Резкие свистки заверещали в разных концах площади. Откуда-то появились конники. Ксения Васильевна не поняла, кто они. С шашками наголо, как жандармы. Ведь жандармов нет. Временное правительство разоружило жандармов. Откуда же эти, с шашками? Ксения Васильевна видела, подскакали к киоску. Толпа шарахнулась. Конник занес шашку над бородатым солдатом. Солдат поднял свою пачку, с размаху швырнул всю в толпу, газетные листы полетели. Люди ловили, хватали, прятали.
Каким-то чудом и Ксении Васильевне достался газетный лист.
Вынула из-за корсажа помятый, наполовину изорванный.
- На, Катя, читай.
Катя разложила на столе газету, выпущенную в Петрограде 19 июля 1917 года, в четверг. Разгладила.
Л И С Т О К П Р А В Д Ы
Не имея возможности выпустить сегодня очередной номер "Правды",
мы выпускаем "Листок Правды".
РАБОЧИЕ! СОЛДАТЫ!
Демонстрация 3 - 4 июля закончилась.
Вы сказали правящим, каковы ваши цели...
Темные и преступные силы омрачили ваши выступления, вызвав
пролитие крови. Вместе с вами и со всей революционной Россией мы
скорбим о павших в эти дни сынах народа...
Товарищи рабочие и солдаты! Мы призываем вас к спокойствию и
выдержке!
...Вся жизнь действует за нас. Победа будет за нами.
15
- Баба-Кока, можно задать вам вопрос?
- Давай спрашивай.
Ксения Васильевна отдыхала в своем кресле после трудового дня над остывающей чашечкой кофе, но без книги: на улице вечерело, в узкие сводчатые окна свет падал слабо, полумрак окутывал комнату, а зажигать лампу рано, керосин давно продают по карточкам, в обрез. Приходилось экономить.
Катя сидела возле кресла на низенькой скамеечке, обхватив колени, и в упор глядела на бабу-Коку. Странная была у нее привычка: в трудные моменты не потупляла глаза, а, напротив, вовсю вытаращивала, хотя и обливалась краской смущения.
- Что мнешься? Спрашивай.
- Кто мой отец?
- Знаешь ведь.
Если бы Ксения Васильевна умела хитрить, прятаться, убегать от опасных вопросов и, скрывая правду, говорить полуправду, могла бы таким ответом отделаться. Но Ксения Васильевна не любила хитрить. Особенно с Катей.
- Тебе надо знать, не кто отец, а какой?
- Баба-Кока, вы с ним дружили?
Баба-Кока не сразу ответила. Видимо, взвешивала, сама не знала - да или нет?
- Дружбой не назовешь, а знакомство вели. Даже приятельство было. Как с семьей расстался, сколько тому... восьмой, верно, год, так и наше приятельство врозь. Неладно у него с личной жизнью. А передо мной неохота несчастливцем казаться. Слабовольный Платон Акиндинович, хотя и военный. Какой он военный! Не знаю, пальнул ли из боевой винтовки разок. В интендантстве служил... Катенька, тебе ведь другое надобно. Хочется услыхать об отце, что большой человек, характера крупного?
Она замолчала. И Катя молчала. Впервые заговорила об отце. Никого, даже Васю, ни разу не спросила о человеке, которого называла ли когда-нибудь папой? Если и называла, так это было давно, что не помнит. Не помнит. Забыла.
- Героя хотела?
- Героя?! - гневно вскинулась Катя. - Хорош герой! Бросил маму.
- То дело двоих. Не нам судить, кто прав, кто виноват, - возразила Ксения Васильевна.
- Бросил нас.
- Вас не бросал. Мать не отдала.
- Вы не любили маму.
Ксения Васильевна не ответила, и это значило: да, не любила.
Внезапно протяжный колокольный звон вошел в келью и всю заполнил ее. Раньше с колокольным звоном на душе поднималось что-то певучее, печальное, важное. Сейчас колокола говорили Кате другое: унылость, безрадостность, ложь...
- Есть присловье: "По отцу и сыну честь", - послушав звон, сказала Ксения Васильевна. - Однако не все пословицы - мудрость. Что до отцов: оставили детям славное наследство - спасибо. А нет? Сам добывай. Кто тебе мешает? Завоевывай и почет и славу... А главное, Катя, чтобы смысл в жизни был...
- Смысл жизни в чем?
- То и загадка: в чем?
Вопрос, заданный самой себе, повис без ответа. Ксения Васильевна в задумчивости глядела на Катю.
