Луна уже висела над самым лесом. А небо... Оно, только что такое густо-черное, кажется, стало немножко синее.
Лес шумел и стихал, и снова шумел, а вода журчала внизу ровно-ровно.
4. ТАЙНА.
- У меня есть тайна, тайна,
Тайна, тайна,
Тайна, тайна!
Я ее сама не знаю,
Потому что это тайна!
Потому что это та,
Потому что это-та-та-тайна!..
Так, или примерно так пела беспризорница Юна. То есть, так пел ее язык или горло, а ноги несли ее куда-то, сворачивая в темные переулки и безошибочно угадывая проходные подъезды, - а сама беспризорница Юна была в это время далеко. Но где же была беспризорница Юна? - как где, да конечно там, куда она пойдет завтра. И еще там, где она будет через месяц, а еще конечно и там, где она будет, когда вернется... Так что, когда под ногами у нее кончилась какая-то железная лесенка и началось что-то гладкое, смоляного цвета, то она как раз вовремя успела удивиться и приказать своим ногам тормозить, - а иначе, вполне возможно, она бы свалилась с крыши! (Но, скорее всего, так все же не случилось бы, - ведь ноги Юнины были не какие-нибудь два дурака, они замечательно справились бы сами.)
Но все-таки Юна затормозила и, оглядевшись и убедившись, что она находится на самой высокой крыше и что весь ночной город отсюда виден как на ладони, сказала сама себе:
- Зыко!.. - Да, ноги ее знали, что делали; ведь если завтра ты собираешься уходить так далеко, что даже отсюда не видно, и если тебе ровно ничегошеньки не надо делать до самой последней электрички, на которой ты поедешь сегодня кой-куда... - если все это, то почему бы и не использовать остаток времени на то, чтобы попрощаться с этим городом, глядя на него сразу на весь и покуривая тот замечательный сигаретный огрызок, который припрятан у тебя в спичечном коробке в левом заднем кармане штанов?
Итак, Юна пробормотала "зыко!" - и вдруг какая-то тень отделилась от дальнего края крыши и метнулась за башенку. Юна аж подпрыгнула от неожиданности - на этой крыше была она не одна! Кто-то опередил беспризорницу Юну! Ага! - кто-то прятался от нее, хотел проследить за ней, выведать ее секреты!.. В мгновение ока решение было принято, и Юна шагнула за другую такую башенку рядом с ней. Хотя внутри у нее все жужжало, звенело, стучало и зудело, она выстояла не меньше пяти минут в полной неподвижности, а затем присела и осторожнейше высунула нос - гораздо ниже того места, откуда ее мог бы ожидать этот кто-то, кто бы он ни был.
Ага! И Юна спряталась, увидев то, что хотела увидеть - кто-то, позабыв об осторожности, стоял рядом с той дальней башенкой и вертел головой, видимо, недоумевая, куда она, Юна, могла деться. Этот бестолковый кто-то еще надеялся выследить ее, - выследить ее! Хорошо же, сейчас он попадется в собственную ловушку, и пусть на Юну наденут платье, если это не так. Прижавшись к стене башенки, она выглянула одним глазом: кто-то неуверенно приближался к ней, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Затаив дыхание, Юна прождала ровно столько, сколько нужно, а затем, когда шорох шагов по мелким камушкам и стеклышкам крыши совсем приблизился, одним усилием, подтянувшись на руках, оказалась на плоской крыше этой невысокой башенки - не больше двух метров. И, прежде чем кто-то успел оглянуться и увидеть Юну прямо над собой, она прыгнула! Можно сказать, что Юна, хорошо знавшая, что неожиданность - залог победы, просто перемахнула эту башенку и свалилась прямо на голову своему врагу с диким криком:
- Ааа-а-а-а! Попался!..
- Пусти! Пусти! - и они покатились по крыше, и одним звездам известно, что было бы дальше, не остановись они на самом краю. Но они остановились на самом краю - и вот почему: беспризорница Юна разглядела, что этот таинственный враг, это неизвестное существо, которое она трясла и колотила, и которое отбивалось что есть мочи - это была девчонка! Просто-напросто девчонка, с косичками и бантиками, может даже еще и младше беспризорницы Юны, и она уже не отбивалась, а ревела, как самая настоящая девчонка, лежа на животе и спрятав лицо в ладони, и косички и бантики дергались и тряслись на ее спине. Вот те на! Юна расцепила руки и обескураженно села. Несколько раз она шмыгнула носом, посматривая на город внизу - город был виден отсюда далеко-далеко, - потом не выдержала, взглянула на эту девчонку, которая все так же лежала, и грубо сказала:
- Ну ладно, хватит! Распустила сопли - сама виновата! Откуда я знаю, кто ты такая! И чего ты за мной следила, а?.. Что?
Девчонка, не переставая плакать и не поднимая головы, что-то буркнула.
