не заметил, что думает не столько о деле, разобраться в котором командирован областной газетой, сколько о славе, какую непременно принесет ему выступление в газете. Бывает, что газетное выступление грянет как гром. В один день газетчик становится известен всей стране.
В таких мечтаниях двухчасовая поездка на электричке пролетела для Артема почти незаметно, и под вечер, в радостном ожидании предстоящих, вчера еще не предполагаемых встреч, он перешагнул порог родительского дома.
- Артем! - хлопая в ладоши, запрыгала сестренка.
- Ох-ох-ох! Гостек дорогой, желанный, родименький! - низким голосом охала нянька. - Голодный небось, счас обед соберу. Наши-то всё на работе да на собраниях, речи говорят, голосуют.
Она пошаркала шлепанцами в кухню разогреть обед. Лялька козликом скакала возле Артема, а он вмиг обежал новую трехкомнатную квартиру родителей, узнавая низкие столики на тонких ножках, стулья, сервант, телевизор.
- Как у вас ново, красиво! - сказал Артем.
- А ты тоже наш, - ответила Лялька.
Конечно! Но все же это была квартира родителей. Артем живал здесь гостем, правда, нередким, но все же только наездами. Когда три года назад родители переехали сюда из областного центра, он учился в десятом классе, там и остался кончать школу, поступил в институт, потом в газету.
- Отрезанный ломоть, - жалела нянька, вынянчившая Артема с первых дней его появления на свет. - У других, поглядишь, как деток-то берегут, у сынка плешью макушка сквозит, а его всё поют, кормют, а нашего с рук спихнули, и без заботы.
Так она отчитывала родителей Артема. Те помалкивали. Спорить с нянькой опасно.
Артем открыл крышку пианино в кабинете отца, заиграл что-то бравурное, шумное, созвучное его приподнятому настроению.
- Артем! - узнала мать, еще за дверью слыша музыку.
Она целовала его, теребила густые пряди волос, отпущенных, как у всех современных юнцов, ниже ушей, не портя, как ей казалось, милое, родное лицо с расплывчатыми чертами и так любимым ею выражением ребяческой доверчивости и открытости.
- Дорогой ты наш, как я рада, как соскучилась! Ну, кажись, кажись, не похудел? Нет. А усы? Лялька, няня, взгляните на его усы, его каштановые усы! И замшевая куртки, ах-ах, щеголь, весь в отца. Ну, рассказывай, что у вас там в газете. Здорово тебе достается: и газета и учеба. Тёмка, ты редко нам пишешь, лентяй, ни о товарищах не расскажешь, ни...
Она не договорила, пытливо вглядываясь в его лицо, чуть порозовевшее от ее недосказанного, но угаданного им вопроса.
Разумеется, он влюблялся. И не раз, и, казалось, навечно. Но рано или поздно наступало охлаждение, разрыв. Он не встретил еще свою Беатриче и был невинен, как отрок, и стыдился, и прятался грубых порою разговоров на любовные темы некоторых опытных или притворявшихся опытными в отношениях с женщинами знакомых ребят.
- Сынище! - входя в дом, обрадовался Игорь Петрович, обнимая сына, раскачивая из стороны в сторону.
- Да миленькие вы мои, да хорошие, да полюбовные! - приговаривала нянька, вытирая фартуком большой нос.
Словом, Артем попал под мирную отчую кровлю, где жизнь текла безмятежно, как в детстве. Все удачны, веселы, счастливы.
- Выкладывай. Учеба? Служба? Успехи? Да или нет? - допрашивал отец, расположившись в кресле у письменного стола, аппетитно закуривая папиросу, смеющимся взглядом разглядывая сына: "Взрослеет. Уже не тот недавний юнец. Усы отпустил, ишь ты! И во взгляде что-то такое... А ведь, судя по физиономии, в чем-то подвезло"...
