Однажды вечером, когда Толик сидел у окна, баба-Шура засобиралась в магазин. Толик смотрел, как отражается бабка в потемневшем стекле, как копошится, застегивает свою шубу на все крючки. Он смотрел на нее просто так, без всякого интереса - и вдруг насторожился: выходя в коридор, бабка сердито ткнула маму кулачком в бок.
Дверь хлопнула. Толик удивленно обернулся к маме и увидел, как у нее трясутся губы. Толик подумал, мама плачет оттого, что ее ткнула своим острым кулачком бабка, - он по себе знал, как это больно, но мама вдруг подбежала к Толику и упала перед ним на колени.
- Толик, - торопливо проговорила она, - сынок! - И слезы градом покатились из ее глаз.
- Ты что, мама, ты что? - крикнул Толик и попробовал было вскочить на ноги, но мама удержала его. Она прижалась к Толиному плечу и плакала навзрыд - горько и безутешно.
Толик растерянно гладил маму по голове, словно маленькую, говорил какие-то несвязные слова, сам готовый заплакать в любую минуту.
- Толик! - шептала мама сквозь слезы. - Толик, сынок, что же нам делать, что делать? Ушел наш папка, ушел, бросил нас с тобой. Как его вернуть, как вернуть?
Как вернуть? Если бы Толик знал, как вернуть, он бы уже сто раз вернул отца, но разве в этом дело? И вообще - разве виноват отец, что его выгнала бабка с молчаливого согласия мамы?
Мама все плакала, и Толик уже скрипел зубами, чтобы сдержаться, чтобы не завыть по-волчьи - от тоски, от обиды и от бессилия.
- Ну что ты, что? - сказал он дрожащим голосом. - Слезами не поможешь, - повторил чужие слова.
- Да, - ответила мама, поднимая голову. Глаза у нее покраснели от слез, щеки были будто смятые, и вся мама была некрасивая и какая-то жалкая.
- Толик, - сказала мама, - сынок, ты один можешь его вернуть! Ты один... - Она перевела дыхание. - Ты должен написать... Снова...
Толик вскочил со стула и отбежал в сторону. Кровь отхлынула у него от лица.
- Что? - прошептал он с ужасом. - Что?
- Одного письма мало. Надо написать. Тогда он вернется. Он обязательно вернется, - лепетала мама, поднимаясь с колен, и Толику вдруг показалось, что это не мама, а бабка, помолившись своим иконам, подходит к, нему.
- Что ты говоришь? - крикнул Толик. - Как тебе не стыдно?
Его колотило, будто в ознобе, он дрожал весь непонятно от чего - дома было жарко. "Писать? - думал он. - Снова писать? Но это уже настоящее преступление! Неужели она не понимает?"
- Неужели ты не понимаешь? - крикнул Толик, но мама перебила его.
- Я понимаю! - воскликнула она. - Я понимаю, что виновата, но, Толик, главное - его вернуть! Как угодно, только вернуть! Слышишь! - Мама тяжело дышала, будто гналась за отцом, и руки у нее тряслись. - Если он вернется, все будет по-другому... По-другому! Я обещаю!
Толик представил, как он выводит жалобу про отца, и весь содрогнулся. "Нет, нет, - решил он, - ни за что!" - и вдруг вспомнил, как бабка ткнула маму в бок возле двери. Тогда он не понял, чего это топчется бабка, но сейчас - неужели?! Страшная догадка осенила его. Они сговорились! "Вот дурак, - засмеялся он сам над собой. - Еще удивлялся, что это на них не похоже - не могут договориться. Похоже! Договорились, все в порядке".
- Как не стыдно! - крикнул Толик, ожесточаясь. - Еще обещаешь! Да это бабка тебя уговорила!
Он думал, мама станет отпираться, опять плакать, но она вытерла слезы и сказала горько:
- Бабушка велела мне тебя заставить... Но как заставить? Бить? Бить тебя я больше не дам. Поэтому я прошу. - Она подняла голову. - Хочешь, опять на колени встану?
Толик молча рванулся к вешалке и схватил шубу.
- Сынок, - закричала она и схватила его за плечи. - Сынок, неужели ты не хочешь, чтобы папа вернулся?
Мама плакала навзрыд, плечи ее тряслись, а Толик вырывался. Вдруг она оттолкнула его и закричала пронзительно, будто тонула:
- Уходишь! Уходишь! Уходи, эгоист! Вы оба с отцом такие! Только о себе думаете!
Он пришел в себя на улице. Шуба торчала под мышкой, и, странное дело, было совсем не холодно. Только что его колотила дрожь, а теперь стало жарко. Толик оделся. "Ни за что - подумал, успокаиваясь. - Ни за что в жизни, пусть хоть пытают!" Он решил это давно, окончательно, и тут никаких сомнений быть не могло - он без того проклинал самого себя, презирал, как только можно презирать самого подленького и зряшного человека. "С меня хватит!" - сказал он сам себе твердо. Но легче от этой твердости не стало.