- Чего? Я не слышу! Кончай реветь и говори нормально! И, во-первых, сядь что здесь тебе, пляж, что ли? - Юна протянула руку и дернула ее за куртку, и девчонка послушно поднялась и села. Но на этом ее послушание и кончилось. Глядя на Юну глазами, из которых все еще катились слезы, она оказала зло и упрямо:
- Ты знаешь, кто я такая.
- Очень интересно!.. - Юна, правда, очень удивилась.
- Ты знаешь, - повторила девчонка. - Я тебе говорила. Ты забыла, а вот я тебя помню. Я воробей, и я тебе уже это говорила. Ты уже второй раз пришла на мою крышу.
- Тьфу ты! - Теперь Юна точно вспомнила. Да, действительно, она уже была на этой крыше. Она осмотрелась вокруг, а потом посмотрела на этого... воробья. - Конечно, я забыла, - сказала Юна и фыркнула, - попробуй не забудь. Это же триста лет назад было - а тут такие дела...
- Сто двадцать шесть дней.
- Чего?..
- Сто двадцать шесть дней назад - а вовсе не триста лет.
- Ну ладно, - сказала Юна примирительно, потому что ей чуть-чуть было стыдно, что так получилось, что она приняла за врага какую-то девчонку, которая к тому же называла себя воробьем. - Но ты сама виновата - зачем было прятаться? Я подумала...
- Потому что, потому что я тебя ждала! - Слезы так и катились по щекам этого воробья, она, наверно, и Юну-то не видела, и продолжала ожесточенно выкрикивать: - Потому что меня все всегда обижают, и колотят, и трясут, а ты тогда пришла и сидела, и мы сидели вместе на моей крыше... И я думала про тебя, всякий раз, когда сидела на моей крыше, и я думала, что ты еще обязательно придешь, хоть ты не говорила, но я все равно знала... И я хотела тебе все рассказать, все-всешеньки, и я знала, что это ты, еще с чердака слышала, но тут я подумала, что все равно все получится не так, а как-нибудь плохо, - пусть уж лучше я тебя никогда не увижу, и буду всегда сидеть одна на своей крыше! - Все это выпалила воробей единым духом, и слезы все катились и катились по ее щекам, а так как она сидела на самом краю крыши, то кто-нибудь внизу мог подумать, что это идет дождь. А это всего лишь девочка, называющая себя воробей, плакала на своей крыше, и беспризорница Юна сидела с ней рядом, и ей уже порядком надоело, что этот воробей все плачет и плачет. Она сказала:
- Ну ладно, хватит тебе, чего это все будет плохо - все здоровско будет. Ты можешь мне рассказать, что хочешь... только не очень долго, потому что мне скоро уходить, - добавила Юна на всякий случай.
Но эта упрямая воробей покачала головой и сказала:
- Нет. Ты меня обижала, и колотила, и трясла, как они все. Ты не воробей. А я воробей. И я тебе ничего не расскажу. Лучше уходи с моей крыши... и я буду всегда сидеть здесь одна... со своей белой птицей, - закончила она тихо.
Но на беспризорницу Юну эти последние тихие слова произвели такое действие, как будто бы под ней взорвалась бомба.
- БЕЛЫЙ ВОРОН!!! - вскричала беспризорница Юна, подпрыгивая на метр вверх и совсем забыв, что она находится на самом краю.
И, застыв как статуя, она уставилась на воробья, сидящего перед ней в темноте.
Но, если беспризорница Юна была так поражена упоминанием о белой птице, что сказать про воробья, услышавшего имя "Белый Ворон"?..
Только одно. Достаточно сказать, что воробей перестала плакать.
Хотя, конечно, можно еще сказать, что оно - имя - вонзилось ей прямо в сердце! Но, может быть, имя вовсе и не вонзалось в сердце воробью, а просто понравилось ей, потому что она такого никогда не слышала. А может быть она ожидала чего-нибудь подобного с тех пор, как однажды в начале лета провела на крыше целую ночь - так ей не хотелось возвращаться в квартиру, а было тепло. И она сидела, а потом лежала, и смотрела на луну, а потом смотрела на звезды, а потом смотрела, как они исчезают. А потом вышло солнце - но на солнце уже воробей не смотрела. Оно было такое огромное, красное и кривое, когда выползало из-за домов, что смотреть на него просто невозможно было. Воробей все лежала, хотя можно было уже идти, возвращаться в стены своей квартиры. Но она еще лежала и смотрела в небо, наливающееся летней голубизной. И тут она увидела. Высоко-высоко в небе летела белая птица.
Дома воробья, конечно, ругали, - папа надавал ей затрещин, мама допытывалась, где она шлялась, а потом они в два голоса кричали, что такая неблагодарная дрянь, как она, никогда не выйдет в люди. А воробей молчала. Не сказала воробей, что она не хочет ни в какие люди. И не сказала про белую птицу. А просто, когда ложишься спать и закрываешь глаза - то вот оно, снова как тогда, голубое небо и белая птица в нем.