Не странно ли, столько прожито лет, столько пережито счастья и горя, утех и утрат, а когда-нибудь ты задумывалась о смысле жизни, Ксения Васильевна? Цель высокая была у тебя? Любимое дело, такое, чтобы всю душу отдать? Нет. Жила в свое удовольствие, и ничего более. И ничего выше. И все увлечения твои были не вечны. Минучие были и любви и привязанности. Что же это? Ведь таких людей небокоптителями называют, Ксения Васильевна. Или вот еще писатель Тургенев о таких, как ты, словечко изобрел: "лишние люди". Язвительно сказано. Будто выстрелом в самую точку.
Так раздумывала Ксения Васильевна, серьезно и строго, в то же время иронически посмеиваясь над собою: "Пустилась ни с того ни с сего философствовать, старая".
Но ирония была для нее защитой, в действительности же Катины вопросы разбередили, подсказали что-то.
Катя, Катя - любовь к Кате, так нежданно и властно заполнившая все ее сердце, - вот что было единственным содержанием теперешней жизни Ксении Васильевны.
"И прожила бы небокоптителем, - думала Ксения Васильевна, - если бы не эта девчонка, в которой вроде ничего и особого нет, а жизнь стала из-за нее драгоценной, и цель есть, и смысл есть, и хочу жить, жить!"
А девчонка, не решаясь отвлекать бабу-Коку от раздумий, мотнула стриженой головой в ситцевом платке, пересела со скамеечки на свой обжитой, со вмятинами и выпиравшими кое-где пружинами диван и целиком ушла в книгу. Вернее сказать, впилась в роман Диккенса "Давид Копперфильд", где тоже действовала и играла исключительно важную и благородную роль полная причуд и странностей бабушка, где мальчик Дэви, поначалу такой несчастный, нашел большую дорогу, где события следовали одно за другим, стремительно мчались, одно другого неожиданней и интересней.
Катя еще менее Ксении Васильевны склонна была философствовать. Настолько была обыкновенной девочкой, что даже не задумывалась: "Зачем я живу?" Жизнь дана, и живу.
16
К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
Временное правительство низложено...
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение
демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю,
рабочий контроль над производством, создание Советского
правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
25 октября 1917 г.
10 ч. утра.
"Рабочий и солдат", No 9
Орган Петроградского Совета Рабочих и Солдатских депутатов.
No 9.
26 октября 1917 г.
РАБОЧИМ, СОЛДАТАМ И КРЕСТЬЯНАМ!
Второй Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских
депутатов открылся.
Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам
Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов...
Солдаты, рабочие, служащие, в ваших руках судьба революции и
судьба демократического мира!
Да здравствует революция!
"Рабочий и солдат", No 10
27 октября 1917 г.
Постановление об образовании рабочего и крестьянского
Правительства.
Всероссийский съезд Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских
депутатов постановляет:
Образовать для управления страной, впредь до созыва
Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское
Правительство, которое будет именоваться Советом Народных
Комиссаров.
Председатель Совета
Владимир Ульянов (Ленин)
- Бог ты мой! - восклицала Ксения Васильевна. - Рабочие и крестьяне у власти. Катя, да разве рабочие справятся с властью? А председателем Ленин. О нем месяца три подряд что нам долбили?
- Баба-Кока, кто долбил?
- Ты большевичка, Катя. Где только заразилась, не знаю. Кто долбил? Вот кто? Вот кто глаза на действительность нам открывал.
Она подняла со стола пачку газет.
- Читай. Вслух, громко.
- "Русское слово", 25 октября 1917 года, - громко прочитала Катя. Кошмарные дни. Кошмар большевистских выступлений продолжает душить страну. Мы живем в ожидании погромов, грабежей и убийств..."
- Другую читай.
- "Русское слово", 26 октября 1917 года. На развалинах..."
- Стоп! - перебила Ксения Васильевна. - Точный диагноз: мы на развалинах. К чему мы идем? Какой нас ожидает финал?
Она умолкла и некоторое время сидела с гневным выражением лица, прямая, не двигаясь, держась за подлокотники кресла.
- Немцы завоюют Россию, сядет нами править Вильгельм, тем все и кончится, - разом как-то вся угасая, внезапно заключила она.
Колокольный звон вошел в окно со двора.
На дворе мутный, насквозь вымокший день. Уродливо топорщатся голые, будто узлами перевязанные сучья сирени. Холодные дождевые капли висят на ветвях. А колокол гудит панихидно, тоскливо над сереньким днем.
- Молятся всё, - недобро промолвила Ксения Васильевна.
Приложила два указательных пальца к вискам. Начиналась мигрень. Раньше в таких случаях раздували угли в кофейной трубе, крепкий дух вкусно разливался по келье, черный напиток оживлял Ксении Васильевне голову. Но давно уже не вздувают угли в медном кофейнике, не булькает в носике, закипая, душистый кофе. Катя подала карандашик против мигрени, хранимый Ксенией Васильевной с давних времен. Переждала, пока баба-Кока потрет виски, посидит, прикрыв веки.