Перед глазами была мама - некрасивая, опухшая, жалкая. Она унижалась перед ним, Толиком, она умоляла, она действительно верила, что письмо поможет. Не помогло одно, поможет другое - лишь бы отец вернулся, всеми правдами и неправдами.
"Ах, мама, - мучился Толик. - Но разве можно неправдами? Разве можно надеяться на чужих людей? Как могут они заставить отца прийти домой? Как могут заставить они, если ты сама не сумела его задержать? Не захотела, вот что... А теперь..."
Толик остановился. "Но она обещала. Обещала, что, если отец вернется, все будет по-другому..." Он ухмыльнулся. Если бы было все так просто написал жалобу, отца заставили идти домой, он возвращается, а дома все по-другому. Баба Шура его с хлебом-солью встречает. Низко в пояс кланяется. Как бы не так! Жди!
Все это было правдой, но мама - мама не выходила из головы. Она умоляла. Она так просила Толика. И ее лицо, враз ставшее таким ужасным, стояло перед глазами.
На углу Толик остановился. Поблескивая серебряным гербом, под светом фонаря отливал оранжевым почтовый ящик. Сюда бросила жалобу на отца баба Шура.
Толик подошел к ящику, потрогал его осторожно. Сколько писем сюда входит? Тысяча, наверное, воя какой он здоровый. И неужели из целой тысячи одно не может потеряться?
Сзади скрипнули тормоза. Толик обернулся. Из красного "Москвича" вылезал забавный бородатый парень в шляпе с пером. Парень был молодой, а борода у него выросла уже густая, пушистая, как у колдуна, и колдун пел смешным голосом неколдовскую песню:
Го-о-ри, огонь, ка-ак Про-метей!
Го-о-ри, огонь, ка-ак Про-метей!
Под мышкой у парня торчал свернутый мешок с железными краями. Распевая, бородатый подошел к ящику, развернул мешок, как-то хитро всунул его в дно и вдруг сказал вежливо Толику:
- Здравствуйте!
Толик улыбнулся и стал смотреть, как распухает мешок, вставленный в ящик. Он рос на глазах, словно удав, глотающий кроликов. Письма шуршали, падая в мешок, а бородатый парень прислушивался, как музыкант, к этому звуку и улыбался сам себе.
Очень ловко парень в шляпе оторвал мешок от ящика, задиристо подмигнул Толику и сказал тем же тоном:
- До свидания!
Парень уходил, напевая свою песенку, и Толик вдруг почувствовал, что должен остановить его.
- Скажите! - крикнул Толик. - А бывает, что письма теряются?
Сердце часто-часто стучало в Толике; он ждал что ответит забавный парень, потому что от этого зависело очень многое; он смотрел на бородача действительно как на колдуна, и человек в шляпе с пером его не подвел.
- Чего не бывает, - сказал он, садясь за руль "Москвича", - на белом свете.
Машина фыркнула, взвизгнула колесами и исчезла, словно привидение. Толик подошел к ящику и посмотрел на его дно. Дно было железное. Толик пошевелил его, дно не поддавалось. Толик постучал по нему.
Ящик отозвался глухим, старческим голосом.
4
У ворот Толика окликнула тетя Поля. Она сидела на лавочке, кого-то, наверное, поджидала, и нос у нее посинел от холода.
Толик остановился, тетя Поля подошла к нему вплотную, потерла варежкой нос в нерешительности.
- Вот что, - сказала она, откашливаясь. - Вот что я тебе скажу, Толик. Маму-то вам с отцом одну оставлять нельзя. Заест ее бабка.
От кого другого Толик бы повернул и говорить дальше не стал - не суйте нос не в свое дело, - но тетя Поля была другой человек, хоть и соседка всего-навсего, а будто близкая.
Тетя Поля Толика знала с самых пеленок, как она говорит. Да он и сам помнит, как лет пяти объявлял дома: "Пошел на шай", - и ходил к тете Поле в гости. У нее всегда находилось для Толика что-нибудь вкусненькое маринованный огурчик или мармелад в вазочке. Может, тогда, маленьким, Толик приходил к тете Поле из-за этого, из-за огурчиков и мармелада, а сейчас нет. Просто у нее было очень хорошо, тихо, светло, и после мрачного коммунального коридора с тусклыми лампочками, после их комнаты, хоть и вылизанной всегда, но неуютной и неприветливой, тети Полин уголок казался Толику райским местом.
Жила тетя Поля одна. Муж у нее погиб на войне совсем молодым, когда Толика и на свете-то не было, да что Толика, когда мама с отцом еще в школу ходили, - вот как давно это было. Фотография молодого тети Полиного мужа висела у нее в углу, у окна, вроде как икона. Только тетя Поля не молилась, глядя на карточку, а просто смотрела - подолгу, грустно. Когда-то тетя Поля плакала, разглядывая карточку мужа, но время шло, она старела, а муж ее все оставался таким же молодым, каким был, когда погиб, и тетя Поля теперь уже не плакала.
