в том, что друзья Иова ничего не поняли. Ни Элифаз, ни Билдад, ни Цофар. Иов потерял все: скот, жену, двоих красавиц-дочерей. Щелчок пальцами, и все исчезло. Только Елиуй, самый юный из друзей Иова, осознал несправедливость потери, понесенной его другом.
Крепкая семья, дом, машина. Для окружавших меня мужчин, как и для меня в то время, все это было признаком хорошей обеспеченной жизни. Неважно, что теперь мы торгуем машинами, а не скотом и что нам не понять истинных причин войны и не суждено увидеть, как военные «хаммеры» рассекают пустыню. В конце концов, Бог даровал Иову другую жену и детей и даже новый скот. Что бы ни случилось, как бы мы ни страдали, если у нас есть вера, Господь вернет нам все, пересадит кожу, слепит новые тела взамен изможденным.
Грозовые тучи, как и прошлой ночью, двигались на плато Озарк.
«Холодный фронт достигнет своей цели к утру, – сказал метеоролог со среднезападным акцентом, резко обрывая, а не растягивая слова, как делают южане. – Однако вы вряд ли его почувствуете». – Он улыбнулся, и его карие глаза сверкнули в свете студийных ламп.
Я лежал в кровати и перечитывал книгу Иова, надеясь придумать какую-нибудь простую трактовку Писания и успокоить ту часть моего сознания, которая заставила меня запинаться и заикаться этим утром.
Даже обычное созерцание Библии давало мне ощущение причастности. Иногда я открывал ее и распрямлял страницы, делая еще один залом на корешке, чтобы хоть немного приблизиться к отцу.
Я провел пальцем по закладкам с оглавлением, вырубленным на срезе книги, и сжал ее края, пока слова не обрели смысл, который я мог преподнести в доказательство своей веры. Потом закрыл Библию и положил ее на тумбочку рядом с кроватью.
Вибрация телефона вывела меня из полусознательного состояния – пришло сообщение от Хлои.
«Что делаешь?»
«Ничего», – написал я в ответ и засунул телефон под подушку. Мне хотелось придушить его, пока вибрации не стихнут. Хлоя донимала меня вопросом о том, как прошло чтение Библии, с самого своего приезда в салон. Я только бормотал, что все прошло нормально.
Отцовского храпа я не слышал, а потому решил, что ему тоже не спится. И я боялся, что не из-за грозы. Звучные раскаты грома, будившие людей той ночью и заставлявшие оленей бросаться со страху под колеса машин, казались ерундой по сравнению с грозой, которая, должно быть, бушевала в отцовском сознании, терзаемом страхами за сына. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь услышать его молитву, и спрашивал себя, видит ли он снова у кровати Иисуса, истекающего кровью на простыни. Отец утверждал, что его часто тяготили подобные видения.
Когда он наконец уснул, его мощный храп едва ли не сотрясал картины в золоченых рамах, висевшие в коридоре рядом с моей спальней. Уже многие годы мама спала в соседней, гостевой комнате; она говорила, что не способна заснуть рядом с отцом, ведь после каждого его вздоха визжат пружины и сотрясается кровать. Когда мне было семь или восемь, я часто просыпался от мучивших меня кошмаров с библейскими сюжетами. Синее пламя лизало мне пятки, а за ним таилась бездна, черноту которой я скорее чувствовал, чем видел. И тогда я шел в спальню отца и вставал у его кровати, надеясь, что он проснется. Мне казалось, что он поймет меня без слов и что связь между нами, столь естественная и прочная, его разбудит. Стоя рядом с зеркальным шкафом, я разглядывал отражение комнаты, озаренной голубым светом телевизора, который отец оставлял включенным. Дрожа и злясь, я боялся возвращаться к своим кошмарам. Спустя несколько часов я шел в мамину спальню и разыгрывал тот же нелепый ритуал. Мама почти сразу чувствовала мое появление и притягивала меня к себе в постель, пододвигаясь и уступая нагретое место.
«Люблю тебя», – говорила она.
«А я тебя», – отвечал я, поворачиваясь к ней спиной и поглаживая теплую простынь до тех пор, пока не чувствовал на ладони запах ее лавандового крема.
Под подушкой снова зажужжал телефон. Вибрация становилась громче и настойчивей, и, наконец сфокусировав размытый взгляд, я уставился на перекладины кровати у меня над головой. На этой двухъярусной кровати я спал даже в старшей школе, потому что иногда по ночам приходила мама и засыпала на верхней койке, свешивая тонкую руку. Теперь я представлял, как трескается дерево, как сыплются на меня доски. После нескольких нескончаемых жужжаний я залез под подушку и щелкнул крышкой телефона.
– Почему ты не отвечаешь на звонки? – спросила Хлоя.
– Просто устал, – солгал я.
Я знал, что только она могла по-настоящему меня утешить, но боялся, что если расскажу о своем провале в салоне, то приоткрою завесу над тайной, которую еще никому не был готов доверить. И дело даже не в том, что я не походил на отца и не мог продолжить его работу; я боялся, что не подхожу ни для какой угодно Господней работы, что из-за определенных побуждений и мыслей я уже играю в другой команде.
– Гроза.
От волнения тон ее голоса всегда повышался на октаву. Хотел бы я быть парнем, готовым ее защитить и успокоить, пусть сейчас и казалось, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне.
– Все будет хорошо, – сказал я.
Когда я смогу ей открыться? И как скажу об этом? И, если я признаюсь Хлое, что помешает ей сразу же бросить меня ради кого-то более перспективного, кого-то с меньшими проблемами? Я понимал: неправильно думать, что она сразу со
