Борис Раевский - Пусть победит сильнейший (рассказы)

Но Уильямс оттолкнул шофера. Приподнялся с земли, обвел всех мутными, невидящими глазами, сделал два шага и снова грузно осел на дорожку.

- Это не доппинг! Это преступление! - крикнул Броунинг, бросаясь к бегуну.

Уильямс, с трудом приоткрыв тяжелые веки, узнал Броунинга. Толстяк врач, задыхаясь после вынужденной пробежки, сделал знак санитарам, и те поднесли носилки.

- Что с вами? - спросил Броунинг, наклонившись к спортсмену, в то время как его укладывали на носилки.

- Новый препарат!.. - еле шевеля распухшим языком, прошептал Уильямс. Стрихнин, феномин, и еще какая-то дрянь... Двойная доза...

Врач оторопел. Обслуживая состязания, он уже привык к доппингам и перестал возмущаться многочисленными наркотиками, которые медленно, но верно расшатывают здоровье спортсмена.

Но стрихнин?! Сильнейший яд, которым травят крыс! И притом в лошадиной дозе! Такого еще не встречалось в его врачебной практике. А впрочем... Все понятно: очень слабый раствор этого страшного яда - тысячные доли грамма иногда применяется для активизации центральной нервной системы. Но здесь гораздо большая доза! В комбинации с феномином это вызывает лихорадочное возбуждение, которое, однако, очень кратковременно. А дальше - неизбежная расплата...

Между тем плавно покачивающиеся носилки медленно продвигались к раздевалке.

- Стойте! - вдруг скомандовал больной.

Он приподнялся, открыл глаза и хрипло сказал:

- Мне лучше. Дойду сам...

К нему тотчас подскочил Хантер, помог встать и обнял бегуна за плечи, поддерживая его.

- В ушах... - виновато, словно оправдываясь, прошептал Уильямс. Звенит...

Он, качаясь, стоял на месте и вслушивался в разноголосый шум трибун. Репродукторы разносили по стадиону мощный бас диктора:

- ...британские спортсмены, поставив новый мировой рекорд, вновь доказали всему миру...

Уильямс горько усмехнулся. Только сейчас он заметил: рука Хантера лежит на его плече. Оттолкнув Красавчика, бегун, неуверенно ступая, двинулся к широко раскрытой двери раздевалки.

Ему опять стало плохо. Но он сжал зубы, стараясь подавить нахлынувшую слабость. Он шел, мечтая быстрее укрыться от толпы в раздевалке, лечь, отдохнуть...

А Броунинг стоял, пораженный ужасом.

Уильямс, как безумный или слепой, тыкался в каменную стену трибуны возле входа в раздевалку и никак не мог втолкнуть свое тело в распахнутую дверь.

Он не понимал, что с ним происходит, и, вместо того чтобы сделать шаг влево, где под трибуной находилась дверь, двигался вправо и еще вправо... И лицо его опять было беспомощным и словно виноватым.

"Потеря ориентировки! - стиснув руки, с ужасом думал врач. - Калека... И, вероятно, навсегда..."